Золото муравьев - Мишель Пессель

Глава четвертая. Художник каменного века

На следующее утро я проснулся от монотонного бормотания Нордрупа. Он читал молитвы по бережно обернутой в желтый шелковый лоскут маленькой книжечке, которая постоянно была при нем. Религиозное рвение Нордрупа неизменно поражало меня; впрочем, вера его не отличалась чрезмерной суровостью и уважение к религиозным догмам вовсе не входило в противоречие с лукавым нравом нашего спутника. Он зорко подмечал людские слабости, но не спешил осуждать, а мягко посмеивался над ними.

Я был рад, что Мисси и Нордруп быстро нашли общий язык. Мисси не обижалась, когда тот подтрунивал над тем, как она произносила тибетские слова.

Отец Нордрупа был бедняком. После его ранней смерти Нордрупу пришлось самому заботиться о себе, работая на обеспеченных людей из монахов. Перетаскивая на спине их пожитки, бегая за покупками, юноша при этом успевал постигать основы сложной ламаистской религиозной доктрины. Его неиссякаемая энергия проявилась и в ходе нашей экспедиции. Поначалу он никак не мог взять в толк, зачем нам понадобилось изучать события столь глубокой старины, но постепенно и он почувствовал вкус к изысканиям и, подобрав полы сутаны, бегал по горным тропинкам в поисках наскальных рисунков или неутомимо расспрашивал местных стариков и монахов, используя их богатейшую коллективную память.

Именно здесь, в окаменевшем в своем средневековье Заскаре, я начал понимать, что, пожалуй, каменный век не так уж далек от нас, как может показаться. В этой тихой долине, к примеру, не было социальных бурь или экономических потрясений, которые могли бы разорвать изначальную связь времен. И все-таки, что касается прошлого нашего друга Нордрупа, то с чем его нужно связывать — с Востоком или с Западом? Этим вопросом я и задавался, когда меня отвлек от размышлений сам их объект. «Джулай! (Добрый день!) — воскликнул он и добавил со смехом: — Ну-ка вылезай, иди сюда, меме!» «Меме» на местном диалекте значит «дедуля» — так я называл его, когда хотел поддразнить.

Нордруп сразу же занялся приготовлением завтрака. Тут уж мне пришлось окончательно стряхнуть с себя сон и присоединиться к нему. Талант кулинара явно не входил в число достоинств нашего друга. Накануне вечером, когда Мисси слишком устала, чтобы готовить ужин, Нордруп преподнес нам по миске разваренного до кашицеобразного состояния риса, наперченного так, что перехватывало дыхание. Приготовление пищи было последней из его забот — сам он довольствовался горсткой ячменной муки, размешанной в чае с кусочком масла. Сливочное масло было для Нордрупа примерно тем же, чем для нас икра. Его взор оживлялся всякий раз, когда он бережно развязывал кожаный мешочек, где хранился запас этого ценнейшего из продуктов. Мне постоянно приходилось останавливать Нордрупа, когда по доброте душевной он порывался сдобрить маслом и наш чай или какао. В таких случаях Нордруп сокрушенно качал головой и в одиночестве смаковал свой густой, жирный напиток. И сегодня за завтраком мне опять пришлось быть настороже, чтобы помешать нашему другу побаловать нас своим любимым блюдом.

Склонившись над очагом, я чинил карандаш и мысленно набрасывал план действий на день. А включиться в работу мне пришлось очень скоро. Пятеро местных ребятишек появились перед входом в палатку и подняли возню, стараясь заглянуть внутрь и поглядеть на прибывших в поселок чужеземцев. Сразу же бросилось в глаза — и это чрезвычайно меня порадовало, — что черты наших маленьких гостей не носили никаких признаков монголоидной расы (за исключением, может быть, одинаково темных глаз).

Самые смелые мои надежды начали подтверждаться, когда к палаткам подошли двое взрослых жителей поселка. Я завел с ними разговор на тибетском языке, а Нордруп при необходимости уточнял мои слова на заскарском диалекте.

Пока они говорили, я внимательно вглядывался в них. Удлиненный овал лица, прямой костистый нос, глаза слегка миндалевидной формы без кожной складки у внутреннего угла, характерной для большинства монголоидов… Наши гости были одеты в длинные красные халаты из домотканой материи, рукава которых закрывали кисти рук. Талию обхватывал матерчатый красный пояс чуть более яркого оттенка, чем халат.

Гости подтвердили, что на левом берегу Доды действительно было три поселения минаро и что в два новых поселка на правом берегу реки стекались жители, которым не хватало свободной земли на левом. Их предки обосновались здесь, в долине, выйдя из поселений минаро на реке Инд, но это было, по словам гостей, сотни лет назад.

Указав на впечатляющие развалины на склоне хребта над поселком, они сообщили, что когда-то это была их крепость. Гости не помнили имен своих прежних предводителей. «У минаро уже не было тогда царей», — объяснили они. Когда-то у них был вождь, отличавшийся немалой жестокостью, его звали Гиялпо Понг Хан, что в переводе означает царь Ослиное Копыто. У него была тяжелая рука, и от нее пострадал не один минаро. В конце концов, не чая избавиться от тирана, минаро разожгли огромный костер и, усевшись вокруг, пригласили вождя присоединиться к ним. Когда царь Ослиное Копыто сел у огня, кто-то воскликнул: «Смотрите, кто идет!» Вождь обернулся — и был брошен в пламя. На следующее утро люди нашли в пепле обугленные кости, похожие на останки осла, — лишнее подтверждение того, что вождь и в самом деле был животным. Впрочем, сказали мне, это легенда. Как случай цареубийства, она, естественно, явление особое, но отражает и нечто типичное, а именно чрезвычайно смелый образ мышления народа минаро (в этом мне еще предстояло убедиться).

Каждый год, на 21-й день 11-го месяца, в память описанного выше события жители Гиагама разводят огромные костры у дверей своих домов и усаживаются вокруг них. Этот день знаменует для них окончание старого года и начало нового.

Один из моих собеседников подтвердил, что жители Гиагама — родственники обитателей поселка Гамахану. Оттуда и вышли местные жители пятнадцать поколений назад в поисках новых мест охоты на горного козла. Так здесь и появились три поселка — сначала Хамелинг, затем Гиагам и, наконец, Ремала, первая деревушка, если идти вниз по долине.

Весьма немногие из опрошенных прямо говорили, что помнят язык минаро, но постепенно нам удалось выяснить, что все взрослые владеют этим диалектом. Он является архаической формой языка шина.

Во время одного из моих нескончаемых опросов Мисси тихонько вышла из палатки. Через несколько часов она вернулась чрезвычайно возбужденная.

— Здесь видимо-невидимо изображений горных козлов! Я сделала несколько десятков кадров, а там еще очень много рисунков.