Дочь некроманта - Ник Перумов

Впереди, вздымая тучи снежной пыли, рвались те, кого гоблины, наверное, считали своими панцирниками. Разумеется, все их панцири на самом деле были всего лишь кожаными куртками с набитыми на них круглыми бляхами, выточенными из деревянных кругляшей. На головы гоблины первых рядов напялили нечто вроде деревянных горшков — как бы шлемы.

Настоящие воины могли б презрительно рассмеяться, увидав подобным образом вооруженное воинство, но мужички Тупика боязливо попятились — никогда еще им не доводилось видеть столько зеленокожих разом.

— Стреляй, стреляй, братва, стреляй, пока кишки нам не выпустили! — завопил тот самый бородач, что едва-едва не оказался во главе ополченцев Тупика. — Стреляй, тудыть вас и тудыть!

Опомнившись, охотники дружно потянули тетивы. Каждый в Тупике умел управиться с луком, иные лучше, иные хуже, но попасть в густую толпу орущих и вопящих гоблинов, не додумавшихся рассеяться, мог бы даже слепой.

В строю стояло почти полторы сотни крепких мужчин, полторы сотни луков швырнули испытанные охотничьи стрелы навстречу накатывающейся зеленой гоблинской волне.

Деревянные бляхи на доспехах, наверное, неплохо помогали против легких тростниковых стрел, какими пользовались гоблины во время междуусобиц, но тяжелые длинные древки с четырехгранными закаленными оголовками, выпущенные из людских луков, пробивали броню гоблинов навылет, раскалывая нашитые на кожу кругляши.

Короткие вскрики падающих тонули в реве наступающих. Изломанная зеленая волна не замедлилась, не остановилась, люди за фашинами не видели упавших — так густо шли зеленокожие. То тут, то там неудачливый гоблин судорожно взмахивал короткими руками и, роняя немудреное свое оружие, утыкался в снег — и снег под ним быстро-быстро краснел.

Кто сказал, что у гоблинов зеленая кровь? У всех, кто ходит по солнцем Эвиала, кровь горяча и красна — за исключением разве что дуоттов, но они в родстве как с людьми, так и со змеями. Со вторыми даже в более тесном.

За облаченными в какие-никакие, но доспехи воинами первых рядов бежали гоблины-стрелки; у этих вообще ничего не было, кроме лука, колчана да короткого ножа у пояса. Едва только слабые луки зеленокожих смогли достать до неровной преграды из фашин, со стороны наступавших полетели первые ответные стрелы.

Ветер сносил их, они густо утыкали связки валежника, не в силах пробить их, но в строю у гоблинов оказалось, наверное, тысячи две с половиной или три лучников, и часть их стрел не могли не угодить в подобия бойниц, оставленные в фашинной стене.

Глухо вскрикнул, роняя лук и прижимая руки ко враз покрывшемуся кровью лицу кто-то из мужиков Тупика. Еще за миг до этого он, живой, сильный и здоровый, растягивал лук до самого уха и ухмылялся злорадной, черной усмешкой, — сейчас его стрела сорвется с тетивы, пойдет, ввинчиваясь в воздух, прямой и короткой дорогой во вражеское сердце, или лицо, или грудь — неважно.

И вдруг — короткий, исчезающе короткий свист, удар в лицо, словно стегнули коротким хлыстом, — и мир исчезает в алой мгле, и остается одна только боль. И корчится человек на снегу, воя от нестерпимой муки, забыв о врагах, о друзьях, обо всем, а из щеки, пониже глаза, торчит обломок тонкой, такой легкой и безобидной на вид стрелки.

Если бы гоблины дали себе труд подумать хоть чуть-чуть над тем, что они собираются делать, то, наверное, они сумели бы понять, что завал из хвороста неплохо было б поджечь, выкурив защитников из укрытия; наверное, они сумели бы понять, что нелепо лезть в лоб на летящие почти в упор стрелы, они постарались бы подобраться лесом как можно ближе и потом уже бросаться врукопашную. Но почему-то вместо этого они слепо полезли навстречу лучникам Тупика, бездумно и бессмысленно растрачивая собственные жизни, катаясь по снегу, умирая с пронзенными стрелами внутренностями, пытались ползти, жалко и предсмертно скуля, словно забитые сапогами псы.

Зеленый вал приближался, луки защитников изрядно проредили его, наступила очередь стоявших на частоколе — мужики взялись за дреколье и косы, насаженные на древки остриями вперед, а не вбок, как обычно.

Гоблины добежали-таки до преграждавшей им путь баррикады; потекли вправо и влево, подобно воде, обходящей запруду, — и только в это время из леса показались их последние ряды.

Кто-то из зеленокожих, опьяненный боем, полез прямо на стену валежника — защитники играючи сбивали таких удальцов насаженными на длинные рукояти топорами.

Рубили от души, сплеча, молодецки хакая — раскроенные, изуродованные тела валились под ноги, их топтали, отшвыривали в сторону — то, что мгновение назад жило, превращалось в докучливую падаль.

Поток гоблинов хлынул в промежуток между частоколом и стеной валежника, увяз на копьях и топорах защитников, но, конечно, в конце концов зеленокожие смяли бы сопротивлявшихся — просто задавили бы числом.

Сперва никто ничего не понял — почему гоблины внезапно подались назад. В бою сражающийся видит только кипящий вокруг него хаос, если он станет озираться по сторонам — тотчас расстанется с головой.

Но стоявшие на частоколе видели — и уже вопили, прыгая от восторга: потому что от леса уже валили тесно сбившиеся мужики, впереди которых шагал бросивший на лицо забрало молодой воин, — и зеленокожие валились перед ним, не в силах защититься, не в силах убежать.

Это казалось невероятным: никакой человек не смог бы одновременно и нападать, и защищаться, разить и мечом, и щитом, сбивать с ног и протыкать насквозь. Воин шел, окруженный облаком алых брызг — они летели медленнее, чем разил его клинок.

Раньше о таком обитатели Тупика только слышали в сказках. Воины, способные в одиночку побеждать сотни, — такого не бывает, это знали все. Силы тают, рассеивается внимание, и первый же зашедший со спины враг покончит с удачливым ратоборцем.

Однако на сей раз все оказалось не так. У бойца, казалось, имелось не два, а по меньшей мере десяток глаз. Он видел все, что творилось и спереди, и с боков, и сзади. Гоблины разлетались в разные стороны — и куда больше оставалось оказавшихся на его пути, чем успевших избегнуть бешено крутящейся стали. Никто на частоколе не мог даже различить движений его меча. Это было высшее, не постижимое простым смертным искусство, нечто сродни волшебству — только никто никогда не слышал о таком колдовстве.

Перепуганные зеленокожие отхлынули от частокола; паника смешала их ряды, они дрогнули, не в силах выстоять перед этим ужасом, — легкие стрелы гоблинов отскакивали от прочных доспехов воина, он казался неуязвимым, и все самопожертвование зеленокожих храбрецов разбивалось о короткий свист рубящего направо и налево клинка.