Воздухоплаватель - Владимир Кунин

Этот же извозчик катил по улицам Харькова. Напротив Заикина и Ярославцева сидел франтик, что то втолковывал им и отчаянно жестикулировал.

Потом франтик сидел в приемной харьковского полицмейстера, и его раздирало желание узнать, как проходит разговор в кабинете. Он прислушивался, ерзал, вскакивал и прохаживался. Потом снова садился, нервно закидывал ногу на ногу и один раз даже пощупал у себя пульс.

В кабинете у стола полицмейстера сидели Заикин, Ярославцев и напротив них господа харьковские кинематографисты Харитонов и Картамонов.

— Господа, — примирительно-кисло говорил полицмейстер. — Ей-богу, вы могли бы свои споры решать не в моем кабинете!

— Ну уж нет, господин полицмейстер! — сказал Ярославцев. — Уж коль вы взяли на себя миссию третейского судьи между нами и публикой и арестовали весь наш сбор только потому, что господин Заикин разбился, уж позвольте просить вас...

— Господа, — вяло сказал полицмейстер, — вы обратились не по адресу. Я не принадлежу к числу поклонников ни синематографа, ни воздухоплавания. Эти так называемые прогрессивные новшества меня очень и очень настораживают. Их дальнейшее развитие крайне нежелательно. Поверьте, я высказываю не только свою точку зрения, но и... — И полицмейстер многозначительно показал пальцем вверх.

— Однако, — сказал Заикин, — если вы, ваше превосходительство, не заставите господ Харитонова и Картамонова уплатить нам за право показа их картины «Полет и падение Заикина», я тоже буду туда жаловаться. — И Заикин, так же как и полицмейстер, многозначительно показал пальцем вверх.

— Это куда же? — спокойно поинтересовался полицмейстер.

— Его императорскому высочеству великому князю Александру Михайловичу — председателю Императорского Всероссийского аэроклуба, — ответил Заикин.

Полицмейстер уставился в стол. Потом поднял глаза на Картамонова и негромко сказал:

— А почему бы вам действительно не заплатить господину Заикину за право показа вашей ленты? Ее демонстрация может сильно подорвать коммерческую сторону предприятия господина Заикина.

— Хорошо, ваше превосходительство, но в разумных пределах, — сказал Харитонов. — Они же требуют пятьдесят тысяч!

В большой механической мастерской полным ходом шло восстановление аэроплана. Всеми работами руководил Шарль Риго. Заикин весело потирал руки.

— Черт с ними, Петя, нам и двадцать пять тысяч сгодятся! — говорил он Ярославцеву. — Вот ведь чудо-то какое! На полете я прогорел, а на падении заработал! Пташниковым долю отправил?

— А как же!

— А с остальными кредиторами?

— Все, Ваничка, все уладил.

— Много еще долгу?

— Пустяки.

Заикин посмотрел на Риго, на работы по оживлению «Фармана». И сказал:

— Давай, Петя, афиши по всему городу, в газетах объяви. Словом, делай рекламу! Скоро полечу. Шура! Когда аппарат будет готов?

— Через три дня, — ответил Риго.

Над харьковским ипподромом летит Иван Заикин. Огромное скопление народа внизу. Заикин делает круг над ипподромом и заходит на посадку.

Ярославцев, франтик и Шарль Риго бегут к месту посадки аэроплана. Зрители кричат от восторга, аплодируют, пытаются прорваться сквозь конную полицию.

В ложе сидят отцы города.

— Превосходно! — говорит кто-то из них. — Превосходно! Не правда ли, господа? Потрясающее зрелище!

— Мне трудно разделить ваш восторг, ваше превосходительство, — кисло говорит полицмейстер. — Любая акция, собирающая одновременно такое количество простого народа вместе, вызывает целый ряд побочных опасений.

— Ну, надо ли так мрачно смотреть на жизнь? — громко спросил один из «отцов».

— Надо, ваше превосходительство, надо, — уныло ответил полицмейстер, глядя на садящийся аэроплан. — Этого требует безопасность империи.

Огромный актовый зал Харьковского политехнического института был забит до отказа.

На кафедре стоял Иван Михайлович Заикин и говорил:

— Вот тут разные образованные господа предрекали, что через сто лет скорость движения аэропланов достигнет четырехсот километров в час. Другие спорят, дескать, сто шестьдесят километров, и не более! Я думаю, что и те, и другие слишком торопятся в рассуждениях. Вроде как один добрый механик — француз по фамилии Навье — высчитывал, высчитывал и открыл, что сила семнадцати ласточек равна одной лошадиной силе.

Зал расхохотался. Заикин улыбнулся и продолжил:

— Мы про это тоже много раз говорили. Не про ласточек, конечно, а про скорость. И я попробую ответить словами одного моего друга и учителя. Он человек башковитый, инженер-капитан флота и на каком хочешь языке говорит. А уж авиатор и вовсе замечательный... Так он так говорил, дай Бог памяти... — Заикин поднял глаза в высоченный лепной потолок, напрягся и сказал: — «В действительности же нам совершенно невозможно предсказать, какова будет скорость аэроплана через столетие. Без всякого сомнения, снаряды того времени будут очень отличаться от теперешних. Наш грубый двигатель уступит место турбине...»

Сидевший в первом ряду франтик восхищенно подтолкнул солидного пожилого профессора и тихонько шепнул ему на ухо:

— Видал? От это человек! От это я понимаю!

А Заикин снова посмотрел на потолок и, не смущаясь, сам себя спросил:

— Как же дальше-то?.. А, вспомнил! «Кто знает, может быть, и мотор, и винт будут упразднены, может быть, станут прибегать к непосредственному действию вспышек горючего вещества для давления на воздух и таким образом достигать движения снаряда. Будем осторожны в наших предсказаниях. Верно только то, что скорость движения в будущем значительно превзойдет скорость настоящего времени...»

В это же время в Одессе, в кабинете Дмитрия Тимофеевича Пташникова, шел такой разговор:

— За предоставление поля для полетов, будь это ипподром или какая-нибудь другая большая спортивная площадка, городские власти берут сорок процентов валового сбора! — возмущенно докладывал Травин Пташникову-старшему.

— Ай-ай-ай! — покачал головой Дмитрий Тимофеевич.

— Таким образом автоматически уменьшая нашу долю в прибыли, если принять ее за единицу, на тридцать два процента!

— Ай-ай-ай... — сокрушался Дмитрий Тимофеевич.

— В настоящее время все усилия людей, интересующихся воздухоплаванием, выглядят как репетиция проказницы-мартышки, осла, козла и косолапого мишки, которые затеяли сыграть квартет. Кто в лес, кто по дрова... Согласованности в работе нет еще никакой, а она необходима, ежели мы только желаем, чтобы дело воздухоплавания получило в России быстрое и широкое развитие... — говорил Заикин с трибуны актового зала.

Дмитрий Тимофеевич ходил по кабинету и диктовал Травину:

— Возьмите несколько номеров журнала «Вестник воздухоплавания», внимательно прочтите передовые статьи, просмотрите там же речь князя Голицына и в этаком же высокопарном стиле составьте прошение на имя министра финансов, копия — министру внутренних дел Маклакову (он в Думе очень ратовал за воздухоплавание) с просьбой ограничить произвол местных властей в отношении частных авиаторов и, упирая на бедственное положение этих прогрессивных одиночек, самым жалостливым образом просите прекратить взимание с них сорока процентов сбора за пользование ипподромами. Будьте настойчивы, демагогичны и верноподданны. Соберите достойные подписи, и я вам ручаюсь, что мы перестанем терять с каждого полета Заикина по нескольку тысяч рублей.

В актовом зале политехнического института бушевали страсти.

Запарившийся Заикин отвечал на вопросы:

— Вот вы спрашиваете, опасны ли полеты? Да нет же! Конечно, если у вас легкий аппарат, не могущий раздавить вас и построенный очень тщательно. В воздушном летании не должно быть дешевки.

— А чего надо больше всего опасаться? — крикнули из зала.

— Поломка руля, расстройство в передачах движений...

— А остановка двигателя? — крикнул другой голос.

— Если вы находитесь над полем, нет никакой опасности. А вот над городом — плохо дело... А более всего надо опасаться несчастий при спусках в неудобной местности и при ветре — машина обыкновенно ломается или переворачивается. Вроде как у меня недавно, — наивно рассмеялся Заикин.

Теперь в кабинете Пташникова говорил Травин:

— И еще мне одна забавная мысль пришла в голову. А что, если, Дмитрий Тимофеевич, нам сознательно не получать всего долга с Заикина? Оставить за ним тысчонки три-четыре, а? Этакий финансовый хвостик, за который мы всегда сможем его ухватить и придержать от какого-нибудь фортеля... Он тык-мык, а мы ему долговое обязательство в его голубые глазки, а? А в обеспечение этого недоимка пойдет аппарат Фармана, который стоит не три-четыре тысячи, а куда больше. А, Дмитрий Тимофеевич?