Мы - псковские! - Санин Владимир Маркович

Пообедав на валуне у деревни с поэтическим названием Большие Храпы, мы уже больше не останавливались и в темпе вышли на финишную прямую. Увидев знакомый большак, по которому до родной конюшни был час ходу, Четверг преобразился. Куда девалась его меланхолия! Он молодецки ударил копытом, отряхнулся, словно сбрасывая с себя усталость, и — загремела телега по булыжнику! Дай Четвергу волю, он домчал бы нас до Логвинова, как породистый рысак. Вот уже пошла асфальтированная дорога, показался большой четырехэтажный жилой дом и клуб — гордость колхоза «Россия», и Четверг взволнованно заржал. Ему ответил проходивший мимо гнедой мерин. Между приятелями состоялся короткий деловой разговор.

— Наши все живы-здоровы? — спросил Четверг.

— Чего им сделается! — ответил мерин. — Лошади как лошади. На аппетит не жалуются.

— А что нам дают? — полюбопытствовал Четверг.

— Два раза в день клевер, — похвастался мерин. — Не жизнь, а малина. А ты, брат, раздобрел. Словно с курорта.

— Свежий воздух, пряники, сахар и овес, — пояснил Четверг.

— Брось трепаться, — недоверчиво проржал мерин.

— Провалиться мне на этом месте, — поклялся Четверг.

— Не может такого быть, — подумав, решил мерин. — Понюхать пряник — и то несбыточное счастье. А сахар, овес — это, брат, вообще бред сивой кобылы. Придумай что-нибудь другое, над тобой все лошади ржать будут. Пока!

Четверг вздохнул — нелегкое дело преодолеть недоверие собратьев-непарнокопытных...

В правлении колхоза никого уже не было, и я попросил одного из зевак мальчишек сбегать к председателю домой и доложить о нашем возвращении. Пока гонец выполнял это поручение, Малыш причесал Четвергу гриву, и мы на прощанье сфотографировались. Однако, наше расставание было омрачено досаднейшим происшествием.

Из какой-то подворотни неожиданно выскочила собачка цвета покрытого сажей снега и с бессмысленной яростью стала на меня бросаться. Я нелицеприятно сказал собаке, что не знаю ее и знать не желаю, что никаких общих интересов у нас нет и быть не может, а посему она, извините за выражение, пусть убирается ко всем чертям. Но собаке моя аргументация, видимо, показалась неубедительной. Она продолжала прыгать вокруг меня, разрываясь от лая и норовя нанести мне телесное повреждение. Тогда я запустил в собаку длинным проклятием, чем вызвал у нее совершенно неистовый приступ гнева. В эту никудышную дворнягу словно вселился бес. В жизни я еще не видел такой гнусной собаки. Казалось, у нее есть одна навязчивая идея — стереть меня с лица земли. Я почувствовал, что во мне просыпается доисторический предок. «Переходи от слов к делу!» — услышал я его призыв и с нечленораздельным воплем ринулся на собаку. Я нанес ей такой удар, что наверняка вышиб бы из нее дух, если бы попал в цель, то есть в собаку. Но она ускользнула и едва ли не цапнула мою руку. Я погнался за собакой, трижды ее настигал и со страшной силой бил ногой — мимо. Все мое существо вопило от желания уничтожить эту собаку, избавить нашу прекрасную планету от позорящей ее твари. И мне почти удалось это сделать: собака споткнулась, я с торжеством поднял карающую ногу и... увидел председателя колхоза Павловского, который вышел из подъезда и смотрел на меня с возрастающим интересом. Я весело приветствовал его, сделав задранной ногой балетное па.

— А мы здесь балуемся! — просюсюкал я. — Какая милая собачка!

Тут-то собака и осуществила свою подлую мечту. Поняв, что я у нее в руках, она со злорадной ухмылкой приблизилась и хладнокровно распустила мою штанину. Я извинился перед председателем, прицелился, подцепил собаку ногой и, подняв палец, долго наслаждался доносящимся откуда-то сверху визгом. Минут через пять собака возвратилась на землю и облаивала меня уже из подворотни. Согласитесь, что моральная победа осталась на моей стороне.

Мы тепло простились с Дмитрием Ивановичем, долго благодарили его и желали доброго здоровья. Старик тоже остался доволен: как-никак повидал Пушкин-Камень, вышегородскую церковь, о красоте которой наслышался легенд, набрался свежих впечатлений и познакомился со многими интересными людьми. Он бы с удовольствием продолжал бродяжничать с нами по Псковщине, но «обстоятельства, сами понимаете, не позволяют — старуха соскучилась, сынок с внучкой приезжают, так что простите великодушно...»

Затем мы передали Четверга с баланса на баланс, скормили нашему верному мерину остатки сахара и не без сожаления перегрузили вещи из телеги в кузов автомашины.

Через полчаса мы уже были в Порхове, под гостеприимным кровом Балёли. Отдав должное пирогам с луком и яйцами, мы завалились на любимый сеновал и проспали двенадцать часов сном хорошо поработавших людей.

НЕКОТОРЫЕ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ ДОРОГИ НА ПСКОВ

Мы расстались с Четвергом и потому, что он не обеспечивал достаточной скорости. Поднатужившись, мобилизовавшись и преодолев вековое отвращение к телеге, Четверг в лучшем случае развивал скорость подвыпившего пешехода. Для странствий из деревни в деревню это было в самый раз. Но теперь нам предстояло пересечь всю область — при всем своем трогательном отношении к овсу Четверг вряд ли решился бы на такой подвиг.

На северо-западе области раскинулись два больших озера. Псковское и Чудское. Туда мы и направлялись. Было на редкость заманчиво поклониться Вороньему Камню, у которого Александр Невский устроил Ледовое побоище, побродить по этим святым местам.

Кроме того, я договорился о встрече с рыбаками. Не с теми, которые забрасывают в воду удочки с рахитичными червяками, а с настоящими, в зюйдвестках и штормовых костюмах рыбаками известного колхоза имени Залита. Особенно меня интриговала личность председателя колхоза — в дальнейшем вы сами поймете почему.

Дорога к озерам шла через Псков. Нам повезло: в областной центр утром отправлялся секретарь Порховского райкома партии Владимир Ермолаевич Терских, и мы с благодарностью приняли его предложение стать попутчиками. Терских был озабочен — вместе с культработником Ниной Игнатьевной Костаревой он ехал выступать по телевидению и чувствовал себя как молодой артист перед выходом на сцену. Одно дело, встречаться и работать с земляками на равных и совсем другое — сидеть перед ними на телеэкране, тихо ужасаясь при мысли о том, что галстук съехал набок...

Погода была превосходная, «газик» легко мчался по асфальту живописного шоссе, но Малыш сидел надувшись. Утром он проснулся с лучезарной улыбкой на устах, которая по мере пробуждения сползала и наконец совершенно исчезла.

— Мне снилось, что сейчас начало лета! — горестно поведал он и простонал: — Уже прошло больше половины каникул!

Этот искренний вопль страдающей души поначалу был основной темой нашего разговора — до двенадцатого километра.

— Вот здесь! — торжественно сказал шофер Анатолий Иванов и остановил машину.

Мы вышли на шоссе. Видимо, черт перепутал, но история, о которой речь пойдет ниже, произошла не на тринадцатом, как положено у чертей, а именно на двенадцатом километре.

У Травки есть сестра Кира, проживающая в Пскове, у Киры есть муж Володя, у которого, в свою очередь, есть мотоцикл с коляской. Кира и Володя каждую субботу приезжают в гости к Балёле, причем за рулем сидит Володя, а в коляске Кира. Но на двенадцатом километре тот самый черт, который перепутал, шепнул Володе на ушко, что неплохо бы закурить.

— Останавливаться неохота, — отмахнулся от него Володя.

— А Кира? — вкрадчиво возразил черт. — У нее ведь тоже есть права. Она сядет за руль, а ты всласть накуришься.

— В самом деле, — обрадовался Володя. — Спасибо, братишка!

— Я что, я всегда пожалуйста, — потирая руки, скромничал черт.

И мерзко про себя хихикнул.

Итак, Кира села за руль, а Володя с папироской — в коляску. Полминуты все шло как нельзя лучше. Но затем на дорогу выполз размять свои кости ревматик-петух, и Кира, спасая ему жизнь, затормозила, вернее, хотела затормозить, но с помощью черта сделала наоборот — прибавила газу и уже потом затормозила. В результате мотоцикл вместе с коляской, Кирой, Володей и папиросой грохнулся в кювет, причем внизу оказался Володя с папиросой, на нем мотоцикл с коляской и наверху как украшение этого ансамбля — Кира. Все в точности по инструкции Марка Твена. Кира осталась невредима, мотоцикл с коляской отделались легкими ушибами, папироса нагло продолжала дымиться, а Володя сломал ключицу.