Великий лес - Борис Саченко

— Дуся, голову убери, не видно ничего! — кричал в спину почтальонше Дусе, которая завила волосы и сделала высоченную прическу, записной деревенский зубоскал Юлик Безмен.

— Ты лучше язык свой убери, а то мне из-за него ничего не слыхать, — огрызалась Дуся.

— Не курите, задохнуться можно, — умолял чей-то писклявый девичий голос, не Вараксы ли Нины, сельсоветского делопроизводителя.

— А ты не задыхайся, во двор выйди, — советовал девичьему голосу мужской.

Моя милка, как кобылка,Только не брыкается, —

гудел, заводил нетрезвый бас с середины зала.

— Уймись, дурило! — толкали с разных сторон кулаками в спину певца, известного лодыря и пьяницу Демьяна Сучка, женщины. — Нашел чем хвастаться! И не совестно тебе? Вечно глаза горелкой залиты!

Но вот гомон и крики постепенно начали утихать — на сцену за стол, загодя поставленный и застланный красной, в чернильных пятнах скатертью, вышел Иван Дорошка, а за ним и тот «товарищ из Минска, Лапицкий П. П.». Ивана Дорошку хорошо знали, потому на него никто особо не глядел — глаза были прикованы к «товарищу из Минска». Всех приятно успокоило, что «товарищ из Минска» немолод («Что молодой знает, может, ветрогон какой-нибудь!»), в очках («Читает, стало быть, много, потому и глаза не видят»), лысоват («Все ученые люди лысые. Попробуй-ка покрутить мозгами изо дня в день — откуда тот волос на голове расти будет!»). Одет «человек из Минска» был почти как и Иван Дорошка — в черной, с большими карманами на груди, длинной суконной рубахе, были на нем еще синие диагоналевые галифе, на ногах — хромовые сапоги с голенищами-дудочками. Оба — и Иван Дорошка, и «человек из Минска» — сели. Иван постучал карандашом по графину — в нем была не очень-то прозрачная, рыжеватая их, великолесская, вода — потом, выждав немного, поднялся и объявил:

— Дорогие товарищи! Сегодня в нашем клубе выступит лектор из Минска, кандидат исторических наук Петр Петрович Лапицкий. Тему лекции вы все знаете, поэтому, чтобы не терять зря времени, дадим слово уважаемому нашему гостю Петру Петровичу Лапицкому… Просим…

Иван Дорошка захлопал в ладоши, зал довольно дружно поддержал своего председателя.

Когда аплодисменты умолкли, из-за стола медленно, как будто нехотя вышел на помост сцены и степенно стал немного сбоку Петр Петрович Лапицкий. Прежде чем произнести первое слово, кашлянул негромко в кулак. Оперся рукою о стол и начал спокойным, очень спокойным голосом не читать написанное заранее, как это делали прежние лекторы, а просто говорить, рассказывать — вроде и не сидело перед ним множество людей, и выступал он не в клубе, а был на посиделках в какой-нибудь деревенской хате. Люди стали поднимать головы, насторожились, боялись пропустить хоть слово из того, о чем говорил лектор. А говорил он, как вскоре отметил про себя Иван Дорошка, да и все те, кто более или менее регулярно читал газеты, следил за событиями в стране и в мире, вещи самые обычные, известные всем. Правда, говорил умело, приводил интересные примеры, анализировал, сопоставлял. В чем-то иной раз как будто усомнится, чтобы тут же неожиданным поворотом мысли или фактом разбить свои сомнения, убедить и себя, и сидящих в зале, что дела в нашей стране идут хорошо, даже отлично, что власть у нас в надежных руках, экономика сильна, как никогда, что со Страною Советов сегодня считаются, не могут не считаться, ибо мы строим светлое будущее всего человечества. Неудивительно, что трудящиеся капиталистических стран поддерживают наши начинания, — они хотят, чтобы у них был такой же, как у нас, строй, был построен социализм.

Не торопясь, не заглядывая ни в какие бумажки — их и не было в руках у лектора, — он рассказал, что происходит сейчас в Англии, Франции, США, Италии, долго и подробно говорил про Германию, про ее захватнические планы и войны, которые она ведет одураченная гитлеровской пропагандой и фашизмом.

— Разумеется, всех интересует сейчас одно — будет в ближайшее время война с Германией или не будет войны? — Этот вопрос Петр Петрович Лапицкий как бы задал самому себе и одновременно сидящим в зале. И тут же ответил: — Трудитесь спокойно, войны не будет. Выращивайте урожаи, косите, жните, молотите. И не думайте о войне. У нас могучая Красная Армия, силу ее ударов изведали империалисты. Потому даже такая агрессивная держава, как Германия, предложила нам договор о ненападении и мире — и мы его подписали…

Лектор кончил говорить, потер, как от холода, рука об руку и сел.

Иван Дорошка, поднявшись из-за стола, спросил, будут ли вопросы. Вопросов никаких не было — всем стало ясно как божий день, что зря волновались, зря верили разным слухам: войны не будет и быть не может.

Когда расходились, спешили на свежий воздух, кто-то — не Юлик ли Безмен — даже шутил:

— Тетка Авдуля, снимай с чердака соль! А то как ухнет соль да на любимый на мозоль!

Лектор усмехнулся: того, о чем просили его в райкоме, он, кажется, достиг — успокоил, обнадежил людей…

… Из клуба Дорошка с Лапицким вышли вместе. Спешить было некуда — до отхода поезда, на котором лектор собирался возвращаться в Ельники, оставалось еще часа четыре.

— Может, ко мне зайдем, поужинаем, — предложил Иван.

— А почему бы и нет, можно, — легко и сразу согласился лектор.

Жил Иван Дорошка в поселке, совсем близко от Гудова. Не в собственной хате жил. Когда-то принадлежала она великолесскому кулаку-хуторянину Язэпу Медведю, которого в годы коллективизации раскулачили и выслали. Одной семье жилось бы здесь слишком роскошно, поэтому хату перегородили надвое, сделали двое дверей, два входа. В одной, большей половине, что от улицы, поселился он, Иван Дорошка, председатель сельсовета, во второй, поменьше, — Андрей Макарович Сущеня, директор школы.

Вести лектора по деревне, по песку-сыпуну, Иван не хотел, предложил пойти огородами, тропинкой.

— Ближе, да и дорога получше, — сказал Иван.

— Веди как знаешь, — махнул тот рукой.

Они пересекли напрямик песчаную, в глубоких колеях улицу, выбрались на тропинку, вившуюся по сочной зелени в конце огородов. Здесь идти рядом было неудобно, и потому Иван, как хозяин, зашагал впереди, а за ним медленно, с тяжелым сопением топал сапогами, то и дело спотыкаясь, лектор. Шли молча, будто и говорить было не о чем — все ясно без слав.

— Ну как, убедил я ваших? — спросил вдруг у Ивана Лапицкий.

— Думаю, да, убедили, — не останавливаясь, ответил Иван.

— А вас? — перешел на «вы» и Лапицкий.

— Меня… — Иван покрутил головой, задумался: «Говорить правду или не говорить?» Все же признался искренне: — Меня не очень…

— Почему не очень?

— Потому что я несколько больше знаю, чем иные тут у нас. Столкнемся мы с фашизмом, не можем не столкнуться, — останавливаясь, прошептал прямо в лицо Лапицкому Иван.

— Вы так считаете? — как будто не поверил, тоже остановился Лапицкий.

— Да, я так считаю, так думаю — война неизбежна, — твердо, уверенно произнес Дорошка.

— Рискованно так считать и думать, — близоруко посмотрел сквозь очки на Дорошку Лапицкий. — Вам-то хоть известно об этом? А тем более — говорить почти незнакомому человеку.

— Нас здесь всего двое. К тому же… — Дорошка не договорил.

— Что «к тому же»?

— К тому же, я чувствую, вы тоже так считаете, это и ваше мнение. Единственно, чего ни я, ни вы, должно быть, не знаете, — когда это столкновение произойдет, когда война с фашистами начнется. Аппетит приходит во время еды — Гитлер не удовольствуется тем, что уже захватил, поведет своих головорезов на нас, на Советский Союз.

— Хм, — ухмыльнулся, отчего лицо его стало совсем круглым, Лапицкий. — У меня друг один был, Тодор Прокофьевич Нестерович. По профессии врач. Так вот, в ту больницу, где он работал, немца раненого привезли. Перебежчика. И этот немец-перебежчик просил, настаивал, чтобы ему дали возможность как можно быстрее встретиться с кем-либо из командования нашей армии, он, мол, располагает сведениями большой секретности и государственной важности. Не знаю, как и что там дальше было, но тот немец признался Тодору Прокофьевичу, ради чего он оставил фашистскую армию, перебежал к нам, — он хотел предупредить, что Гитлер готовится напасть на Советский Союз. Даже месяц и день назвал, когда это произойдет.

— И можно верить этому немцу? — спросил с сомнением Дорошка.

— Хм, — снова ухмыльнулся, на этот раз строго и скупо, Лапицкий, — Поживем — увидим. Но к войне надо готовиться.

— А мы разве не готовы? Армия, во всяком случае?

— Дальше в лес — больше дров. Вам не кажется, что мы говорим не о том, о чем следовало бы? На вашем месте я бы спросил: «Почему вы о своем друге, враче, говорите в прошедшем времени: был?»

— А в самом деле, — подхватил Дорошка, — почему?