Мифы и легенды народов мира т. 2 Ранняя Италия и Рим - А. Немировский

Голубки вспорхнули и, прыгая с ветки на ветку, повели за собой. Так очутился Эней у зловонного устья Аверна, гибельного для птиц, но не для посланников бога. Вот и раздвоенный дуб. Блеснула сквозь зелень листьев его желтизна. Вот она золотая, чужеродная дереву ветвь, ствол охватившая как бы огнем. Эней ухватился за сук и его надломил с нетерпением жадным. Как факел, неся его перед собой, двинулся он к пещере Сивиллы, ища благодарным взглядом пернатых посланцев Венеры. Но слились они с синевой.

Сжигание усопшего.

Тем временем все пространство у мыса, где было найдено тело Мизена, наполнилось плачем. Люди вышли на берег с секирами. Вскоре на прибрежном песке появились стволы смолистых елей. Верхушки их оплели ветвями кипариса, дерева смерти. Окоченевшее тело омыли теплой водой. И поднялся к небу стон погребальный. Долг исполняя последний, друзья понесли носилки и прислонили к деревьям. Факел к ним поднесли, огнем обращенный к земле, и вспыхнуло пламя, с треском пожирая останки Мизена, и масло, какое лилось в огонь, и туши заколотых жертв. И вот уже насыпан над кострищем курган, на вершину его водружены пепел и кости в бронзовой урне, труба и доспехи Мизена. Имя его отныне будет носить этот мыс {123}.

Тропинка оборвалась вместе с кипарисовой рощей, которую они пересекли, и Эней оказался на берегу источавшего невероятный смрад озера. Вокруг ни деревца, ни былинки. В воздухе ни птицы, ни насекомого. Это преддверие царства смерти? А где же вход? Скользя по каменной осыпи, Эней сделал несколько шагов и увидел две голые скалы и темнеющий между ними провал.

– Сюда! – шепнула Сивилла, и вдруг задрожала под ногами земля и послышалось отдаленное завывание пса.

И вот Эней шагает в густом липком мраке, ощущая движение огромных невидимых тел и биение крыльев. Блеснула молния, и Эней увидел совсем рядом дракона, протянувшего к нему щупальца. Объятый ужасом, он выхватил меч.

– Не бойся, – успокоила его Сивилла. – Это бесплотная тень.

Чудовище отступило само. От показавшейся внизу реки стало немного светлее. Вот и толпа умерших, спешащих к реке, – мужчин и женщин, старцев, старух, юных дев и детей. Их не счесть, как песчинок в песке, как листьев в лесу, сбиваемых осенним ветром.

– Несчастные! – воскликнул Эней. – Что их волнует?

– Равенства нет и средь мертвых, – проговорила Сивилла. – Там за Стиксом должны держать мертвецы ответ за деянья земные. Нет им дороги в аид, пока не покроет земля их останки. Таков закон непреложный, и скорей возвратится от мертвых чудом проникший живой, чем войдет к ним непогребенный. Помню я всех четырех, что до тебя приходили сюда живыми. Первым спустился фракиец Орфей, гонимый любовью к своей Эвридике. Вторым – сын Леды Поллукс. Потом – храбрый Тесей, Прозерпину захотевший похитить, чтобы помочь Пирифою, и Геркулес, вернувший на землю Тесея. Ты будешь пятым, Эней, среди них и последним при жизни моей. А что будет после – сокрыто во мраке.

Слушая жрицу, Эней глаз не спускал со сбившихся в жалкую кучку теней. Две ему показались знакомыми, Оронт с Левкаспидом, оба погибли они во время бури на пути к Карфагену. Тень же одна, подбежав, протянула руки к Энею.

– Это ты, Палинур! – воскликнул сын Венеры. – Кто из всевышних тебя, спутник мой верный и друг, от корабля оторвал и бросил в пучину вместе с кормилом? Помнится, сам Аполлон уверял, что волны и ветры тебе не страшны. Вот и верь обещаньям бессмертных!

– Не от волны я погиб, не от ветра, – скорбно ответила тень. – Морем клянусь, не погружен был я богом в пучину. Вместе с кормилом я в море упал и, за него ухватившись, плыл, охваченный страхом – не за себя, за корабль, гонимый на берег. На четвертом рассвете с гребня волны Италию я разглядел и направился к ней. Забрался на голый утес, цепляясь за камни. Здесь и настиг меня меч дикаря, жадного к моему одеянью. Телом моим ныне играют волны у берегов Велии {124}. Молю тебя, о Эней, отыщи Велийскую гавань и погреби останки мои или помоги мне на челн Харона вступить…

– Как ты смеешь с просьбой такой обращаться к Энею, – перебила Сивилла. – Прочь убирайся, но знай, что время настанет и будешь ты погребен, и потомки тех дикарей, что тебя погубили, искупят предков вину и над телом твоим поднимут холм погребальный. Имя твое получит утес, где ты погиб {125}.

И вот в ладье навстречу нам плывет

Старик, поросший древней сединою,

Крича: «О горе вам, проклятый род!

Забудьте небо, встретившись со мною,

В моей ладье готовьтесь переплыть

К извечной тьме, и холоду, и зною…»

Данте (пер. М. Лозинского)

Тень отступила, ликуя. Эней и Сивилла продолжали путь к реке. Впереди стал виден Харон, неопрятный старец с веслом {126}. Души тянули к нему руки, умоляя взять на челн. Одних он пропускал, других отгонял. При виде Энея он выкрикнул грозно:

– Эй, человек! Что ты здесь потерял, средь умерших? Знай, что мой челн для теней предназначен, а людей я возить не обязан. Помню, сколько хлопот мне доставил один, уволокший Цербера от царских дверей, а двое безумцев – страшно сказать! – вознамерились похитить Прозерпину {127}. Остановись! Кому говорю? Дальше ни шагу!

– Не ворчи, старикан, – сказала Сивилла. – Козней мы не таим. Спутник мой вооружен для обороны. Это троянец Эней, прославленный в солнечном мире. Сюда его привело благочестье сыновье. Если преданность сына тронуть тебя не сумеет, гляди!

Сивилла вынула ветвь, скрытую складками платья. Харон, обомлев, залюбовался сиянием листьев. И, мертвых согнав со скамьи, проговорил миролюбиво:

– Сразу бы так и сказала, что имеешь ветвь золотую. Не сетуй, что челн неказист. Он приспособлен для мертвых.

Эней вступил на настил, и суденышко под тяжестью живого тела вошло до бортов в болотную жижу. По мере того как приближался берег, отданный мертвым, громче и яростней лаял Цербер, учуяв живое дыханье.

Дорога вела мимо огромной пещеры, служившей псу конурой. И, содрогаясь от ужаса, Эней узрел три головы на шее, утыканной змеями словно бы шерстью {128}.

– Сейчас я его успокою, – сказала жрица, что-то швырнув в пещеру.

Что же отвернулась ты, Дидона,

И исчезла средь чужих теней?

Это я, Венерою рожденный

И покорный жребию Эней.

Иль не сохранила Мнемозина

Ту пещеру. Молнии вокруг.

Нас, сердцами слитых воедино,

И сплетенье наших тел и рук.

Ради никому не нужной власти,

Что получат правнуки мои,

Отказался я, глупец, от счастья

И своей единственной любви.

Лай стал понемногу затихать, и вот уже донеслись голоса, прерываемые звоном металла.

– Там, – пояснила Сивилла, – беспощадный Минос вершит над душами суд, вопрошая о прожитой жизни {129}. Виновным он назначает место, имя которому «поле скорбей». Там дано им блуждать во мраке. Здесь и души малых детей, лишенные сладостной жизни на самом пороге ее (слышишь их горестный плач?), и те, кто, свет возненавидев, сами себя ввергли во мглу. Как бы хотелось им ныне любую терпеть нищету и прочие беды, лишь бы дышать воздухом верхнего мира. Вот мы вступили в заросли мирта, предназначенные тем, кто не вынес мук, приносимых любовью, и наложил на себя руки {130}. Вот, взгляни, по тропинке движутся две тени – дочь и мать, Федра и Пасифая. Конечно, ты слышал о критянках этих. А вот и Прокрида, афинянка, жившая на Крите {131}. Ее погубило недоверие мужу.

Один силуэт показался Энею знакомым. Он напряг зрение. Перед ним стояла Дидона с зияющей раной в груди. Слез не сдержав, Эней обратился к тени с ласковым словом:

– Значит, та весть, что я гнал от себя, была правдивой. И к кончине твоей я причастен. Но клянусь я всем, что в мире подземном священно, берег я твой покинул не по собственной воле. То же решенье богов, какое меня побуждает сейчас средь теней скитаться во мраке, тогда погнало в море мои корабли. Поверить не мог я, что столько страданий тебе принесу. Дай на тебя поглядеть…

Гневен Дидоны был взгляд. И Энея слова душу смягчить не сумели. Отвернулась Дидона и стояла, потупив глаза, в лице не меняясь, словно в кремень обратившись или в мрамор. И вдруг, рванувшись, помчалась она к тенистому лесу, где ее ожидала тень первого мужа. Эней, потрясенный, долго смотрел в спину царицы {132}.

Во владеньях Аида

Среди душ гонимых роя

Есть для тех, кто незапятнан,

Незакатной славы луг.

Но забвение обиды

Чуждо древнему герою.