Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Банкир Знаев презирал кресла и стулья; войдя в Матвеев кабинет, он сунул руки в карманы и немедленно принялся расхаживать взад и вперед. Матвей, искоса наблюдая сквозь алкогольную пелену (он уже прилично набрался) за банкиром, подумал, что на банкира интересно смотреть. Невзирая на дешевые ботинки, сильно поношенный китайский пуховик и торчащие вихры, банкир распространял вокруг себя ауру могущества. Он напоминал живой аккумулятор огромной мощности: прикоснись к разъемам — и отлетишь, пораженный разрядом невиданной силы. Если бы банкир имел хвост наподобие кошачьего — он бы ударял им направо и налево, сбрасывая излишки энергии.

— Как жизнь? — спросил банкир, оглядывая стены, увешанные рекламными плакатами с изображением красиво выпивающих холеных мужчин.

— Нормально. Вот, праздную.

— Поздравляю. Чего тебе подарить на юбилей?

— Не знаю, — честно ответил Матвей. — Выпей, что ли. За здоровье новорожденного.

Знайка, не потрудившись скрыть брезгливость, спросил:

— Ты «Лицо со шрамом» смотрел? Фильм такой? Про американских наркобаронов?

— Нет. А что?

— Там хорошая фраза есть.

— Что за фраза?

Знайка подошел к столу, постучал согнутым пальцем по пустому бокалу.

— Не торчи на своем товаре.

— Иди к черту. Это винтажное Бордо Премьер крю. Восемьдесят второй год.

— Типа, можешь себе позволить?

Матвей подумал и усмехнулся:

— Типа да.

Он вздохнул (дорогое вино не веселило) и признался:

— Маюсь я. Чего-то мне грустно.

— Неудивительно, — сразу ответил Знайка. — У тебя ж день рождения. Мне в такие дни всегда грустно. Жизнь проходит — вот отчего ты маешься. Тем более — тридцать лет… Тут не просто загрустишь — волком завоешь.

— Перестань. Я обычный человек Нормальный. Не такой самолюбивый, как ты. Насчет возраста не комплексую.

— Врешь. Комплексуешь.

Знайка — есть Знайка, подумал Матвей. Его не обманешь. Он посмотрит на твои глаза, па руки, на жесты — и сразу поймет, честен ты или нет. Поэтому у него — миллионы.

— Ладно, — признался он. — Ты прав. Тридцать лет — это… Это кошмар! Мне тридцать, и кто я? Если вдуматься — дурак дураком… Но я не от этого маюсь. Чего-то мне хочется. Чего — не знаю.

— Знакомо, — усмехнулся банкир. — У меня тоже так бывает. Деньги есть, все есть — а удовлетворения настоящего нет…

— А чего хочется — тебе?

— Разного, — банкир стеснительно улыбнулся. — То картошки с селедкой, то на вертолете полетать…

— Слушай, — мрачно сказал Матвей, — а ведь это — пресыщение. Распад. Это смерть, друг.

Знайка остановил свой бег, подумал и ответил:

— Нет. Мы с тобой еще поживем. Если глупостей не наделаем. Пресыщение — это когда ты все попробовал и все надоело. И ты бегаешь все время за чем-то новым. Делаешь этот поиск смыслом жизни. И тогда — да, находишь смерть. Единственное блюдо, которое не пробовал… А я ни за чем не бегаю. Я работаю. Мне вообще проще всех. У меня есть таблетка счастья. Труд. С утра встал — и вперед. Потом раз — и вечер. Упал, уснул. И так далее… Чего же тебе хочется?

— Я же говорю, не знаю.

— Не убедил.

— Я и не пытался. Тебя невозможно убедить.

— Не льсти, — сказал банкир. — Не люблю. Убедить можно кого угодно в чем угодно. Ты просто не хочешь говорить. Стесняешься.

— Тогда тем более не скажу, — обиделся Матвей.

Бывший компаньон весело рассмеялся — так смеются люди, пребывающие в полной гармонии с собой.

— Говори, дурак. Облегчи душу.

Матвей ощутил отвращение, усиленное действием дорогого вина. Да, Знайка сильно изменился. Раньше он мог назвать Матвея бранным словом только в запальчивости — сейчас делал это снисходительно.

Естественно, грустно сказал себе Матвей. У него теперь — миллионы.

— Облегчить душу? — переспросил он. — Тебе? Никогда. Тоже мне, исповедник нашелся.

— Кстати, ты в храм ходишь?

— Нет. Я коммерсант, барыга. Что мне делать в храме?

— Зачем сразу «барыга»?.. Ты купец. Купцы всегда были богомольными людьми.

— Сам ходи.

— А я хожу, — спокойно ответил Знайка. — Часто. Раз в неделю.

— Ты всегда был оригиналом.

— Зато ты — никогда.

Матвей налил себе еще. Он научился пить вино, как воду: большими глотками, стопятидесятиграммовый фужер за раз.

— Да, — согласился он. — Я обыкновенный. Нормальный. Мне так жить проще.

— Вот и бухаешь. Не можешь себе простить собственной нормальности.

— Наверное.

— Ты так и не сказал, чего тебе хочется.

Матвей разозлился.

— И не скажу! Ты думал — приеду к старому приятелю на юбилей, весь такой богатый, щелкну пальцами и скажу: «Проси, друг, чего хочешь»? Так думал? Ничего я у тебя просить не буду. Ничего мне не надо.

— Я не спрашиваю, чего тебе надо, — строго возразил лохматый миллионер. — Все, что тебе надо, бог тебе дал в момент твоего зачатия. Я спросил, чего ты хочешь.

— Отвали. Ты трезвый, я пьяный — мне с тобой тяжело. Какого хрена ты всегда трезвый?

Знайка пожал плечами.

— Приучен с детства.

— А папа твой тоже был трезвенник?

— И дедушка.

— Как же ты живешь, вечно трезвый, в этой стране?

— Сам удивляюсь.

Матвей не считал себя пьяницей. Он выпивал два-три бокала каждый вечер с того дня, когда на склад новорожденной фирмы «Вина Франции» медленно вкатился, кормой вперед, самый первый французский грузовик. Правда, в последние несколько месяцев владелец торгового дома употреблял чаще и гораздо больше, но по уважительной причине: он впервые в своей коммерческой карьере понес большие убытки.

Его подвели собственный покойный отец и любимый им писатель Эрих Мария Ремарк.

Однажды он снял с мемориальной отцовской полки «Триумфальную арку», перечитал — осенило; заказал из Парижа пять тысяч бутылок кальвадоса. В расчете на начитанных, романтичных, взрослых покупателей. Но просчитался.

В новой стране кальвадос не пошел. Те, кто в свое время зачитывался Ремарком, явно не имели теперь денег на покупку кальвадоса, а кто имел деньги — вообще не читали ничего, кроме газеты «Из рук в руки».

На кальвадосе Матвей едва не прогорел, надолго погрузился в космическую печаль и даже временно потерял интерес к делу (а может, просто постарел). И теперь, крупными порциями вливая в себя красное вино, очень хорошо пьющееся именно зимой, чувствовал себя неважно.

Знайка же, наоборот, олицетворял собой победу. Худой, утомленный человек с твердым, даже властным взглядом.

Еще бы, печально подумал Матвей. У него миллионы.

— Слушай, — сказал он, — шесть с половиной лет назад я сидел на подоконнике в подъезде и курил. А ты подошел ко мне и позвал в компаньоны. Помнишь?

— Помню. И что?

— А то, что тогда у меня ничего не было, кроме рубашки в клеточку. А теперь я в шоколаде…

Знайка равнодушно кивнул. Он не был сентиментален.

— Ты меня из дерьма вытащил, — сказал Матвей. — Выпей со мной.

— Не буду. Я не пью.

— Выпей, — попросил Матвей. — Ты в ответе за тех, кого приручил. Давай, выпей. Бокал вина. За мои тридцать лет.

— Скажи, чего ты хочешь на юбилей.

— Скажу, если выпьешь.

— Выпью, если скажешь.

Матвей достал второй бокал, наполнил. Чокнулись. Знайка сделал глоток, пожевал губами, поморщился, пожал плечами, некрасиво ухмыльнулся; допил до дна.

— Вкусное вино.

— Что ты понимаешь во вкусе. Этот вкус называется «тучный». Можно добавить, что вкус «полнотелый с мягкими танинами», но ты все равно не поймешь.

— Не пойму, — признался Знайка, помолчал и вдруг заговорил с неожиданной горячностью:

— Ты вот мне сказал, что ты в шоколаде. Это ты зря про себя так думаешь. Ты вообще многое делаешь зря. Сидишь тут, пьянствуешь, ностальгируешь — «вот, шесть лет назад…», «рубашка в клеточку…», «в компаньоны позвал…». Дело не в том, кто кого позвал в компаньоны. Мы с тобой везунчики, понял? Фишка нам легла. Удача. Редкая. Небывалая. Не меня благодари, а ее. Свою удачу. В ней все дело. Тыщу раз мы могли пролететь, обанкротиться, без головы остаться. Тыщу раз нас хотели сожрать. Я это всегда чувствовал. Вокруг нас ходили и облизывались. Завидовали. Но нам повезло. И до сих пор везет…

— Смотри, как тебя понесло с бокала вина.

— Я серьезно.

— Думаешь, все дело в удаче?

— Только в ней, — твердо ответил Знайка. — Ты — не самый талантливый бизнесмен. Я — тоже. Хоть и думают люди, что я семи пядей во лбу, — на самом деле это не так. Много ошибок допускаю, много суеты лишней… Ты не поверишь, я каждое утро просыпаюсь и думаю: господи, за что ж такое везение, такой фарт бешеный? Вон, людей каждый день за две-три сотни долларов убивают, а я по полмиллиона в портфеле таскаю, и хоть бы что…

— Значит, мы с тобой по жизни везучие.