Покойник с площади Бедфорд - Энн Перри

Матрос задрал вверх голову, вспоминая дела давно минувших дней, и продолжил:

– Но мистеру Корнуоллису, ему было не по себе, сэр. Все ходил по палубе ночами, все думал… Злой был, как черт, сэр. А когда парня наказывали, по всему было видно так, будто его самого наказывают, да, вот так, сэр. – Макмун глубоко вздохнул. – Боцман-то потом за борт упал, а мистер Корнуоллис не стал допытываться, сам это он или кто-то его туда пристроил, вот так, сэр! – На лице моряка появилась хитрая гримаса. – Так никто ничего и не узнал, сэр.

– А боцману действительно помогли? – поинтересовался Питт.

Старый матрос улыбнулся поверх чашки:

– Ну, конечно, не без Божьей помощи, сэр! Но мы все поняли, что мистеру Корнуоллису это неинтересно.

– Поэтому ничего ему и не сказали?

– В самую точку, сэр! Так точно, не сказали… Хороший человек был мистер Корнуоллис! Не хотел бы, чтоб у него были проблемы, нет, сэр. Тогда, с этим боцманом, он ведь не стал ничего выяснять, а то ведь виновного повесили бы на рее, беднягу, вот так, сэр! Так и получилось, что боцман сам свалился! – Макмун опять покачал головой. – А мистер Корнуоллис, он, сэр, всегда думал о моряках, да, сэр. Правда, все у него должно было быть разложено по полочкам, вот так, сэр. Я понятно говорю?

– Думаю, что да, – ответил полицейский. – А как вы думаете, мог он приписать себе заслуги другого человека?

Макмун посмотрел на него с недоверием:

– Да ну что вы, сэр! Скорее он позволил бы повесить себя за чужое преступление, да, сэр! Тот, кто такое сказанул, врет беспощадно, сэр! У кого же это язык-то повернулся, а?

– Не знаю, но очень хочу узнать. Вы мне поможете, мистер Макмун?

– Чего это? Я, сэр?

– Да, давайте попробуем что-то понять. Например, были ли у мистера Корнуоллиса личные враги, люди, которые ему завидовали или затаили на него обиду?

– Ежли честно, то трудно сказать, сэр, – Макмун поскреб щетину, забыв о чае. – Я ничего такого не слышал, но кто знает, что там у человека в голове, когда его, там, званием обошли, или, скажем, наказали за что-то… То есть ежели он честный человек, то поймет, что сам виноват… но ведь бывает…

Как ни бился Питт, его собеседник так ничего больше не вспомнил. Полицейский еще раз поблагодарил его и вышел в приподнятом настроении. У Томаса было чувство, что душевная чистота и бесхитростность этого старого матроса начисто смыла ту тяжесть, которая была у него на душе после встречи с Дюрандом. Страх куда-то отступил.

Ранним вечером он оказался в Ротерхите, на встрече с другим матросом 1-го класса из своего списка, которого звали Локхарт. Тот оказался неразговорчивым алкоголиком и не смог сообщить Питту ничего интересного. Казалось, что он помнил Корнуоллиса только как человека, которого надо было бояться, но которого он уважал за мореходное искусство. Локхарт не любил старших по званию и заявил об этом открыто. Это была единственная тема, которая его действительно волновала, и он даже отказался на время от своих односложных ответов.

Позже, когда солнце уже садилось, а воздух все еще был жарким и неподвижным, суперинтендант оказался на причале перед Морским госпиталем в Гринвиче и направился туда, любуясь рекой, которая блестящей лентой вилась между берегами. В госпитале он хотел встретиться с мистером Роулинсоном, который служил судовым врачом под командой Джона.

Врач был занят, и Питту пришлось подождать его в приемном покое минут тридцать. Все это время Томас с интересом наблюдал за тем, что там происходило, так как впервые в жизни был в приемном покое морского госпиталя.

Наконец появился Роулинсон, одетый в белую рубашку с открытой шеей и закатанными рукавами. На руках и на одежде у него виднелись следы крови. Хирург оказался крупным мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и широким дружелюбным лицом.

– Полицейский участок на Боу-стрит? – с любопытством спросил он, осматривая Питта с головы до ног. – Надеюсь, что никто из моих сотрудников не попал в беду?

– Нет, нет, не волнуйтесь. – Томас отвернулся от окна, через которое наблюдал за рекой и кораблями, двигающимися в сторону Лондонского порта. – Я хотел бы поговорить с вами об одном офицере, с которым вы в прошлом вместе служили… О Джоне Корнуоллисе.

– Корнуоллис! Не хотите же вы сказать, что он привлек ваше внимание! – Роулинсон был поражен. – Мне всегда казалось, что он перешел в полицию. Или это было Министерство внутренних дел?

– Нет, полиция, – подтвердил суперинтендант, и ему стало ясно, что придется дать врачу какие-то объяснения. Питт помнил, что обещал провести расследование с максимальной осторожностью и деликатностью. Но как можно было выполнить такое обещание и все-таки получить хоть какую-то информацию?

– Дело касается одного давнего происшествия, которое было… неправильно истолковано, – осторожно ответил полицейский. – Я занимаюсь этим от имени мистера Корнуоллиса.

– Я был корабельным хирургом, мистер Питт, – ответил Роулинсон, облизав губы. – И бо́льшую часть своего времени проводил в кубрике.

– Где, простите?

– В кубрике, на нижней палубе, куда стаскивали всех раненых и где мы их оперировали.

Под ними, по реке, против прилива в направлении Суррейских доков шел клиппер с поднятыми парусами. Эти великолепные паруса белели на солнце. Что-то в нем было очень грустное, как будто век этих красавцев подходил к концу.

– Ах вот, значит, как… Но ведь вы знали Корнуоллиса? – настойчиво повторил свой вопрос Томас, отрываясь от вида клиппера.

– Ну конечно, ведь я плавал под его командованием, – согласился медик. – Правда, капитаны кораблей – обычно не самые разговорчивые люди на свете. Если вы никогда не выходили в море, то, наверное, не можете представить себе всю полноту власти, которой обладает капитан. Результатом этого бывает, как правило, некоторая отдаленность от остальной команды. – Врач машинально вытер руки о штаны, оставив на них новые кровавые следы. – Невозможно быть хорошим командиром и при этом не сохранять дистанцию между собой и командой, даже офицерами. – Роулинсон повернулся и прошел через стеклянную галерею к двери, которая открывалась на поросший травою обрыв. Река предстала перед ними во всем своем великолепии.

Питт шел за ним и внимательно слушал.

– Вся команда держится на жесткой иерархии, – говорил хирург, постоянно жестикулируя. – Допусти капитан хоть чуточку фамильярности, и команда перестанет его уважать. – Он взглянул на суперинтенданта. – Любой хороший капитан это знает, а Корнуоллис был хорошим капитаном. Думаю, что это у него в крови. Он был спокойным человеком, одиночкой по своей натуре. И очень серьезно относился к службе.

– И он преуспевал? – спросил Томас.

Роулинсон улыбнулся, шагая по траве в лучах солнца. Ветер с реки доносил до них запах соли. Прилив быстро набирал силу, и чайки с громкими криками носились у них над головами.

– Да, – ответил хирург. – Он был одним из лучших.

– Тогда почему он списался на берег? Ведь ему было не так много лет!

Медик остановился, и на его лице, впервые за весь разговор, появилось настороженное выражение.

– Простите меня, мистер Питт, но почему это должно вас волновать?

Суперинтендант попытался придумать ответ. Сейчас можно было выдать только часть тайны.

– Некто намеревается причинить ему зло, – ответил полицейский, наблюдая за лицом собеседника. – Нанести вред его репутации. Мне необходимо знать правду, чтобы защитить его.

– Вы, по-видимому, хотите узнать худшее из того, что они смогут поставить ему в вину?

– Да.

– А почему я должен верить, что вы сами не являетесь этим таинственным врагом? – усмехнулся врач.

– Спросите самого Корнуоллиса, – не задумываясь, ответил Питт.

– Но почему в таком случае вы сами не спросите его самого, что было лучшим и худшим в его карьере?

Это было сказано с некоторой долей удивления и совсем без задних мыслей. Хирург, улыбаясь, стоял в лучах солнца, сложив на груди свои испачканные в крови руки.

– Потому что мы часто не можем сами оценить себя так, как это можно сделать со стороны, мистер Роулинсон, – ответил суперинтендант. – Это понятно, или надо объяснить поподробнее?

– Нет, не надо. – Медик расслабился и двинулся дальше, взмахом руки пригласив Томаса следовать за собой. – Корнуоллис был смелым человеком. И морально, и физически. Правда, иногда ему не хватало воображения, – стал он рассказывать на ходу. – У него было неплохое чувство юмора, однако он не так часто его демонстрировал. Он предпочитал наслаждаться жизнью в одиночестве. Любил читать… без всякой системы, все, что попадалось под руку. На удивление здорово рисовал акварелью. Выписывал блики света на воде с утонченностью, которая меня поражала. В эти моменты он раскрывался совсем с другой стороны. В такие минуты начинаешь думать, что гениальность – это не то, что у тебя на холсте, а то, что ты оставил за скобками. Ему удавалось передать… – Хирург сделал круг руками. – Свет и воздух! – Он рассмеялся. – Никогда бы не подумал, что у него могло хватить на это… дерзости, что ли!