Мушка - Милорад Павич

— Платить буду каждый год за год вперед, но и то и другое должно быть готово в одно время, — сказал им Николич, — храм ничего не стоит без дворца, а дворец — без храма. И то и другое должно быть готово к сроку. А срок — свадьба. Жених у Атиллии уже есть. Поручик Александр, молодой красавец из хорошей семьи. Его отец был генералом в России, а родом они из наших краев. Сейчас господин Александр служит у одного прелата в Верхней Австрии.

Старший зодчий, испуганный короткорукий человечек, был настолько молчалив, что, когда его вынуждали говорить, губы у него лопались, как рыбьи пузыри. Услышав, что ему предстоит построить церковь к венчанию барышни Николич, он озабоченно спросил, сколько же ей лет.

— Да она еще с детишками играет в «десять слов на одну букву», — успокоил его господин Николич, — ей только пятнадцатый год пошел.

В ответ на это старик нахмурился и начал что-то быстро подсчитывать карандашом на ладони. Младший зодчий вообще не произнес ни слова, и только когда господин Николич упомянул о том, что церковь и дворец надо строить рядом с его нынешним особняком, Дамаскин в знак несогласия несколько раз повел вправо-влево указательным пальцем.

— Строить будем на том месте, где дует только один ветер, — пояснил жест Дамаскина его сотоварищ, архитектор Йован.

Дамаскин был красивый левша с крепкими икрами ног и жесткой черной бородкой, стянутой в хвост золотой пряжкой. Запястья рук у него были перевязаны белыми платками, как у всех, кто искусно владеет холодным оружием. Когда такой человек сражается на ножах или на саблях, эти платки трепещут и ослепляют противника, который не может определить, ни где острие сабли, ни с какой стороны защищаться. Но при молодом Дамаскине не было ни сабли, ни ножа. Подозрительно озираясь, он их оставил в прихожей. Он ничего не говорил, зато все время что-то делал руками. Во время обеда он смастерил из корки хлеба и лучинки для раскуривания трубок кораблик, который преподнес молодой хозяйке, к концу обеда вошедшей в столовую.

К изумлению отца и смущению гостей, Атиллия по случаю их прихода подрисовала своим грудям глаза и ресницы. Они смотрели на гостей из-под вуали в разные стороны, немного кося, но завораживая блестящими зелеными зрачками. Общее оцепенение нарушил Дамаскин. Он впервые раскрыл рот, обращаясь к Атиллии и протягивая ей кораблик.

— Это вам, прекрасная барышня, — сказал он.

Она же на это возразила:

— Если хочешь узнать, красива ли женщина, подожди, пока она зевнет, или улыбнется, или заговорит. Но главное — ты не узнаешь, хороша ли она, пока она не начнет есть у тебя на глазах. Поэтому я и не люблю, когда на меня смотрят во время еды. И моя собака тоже не любит…

Она взяла кораблик, подошла к подставке с трубками, выбрала одну из них, уже набитую, с длинным чубуком, и подала ее Дамаскину.

— Этот табак сушился вместе с вишнями и впитал их аромат, — сказала она.

Дамаскин взялся было за трубку, но Атиллия не выпускала ее из рук. Повернувшись, она повела молодого человека на длинном чубуке в свой музыкальный салон.

Они оказались в просторной зале с открытыми окнами. При входе на Дамаскина бросилась огромная борзая, к счастью, привязанная к кожаному креслу со следами собачьих зубов. Атиллия моментально оказалась за роялем и тут же взяла первый аккорд. Пес сразу успокоился и, поскуливая, забрался в свое кресло. Рояль стоял посреди залы, похожий на лакированный фиакр с двумя фонарями. Ножки его были обглоданы, черные клавиши казались огромными. Маленькие белые клавиши были сделаны из слоновой кости. Атиллия заиграла. От этих звуков все, что было в комнате, загудело, заколыхалось, словно закипело где-то в недосягаемой вышине, а потом сорвалось и с грохотом обрушилось наземь. Дамаскин захлопал в ладоши, пес снова заскулил. Атиллия стремительно оборвала игру.

— Вы, наверное, думаете, что я играю? — насмешливо обратилась она к Дамаскину. — Вовсе нет! Это я музыкой поливаю цветы под моим окном. Они от этого лучше растут… Есть песни, которые цветам особенно нравятся. Точно так же, как некоторые песни нравятся нам. Но есть и другие песни, особенно редкостные и дорогие, — те, которые умеют любить нас. Многие из этих песен мы не слышали и никогда не услышим, потому что тех песен, что умеют нас любить, гораздо больше, чем тех, которые мы любим. Это относится и к книгам, картинам или домам. А что можно сказать о домах? Просто одни дома обладают даром нас любить, а другие — нет. Каждый дом — это, в сущности, непрерывная переписка строителя с теми, кто в нем живет. Жилища людей — как письма, хорошие или плохие. Жизнь в доме может походить на деловую переписку, или на обмен письмами двух врагов, ненавидящих друг друга, или на обмен посланиями господина и слуги, пленника и тюремщика, но может быть и любовной перепиской… Ведь жилища, так же как и мы, бывают женского или мужского пола. В этом-то все дело. Я хочу, чтобы ты мне построил дворец, похожий на любовное письмо. Знаю, не каждому дано разжечь огонь. Некоторым это не удается. Но ты сможешь. Я знаю, что сможешь.

— А откуда вы знаете, высокочтимая барышня? — спросил Дамаскин, надевая колечко дыма, пахнувшего вишнями, прямо на нос борзой. Пес чихнул.

— Откуда я знаю? А вот послушайте, молодой господин! Когда мне пошел седьмой год, у меня появились первые мысли. Причем реальные и крепкие, как веревки. Длинные, аж до самых Салоник, и натянутые так туго, что прижимали мои уши к голове. А над ними витали такие же крепкие чувства, или мечты, как вам угодно. Всего этого было так много, что мне пришлось научиться забывать. Я забывала не пудами или килограммами, а тоннами, причем каждый день. Тогда-то я поняла, что могу и буду рожать детей. И сразу решила попробовать. В тот же день, в четверг, ближе к вечеру, без промедления, я мысленно родила мальчика трех лет и стала его любить и воспитывать. Ведь любовь — это нечто такое, чему надо учиться, в чем надо упражняться. Кроме того, любовь — это нечто, что надо украсть. Если не красть каждый день у самого себя немножко сил и времени для любви, никакой любви не получится. В мечтах я кормила мальчика грудью и заметила у него на предплечье маленький шрам, похожий на закрытый глаз. Я мыла своему сыночку головку вином, в мечтах целовала его в ушко как можно громче, чтоб память была хорошая, играла с ним в «десять слов на одну букву», учила его смотреть на мою буссоль, бегать наперегонки до реки и обратно, строить на Тисе домики из песка… Он рос быстрее, чем я, и на моих глазах становился старше меня. Я мысленно отправила его учиться. Сначала в Карловци, в сербско-латинскую школу, а потом в Вену, в военно-инженерное училище, чтоб он стал лучшим архитектором, чтоб строил самые красивые дома…

С тех пор я его не видела, но не переставала любить. Я совершенно ясно представляю себе, как он сейчас выглядит где-то там, далеко, и очень без него скучаю. Без моего сыночка…

— Прекрасный рассказ, барышня Атиллия. Но в нем нет ответа на мой вопрос. В нем нет ни вашего дворца, ни меня. Или вы думаете, что ваш воображаемый подросший мальчик выстроит вам дворец?

— Выстроит, — отвечала Атиллия, отходя от рояля. Быстрым движением она завернула рукав рубашки Дамаскина, и на его предплечье оказался шрам, похожий на закрытый глаз.

Читатель может сам выбрать, в каком порядке ему читать следующие две главы. Можно читать сначала главу «Третий храм» (в этой книге стр. 145; если же вы читаете с компьютера, то щелкните два раза мышью на подчеркнутых словах). Можно читать сначала главу «Двореи»

(в этой книге стр. 150, или же два щелчка компьютерной мышью на подчеркнутом слове). Разумеется, читатель может пренебречь нашими советами и читать так, как он привык, как любую другую историю.

Точно в праздник святого Андрея Первозванного архитектор Йован по прозвищу Лествичник принес господину Николичу фон Рудна чертежи нового храма Введения, о котором было договорено, что он будет воздвигнут в поместье Николича над Тисой и передан во владение барышни Атиллии. Подходящее место выбрал сам зодчий — там, где, как он пояснил, дует только один ветер. Когда мастер развернул свои чертежи в столовой у Николича, они заняли весь стол.

В церкви должно было быть семь окон. Рядом с алтарем предусматривались сиденья для семейства Николич с их гербами над спинками.

Господин Николич долго рассматривал чертежи, а потом сказал:

— Мастер Йован! Здесь чертежи для трех церквей, причем совершенно одинаковых. А ведь я заказывал только одну.

— Чертежи и вправду на три церкви, но вам, господин Николич, придется платить только за одну. Первая, та, что нарисована зеленым, будет стоять у вас перед глазами в вашем саду. Строить ее не надо, она сама по себе вырастет.