Альтернативная история - Йен Уотсон

В конце третьего столетия после рождения Христа императору Диоклетиану удалось восстановить подобие порядка. Правительство было устроено так, что четверо человек правили одновременно: один на Востоке, один на Западе, и еще двое считались их преемниками. Диоклетиан, император Востока, оказался сильнейшим из тетрархов. Нужно ли говорить, что Диоклетиан был рьяным преследователем христиан? На то имелось две причины. Во-первых, однажды кишки жертвенного животного предвещали нечто особенно скверное и языческие жрецы, используя привычную отмазку, во всем обвинили христиан. Во-вторых, император проконсультировался у оракула Аполлона в Дидиме и оракул поведал, что христиане мешают ему давать точные предсказания. Дошло до того, что, если жена не хотела ночью ублажать мужа, она ссылалась на головную боль, напущенную христианами. Диоклетиан выпустил обвинительный декрет, приказав разрушить наши церкви, запретить службы и сжечь писания. Это случилось на востоке, и карательные меры были жестокими. Меня сожгли на куче Евангелий посреди рыночной площади в Цезарии. Западную часть империи гонения почти не затронули.

Закадычный дружок Диоклетиана и его предполагаемый наследник Цезарь Максимин с немалым энтузиазмом выполнял приказы своего господина в подвластных ему провинциях. Он велел сбрызгивать все продукты, которыми торговали на рынке, вином или жертвенной кровью. Христиан задерживали у городских ворот и в общественных банях. Он также распространял гнусную клевету о Христе. Угадайте, какую? Правильно, Христос ел младенцев! Охренеть какой сюрприз! Проституток под пыткой заставляли признаться, что они принимали участие в христианских оргиях, а наших епископов определяли на новую работу — им поручали разгребать навоз в императорских конюшнях. Однако кампания Максимина не увенчалась успехом. Ему пришлось ввести налоговые льготы, чтобы заставить градоправителей заняться нами. Конечно, случилось немало мученических смертей, и многие христиане вынуждены были подкупать чиновников или совершать жертвоприношения перед статуей императора ради спасения собственной жизни. Но рядовые язычники совсем не горели желанием преследовать нас. К тому моменту все уже знали, что истории про пожирание младенцев, кровосмешение и заговоры были чушью, — ну или по крайней мере большая часть знала. Во многих случаях христиане оказывались куда более милосердными и готовыми оказать помощь нуждающимся, чем другие во время кризиса. А кризисов тогда хватало. В результате то, что по замыслу Диоклетиана и Максимина должно было стать смертельным ударом для Церкви, ни к чему не привело.

Нас одолевали внутренние проблемы. Я уже упоминал, насколько мы стали разобщены. Теперь мы начали спорить друг с другом о деталях вероучения, и даже гонения стали поводом для огорчительных разногласий. Некоторые говорили, что те, у кого не хватило мужества принять мученическую смерть и кто принес жертвы императору, не могут вернуться в лоно церкви. Другие указывали на всеобъемлющую любовь Господа, который приветствует всех раскаявшихся грешников. То было плохое для нас время.

И тут произошло нечто неожиданное. Диоклетиан отрекся, и сильнейшим из тетрархов стал человек по имени Константин. Несколько лет назад он возглавлял войска на севере Британии — холодного, унылого, мокрого и промозглого острова, который я не рекомендую вам посещать. В то же время и я очутился там, после того как был казнен в Эдессе согласно декрету Диоклетиана. В Эдессе понадобилось приложить немало усилий, чтобы римские солдаты окружили меня, — и даже после этого язычники уговаривали меня бежать и спрятаться. Пришлось очень долго их убеждать, прежде чем они наконец отвели меня в тюрьму и казнили. В Британии, едва я открыл рот и произнес имя Иешуа, меня швырнули в яму с голодными волками.

После смерти отца Константина войска провозгласили его тетрархом. Лично я этого не видел. Остальные тетрархи сцепились друг с другом, а Константин принялся выжидать. Пять лет он тренировал армию и распространял слухи о том, что произошел от одного из величайших родов империи. А затем он сделал нечто невероятное.

Он объявил, что перешел в христианство.

Вроде как его изумила сила духа, чтобы не сказать крутожопость, христианского миссионера, которого у него на глазах швырнули в яму с волками в Йорке. Годом позже он видел в Галлии христианского проповедника, как две капли воды похожего на убитого. Это был один из немногих случаев, когда я повстречался с человеком из своей прошлой жизни, — и конечно же, ни в первый, ни во второй раз я не запомнил будущего императора. Сначала волки, а затем свистящая толпа отвлекли меня. И все же в тот раз я был ближе всего к изменению хода истории.

Я вступил в армию Константина пехотинцем. В конце концов, я еще ни разу не принимал мученическую смерть в бою.

В армии было еще несколько христиан. Христианам запрещалось служить в имперских войсках, но многие пренебрегали запретом, ведь военная служба, как и работа кузнеца или портного, — это ремесло, а человеку не возбраняется заниматься своим ремеслом. Я знал, что мой долг — отдать все силы, сколько бы их ни было, христианскому командиру, который может стать христианским императором.

Армия Константина состояла в основном из язычников. Там было множество тупых провинциалов, особенно германцев, и почти ни одного настоящего римлянина. Солдаты поклонялись племенным германским божествам, или старым римским богам, или Митре. Никого не взволновало обращение Константина. Римляне считали, что вера человека — его личное дело. Стало почти традицией, что император или будущий император отдает предпочтение какому-то определенному культу. Так что никого не смущала идея вождя-христианина, и мы с товарищами по оружию уживались просто отлично, после того как они поколотили меня и выворачивали руку до тех пор, пока я не дал торжественное обещание не пытаться обратить их.

Константин выждал удачный момент, а затем окончательно порвал с другими тетрархами и повел нас через Альпы на завоевание Италии. Его целью было свергнуть тетрарха Максенция, который контролировал Рим.

Хоть Константин и перешел в христианство, многие из его офицеров спрашивали совета у астрологов и гадателей. Ни один не предрек затее Константина успеха. Многие предсказывали полную катастрофу. В нашем взводе был один еврей, Биньямин, так он каждый раз принимался мотать головой и размахивать руками, если кто-то спрашивал его о наших шансах в войне.

Мы вошли в Италию и в нескольких незначительных сражениях и быстрых стычках изрядно потрепали этого мерзавца Максенция. Он отступил в Рим с остатками своей армии и заперся в городе, проводя дни и ночи в молениях языческим богам и посылая проклятия Константину.

И вот мы вышли к окраинам Рима. Мы рассчитывали, что нам предстоит долгая осада. Как вы знаете, Рим нелегко захватить силой — ни сейчас, ни семь столетий назад.

Но в тот день, когда мы пришли, в полуденном небе появилось странное знамение. Не все солдаты могли его разглядеть, однако многие видели. Это был знак креста — символ любви Христовой, — горевший прямо в центре солнечного круга.

Знакомо звучит?

Под крестом появилась надпись латинскими буквами. Я объяснил тем из своих товарищей, кто не умел читать, что там было написано: «Под этим знаком ты победишь».

Послание Господне! Или так мы подумали.

Каждый, кто видел знамение, решил, что оно означает победу христианства в войне. Мы только об этом и говорили ночью в лагере, и солдаты наконец-то заинтересовались тем, что я хотел поведать им о Христе. Биньямин тут же принял христианство: как у еврея, у него было преимущество в понимании учения Иешуа, основанного на Ветхом Завете.

Константин, который тоже все видел, отдал приказ сшить особое знамя с крестом и нести его перед наступающей армией. Еще он распорядился, чтобы все солдаты нарисовали крест на щитах, — разве небеса не сказали, что мы победим под этим знаком? Я подчинился приказу с радостью, но многие солдаты роптали: ведь они уже изобразили на щитах своих языческих богов или молнии Зевса.

Наступил рассвет следующего дня, и, прежде чем Константин успел полностью взять город в кольцо осады, Максенций вышел из ворот и предложил нам решающий бой.

Казалось, преимущество на нашей стороне. В армии Константина было сорок тысяч тренированных бойцов, а у Максенция вдвое меньше, и многие из них — свежие призывники, совсем не рвавшиеся в сражение. Даже без крестного знамения в небе мы были уверены в победе.

Две армии выстроились друг перед другом к северу от города на равнине, пересеченной Тибром. Мы, рядовые солдаты, предполагали, что Константин собирается сокрушить противника с флангов, окружить и затем смять, как апельсин в кулаке. Последней части мы ожидали с особенным нетерпением.