Сумасшедший шарманщик - Андрей Седых

— Бог милости послал. Теперь пойду до лойера, пусть скажет, как выписать его до нас… Сколько, значит, вам за труды полагается?

Александр Иванович сказал, что за труды ничего не полагается, но колонист не поверил, — может, возьмет хоть «пару доляров» на сигару? Узнав, что сигар Чеботарев не курит, он протянул громадную, мозолистую лапу, много поработавшую на своем веку, обменялся крепким рукопожатием и ушел, сказан на прощание:

— Благодару вас!

Чеботарев посмотрел ему в спину и подумал, что этот минский мужик, болотный человек, ставший американцем, наверно порядочнее многих других людей, которых он знал, и которые считали, что деньги заменяют им ум, образование и хорошие манеры. «Этот, по крайней мере, искренне благодарен. Впрочем, за розыски близких все благодарны…» Чеботарев вспомнил, как рыдала однажды в редакции мать, разыскавшая через газету своего сына, —. она потеряла мальчика много лет назад во время войны. Его посадили в грузовой автомобиль с другими такими же несчастными, куда-то увезли, и это был конец,—неизвестность, долгие годы отчаяния и слез. Ее мальчик исчез, растворился среди миллионов бездомных людей, которых разогнала слепая судьба во все концы мира. Ей оставалось теперь только плакать, молиться и ждать. И она дождалась. Одна строчка в газете, и мать нашла сына, которого считала погибшим, и сын нашел мать.

Малые дела. Вдруг его охватила злоба. Всю жизнь он работал в газетах, которые читатель почему-то недолюбливал, над которыми считалось хорошим тоном подтрунивать, — такой устарелый и скучный материал, нечего читать, и так много опечаток! И люди, сами неспособные грамотно написать две фразы, смеялись над профессиональными журналистами, у которых так мало времени, чтобы работать, и у которых каждый человек, приходящий в редакцию, всегда может отнять еще частицу этого считанного по минутам времени своими личными делами и просьбами.

Должно быть, от этой внезапной злобы и огорчения боль в боку сразу усилилась и стала невыносимой.

Александр Иванович, теперь уже по привычке торопясь, дописывал свой собственный некролог. Он думал, что все это в конечном счете не так мрачно, — должно быть, виновата эта тупая боль. Были хорошие люди, интересные встречи, и если бы пришлось начать жизнь сначала, он все равно стал бы журналистом.

Последние фразы пошли ровные и спокойные. Некролог был такой, каким хотел его видеть Чеботарев: простым перечислением фактов и дат, без жалких, преувеличенных слов и надгробного рыдания.

Пять месяцев спустя некролог этот напечатали в газете, снабдив соответствующим предисловием о том, как покойный А. И. Чеботарев до конца был на славном посту газетчика и даже оставил редактору в запечатанном конверте свою биографию, составленную во время безнадежной болезни. Все было, как полагается в таких случаях: некролог, и клише, и порядочно траурных объявлений.

А на следующий день за столом Александра Ивановича уже сидел другой журналист, который выстукивал на машинке хронику, юбилейные статьи и прочувствованные некрологи.

3. Крымские рассказы

Мальчик Яша

Яша идет по улице, щурится от сумасшедшего весеннего солнца и осторожно обходит свежие лужи. В другое время было бы приятно пошлепать по грязи и лужам босыми ногами или пустить бумажные кораблики. Но сегодня — нельзя. Сегодня суббота, баловаться грех, и на Яше новенький матросский костюм с синим воротником, обшитым белой тесемкой, с двумя якорями по углам. Но самое важное, — это длинные брюки со складкой, совсем, как у взрослых. Костюмчик шил портной для штатских и военных, Кравец, — странный человек, почему то всегда сидевший на гладильном столе, ловко поджав под себя ноги.

Старик Кравец любил шить мальчикам на рост, так что из рукавов торчали наружу только кончики пальцев.

— Парижский фасон, — бормотал Кравец. — Последний крик столичной моды… Одного прикладу пошло на три рубля.

Кравец шил костюм долго, месяца два, — торопиться было некуда. Приходя на примерку, он сначала долго пил чай и жаловался на то, что приклад опять вздорожал, потом разворачивал кусок грубого коленкора, в который был завернут «костюмчик» и начинал творить: с остервенением вырывал какие-то наметанные белые нитки, с треском отпарывал воротник, вытаскивал изо рта булавки (а что, если он их случайно проглотит?) и, как Микеланджело, любующийся своей работой, отступал на два шага, жмурился от восторга и говорил:

— Жених. Ей Богу, совсем жених. Мадам, взгляните на эту работу и на этого мальчика. Не костюм, а взвейтесь соколы орлами! Чтобы ты мне был здоров!

Так вот, костюм этот был, наконец, готов. По случаю праздника Яше позволили его надеть.

— Погуляй по улице, — сказали Яше. — Не запачкайся, шмаровоз, и не вздумай играть в ашики с твоими босявками. Ты пойдешь с папой в синагогу.

И вот Яша гуляет по улице, стараясь не запачкаться и тщательно обходит свежие лужи. Вчера в городе было наводнение или, как говорят Яшины товарищи, потоп: все утро хлестал ливень, а потом дождевая вода хлынула с гор, затопила нижнюю часть города и на несколько часов превратила улицы в бурные потоки. Это было очень интересно. На Итальянской какой-то смельчак поплыл в плоскодонке, людей развозили по домам дрогали, накрывшие головы мокрыми мешками и даже лошадям вода подходила под самое брюхо.

Потом вдруг в клочьях разодранных облаков появилось солнце, засияла радуга, а еще через час вода стала уходить, оставив на мостовой и тротуарах толстый слой серой глины, пивные бутылки, пробки, солому и всякий мусор. В другое время Яша приступил бы к собиранию пробок, которые всегда могут пригодиться в хозяйстве мальчика, но сегодня — нельзя, мешает новенький матросский костюмчик. И, как на зло, никто не попадается навстречу, чтобы полюбоваться Яшиным великолепием.

Наконец, из-за угла выходит старуха Фейга, которая обходит еврейские дома и собирает копейки. Фейга останавливается, всматривается в мальчика своими Слезящимися, воспаленными глазами и всплескивает руками:

— Доброй субботы, Яшенька, — говорит она и мелко трясет косматой головой. — Ой, какой ты у меня сегодня нарядный! Толстым ты уже не будешь, так чтоб ты мне хоть был здоров!

«Что это они все заботятся о моем здоровье?», думает мальчик. И Кравец, и Фейга. А наша кухарка Христина говорит, что если я буду покупать на улице мороженное, сделанное из молока, в котором купали больных, то я наверно заболею…»

В это время на горизонте показался Андрюша Богатько с Карантиной слободки, чемпион игры в ашики и ужасный задирала. Чемпион шел налегке, босиком, с наслаждением выбирая места, где грязь была поглубже. Богатько сразу оценил новенький матросский костюмчик и с размаху влетел в лужу, чтобы забрызгать зазнавшегося франта. Брызги разлетелись во все стороны, но не попали в цель. Тогда Андрюшка скорчил рожу и скороговоркой сказал:

Яшка барашкаКрасная рубашка,Синие штаны —Хуже сатаны!

В другое время этот оскорбительный личный выпад послужил бы сигналом к бою, но на этот раз Яша был настроен миролюбиво, да и драка означала бы испорченный костюм. Чтобы не прослыть трусом, Яша все же подошел вплотную к противнику, слегка толкнул его в грудь ладонью и сказал:

— А ну, тронь!

— А ну, тронь! — ответил Андрюша, и тоже слегка толкнул Яшу ладонью в грудь.

— А ну, не пихайся.

— Сдрейфил?

— Сам ты сдрейфил.

Так мальчики стояли и толкали друг друга до тех пор, пока Богатько вдруг не сменил гнев на милость.

— Пошли купаться, Яшка? Вода после потопа — ужас какая теплая. В купальнях Пиличева на доске написано девятнадцать градусов.

Яша с холодным достоинством отклонил предложение.

— А раньше?! Я занят. Иду в синагогу.

Слегка поколебался и, сбавив голос, немного извиняющимся тоном, добавил:

— …с папой.

Дескать, — ничего не поделаешь, приходится идти. И, не торопясь, как подобает человеку в длинных штанах, он двинулся к дому. Андрюша с независимым видом пошел в кильватере, время от времени поплевывая длинным плевком сквозь зубы и явно рассчитывая на какое-нибудь неожиданное событие.

— Яшка, — сказал он небрежно, — имею на обмен двадцать покрышек от «Месаксуди». Интересуюсь «Южными».

Двадцать покрышек от папиросных коробок «Месаксуди» были целым богатством, о котором Яша не мог и мечтать. Поэтому, чтобы не остаться в долгу и чем-нибудь щегольнуть перед приятелем, он сообщил, что у них в доме затоплен подвал и что погиб весь запас огурцов и кислой капусты в бочках.

— Нет? Побожись?

— Чтоб я так жил.

Больше не было сказано ни слова, но у мальчиков теперь появилась цель в жизни. Подвал — огромный, загадочный мир, в котором сложено столько сокровищ, какие то кадки, сундуки с тряпьем, сломанные стулья, пустые бутылки, — затопленный подвал нужно было обследовать. Во двор они проскользнули незаметно, так, чтобы вредная Христина их не заметила и не помешала бы игре. Ни пути разогнали компанию взволнованных, галдящих индюков, щелкнули по уху черного котенка, который умчался за помойку и, осторожно прокравшись вдоль стены, остановились перед входом в подвал.