История Билли Морган - Джулз Денби

Джас была совсем другой. Было видно, что она по-настоящему любит его и свято верит во все его лживые, надуманные под «спидом», теории заговоров. Если кто-то насмехался над этим, она бормотала – он прочитал об этом в книге, правда, Терри, – точно вычитанное в книжке было непреложным фактом и истиной в последней инстанции. Может, для нее так оно и было, поскольку она не умела ни читать, ни писать. Она считала Терри невероятно умным, контркультурным интеллектуалом, ей казалось чудом, что такой парень терпел такую, как она думала, уродливую полукровку, шлюшью дочь.

Если на современном психологическом жаргоне сказать, что Джасмин была выходцем из крайне неблагополучной семьи, с крайне заниженной самооценкой, это было бы величайшим преуменьшением.

Когда я вспоминаю Джас, я думаю об одуванчике, нежном, хрупком, готовом улететь от легчайшего дуновения ветерка; казалось, на земле ее удерживал лишь огромный раздутый живот. Маленькая, худенькая Джас, ее тоненькие узкие пальчики с обкусанными ногтями в пятнах от облезшего красного лака пытаются защитить ее неродившегося ребенка. Джас, с ее атласной, розовато-коричневой кожей, сбрызнутой веснушками и так туго натянутой на высоких скулах, что глаза казались раскосыми; это придавало ей вневозрастной древний вид; она походила на одну из этих очаровательных маленьких статуэток богинь из древних захоронений. Ореол легких, струящихся локонов цвета слабого чая. Джасмин Перл Севейдж, наполовину Брэдфорд, наполовину Сент-Киттс,[28] эти огромные зеленые глаза под тонкими бровями, обрамленные густыми изогнутыми черными ресницами, внимательно смотрят на Терри с болью и непониманием, ее нежный, полногубый розовый рот дрожит, когда он издевается над ней, пытаясь выглядеть крутым, с такой мордой, будто ему насрать, что она вынашивает его ребенка. Может, его и впрямь это не волновало, его сложно было понять.

– Эй, Джасси, принеси-ка нам еще пинту – что значит «слишком устала»? Устала, мать твою? Ах, твой живот? Бу-бу-бу. Мать твою, в жизни не видел такой уродской свиноматки. Ебаная толстуха, корова жирная… Топай в бар, пошевеливайся. Не хрен губой трясти! Ты чё, реветь, что ль собралась? А? Кончай заливать, черножопые не устают, вкалывают, бля, с утра до ночи на хлопковых полях, пока глаза на лоб не вылезут, все это африканское дерьмо. Устала? Я тебе покажу «устала»…

Вот тогда-то я и сказала ему: заткнись нахуй. Не могла я это вынести, должен же был кто-то сказать. Джас была такой жалкой, такой чертовски беспомощной, прирожденная жертва хамов с интеллектом хорька. У меня сердце разрывалось при взгляде на нее, я считала, что обязана ее защитить, потому что, честно говоря, больше никто этого не делал.

Я не знаю, почему они так поступали. Подчас это сводило меня с ума; я хочу сказать, понятно, что наши сборища мало походили на чаепитие у викария, здесь всех дразнили и вышучивали, но это лишь делало тебя сильнее, ты учился сохранять лицо. Но если дело заходило слишком далеко, все прекращалось. Всегда находился кто-то, кто затыкал задиру.

Но не в случае Джас. Никто ничего не говорил, все просто отворачивались, будто им невыносимо на это смотреть; может, так оно и было. Джас все принимала слишком близко к сердцу, и это причиняло ей боль. Всякий раз, когда Терри выделывался и пытался изображать крутого, чтобы произвести впечатление на парней, оскорбляя Джас, ее огромные глаза наполнялись слезами, которые текли по ее щекам хрустальными струйками. Она плакала беззвучно, словно ангел, не кривила лицо, не краснела и не выходила из себя. Она просто смотрела на своего возлюбленного мучителя и бормотала свою бесконечную мантру: «Прости, Терри, прости…» Это было настолько невыносимо, что все вокруг смущенно и неловко отворачивались; подчас люди, как запуганные школьники, предпочитают делать вид, что ничего не случилось.

Так что я набросилась на него. Не потому что я такой уж герой или еще какая чепуха. Просто мне стало жаль ее, а он был настолько мне противен, что я искала повода для стычки.

Мы сцепились. Он завелся, начал брюзжать по поводу наглых баб, я сказала, что он идиот. Это продолжалось, пока он не понял, насколько наглой могу быть я, но я принадлежала к «Свите Дьявола» (пусть лишь отчасти, всего лишь девушка кандидата), а он – нет. Парни велели ему заткнуться. Они не встали с мест и не прекратили перепалку по двум причинам: первая – он продавал им дешевый «снежок» и «спид», вторая – они не верили, что он в самом деле может что-то сделать. Но я понимала, на что он способен, как и другие наши девчонки, – он был ярым женоненавистником.

Терри злобствовал, потом взбунтовался и сгреб свой пустой стакан. Атмосфера накалилась, угловым зрением (я смотрела прямо на Терри и не собиралась отводить взгляд) я заметила, как Микки отходит от бильярдного стола, медленно и твердо, как всегда, и я шагнула назад. Микки подошел к Терри вплотную и велел ему заткнуться нахуй, оставить меня в покое, ясно? Из бара подошел Джонджо, он двигался со странной, неслышной грацией, точно вода по речному руслу, и стал рядом с Микки. Весь паб наблюдал, рассчитывая, что Терри сглупит в какой-то момент, глядя на Терри, пьяного и не слишком хорошо соображающего, со стаканом в руке…

Затем позади него возник Карл, похожий на гигантский тотем с острова Пасхи, будто стоял там всегда, безмолвный и устрашающий, какой-то нездешний.

Терри побелел, краска отхлынула от лица, словно ярость его присыпало пеплом страха. Он не обернулся, но осторожно отступил, поставил стакан, схватил куртку и начал пробираться к выходу. Я почувствовала, как спадает напряжение, и в этот момент заметила, что Джас держит меня за рукав.

Она напряглась, другой рукой вцепившись в пальто и сумочку. От нее пахло «отверткой», сигаретами и слегка жасмином, ее тезкой, ночным цветком островов, сладким, чуть тронутым тлением.

Ее голос был едва слышен:

– Он ничё такого не хотел, просто немного пьян, понимаешь, это все ерунда, милая. Но спасибо, спасибо, ты такая добрая, ты хорошая…

Робкая, словно тень колибри, улыбка озарила ее лицо.

Мне нужно было освободиться от ярости, разочарования и жалости. Джас я всегда жалела, но в тот вечер впервые почувствовала ее силу – внутреннюю, животную силу и поняла, что это значит. «Мужество слабости», как однажды сказала Эдит Уортон,[29] любимая папина писательница. Он читал мне рассказ, в котором была эта фраза, и сам с собой размышлял над словами, точно меня с ним не было. Затем встряхнулся и с улыбкой сказал мне: «Умная женщина, а, Билли? Очень умная… А теперь тебе пора спать, fy annwylyd,[30] моя дорогая, завтра дочитаем рассказ…» Я запомнила этот момент, потому что папа говорил по-валлийски, только когда бывал расстроен. Он так и не дочитал мне рассказ, и некоторое время я пыталась понять, как получается, что слабые люди могут быть сильными или сильные – слабыми, а потом я совершенно об этом забыла, как обычно бывает с детьми. Я не понимала, о чем он тогда говорил, до тех пор пока не встретила Джас, и тогда это всплыло в сознании, как рыбка, попавшаяся на крючок.

Говорил ли он тогда о себе? Может быть, папа и Джас сделаны из одного теста? Нет, папа был не такой, как Джас, – правда ведь? Напряжение неподатливым железом сковало мне шею и плечи, голова заболела от давления.

Всю ночь я ворочалась в холодной постели и думала о том, что сделала. Ужасно глупо было огрызаться на Терри, хоть он и идиот. Господи, вся моя кропотливая работа насмарку из-за одного приступа ярости и раздражения. Почему я не могу контролировать свой чертов темперамент? Я сдерживала его месяцами до этого, а потом – бам! И он взорвался, точно воздушный шар, наполненный огнем, вышел из-под контроля, когда я этого не ожидала. Насмехаться над парнем на публике, втянуть своего парня и его собратьев в ссору без веской причины, просто из-за своей несдержанности и недостатка самодисциплины – смертельные грехи. Смогу ли я это загладить? Как это отразится на карьере Микки? Это снова и снова прокручивалось у меня в голове, пока наконец я не встала и не заварила себе чаю.

Почти рассвело. В окно гостиной пробивался тусклый свет. Мама и Джен через час отправятся на работу. Я прокралась к себе наверх; я не могла встречаться с ними, просто не могла. Я была опустошена. Всегда приходится столько всего обдумывать, принимать во внимание столько людей, осторожничать, никого не задевать. Точно ходишь по яичной скорлупе, день за днем, день за днем, без отдыха, без остановки.

Когда я закрыла глаза и снова попыталась заснуть, в голове вдруг возник образ. Картинка из туристического рекламного проспекта: белые пески, синее море, тепло. Затем я увидела себя, босоногую, с распущенными волосами, за ухо заткнут прекрасный цветок, на мне старые, побелевшие от соли джинсы, закатанные до колен и верх от бикини; я бреду по берегу моря и улыбаюсь.