Фокус-покус - Курт Воннегут

Конечно, там были и другие заложники, включая весь Попечительский Совет, но он был единственной знаменитостью. Я же вообще не был заложником в полном смысле слова, хотя, весьма возможно, при попытке к бегству меня бы убили. Я был чем-то вроде мирного, отрешенного мудреца и свободно бродил, где хотел, в осажденном Сципионе. Как и в Афинской тюрьме, я старался давать самые честные ответы на любые вопросы, которые комунибудь вздумалось бы мне задать. А вообще я держал язык за зубами. Я ни к кому не лез с советами ни в Афинской тюрьме, ни в осажденном Сципионе. Я просто и без прикрас объяснял тому, кто спрашивал, в каком положении он оказался по отношению к внешнему миру, и старался объяснить как можно лучше. А что делать дальше, решать должен был он сам.

Это я называю – быть учителем. Я не называю это ролью вдохновителя и организатора. Я не называю это подрывной деятельностью.

Я в жизни ничего не хотел подрывать, и ни с чем не боролся, кроме невежества и корыстных вымыслов.

Меня вышвырнули без предупреждения в День Выпуска. Я играл на колоколах в полдень, когда девушка, только что закончившая первый курс, пришла мне сказать, что Попечительский Совет, собравшийся в Самоза-Холле, нашем административном здании, желает меня видеть. Это была Кимберли Уайлдер, дочка Джейсона Уайлдера, неспособная к обучению. Она была круглая идиотка. Я подумал – странно, что Совет послал за мной именно ее, хотя ничего угрожающего в этом не усмотрел. Я и вообразить себе не мог, как ее вообще занесло на это собрание. А на самом-то деле она сначала давала им показания, обличающие меня в отсутствии патриотизма, а потом попросила удостоить ее чести призвать меня к суду и возмездию.

Она одна из немногих первокурсников осталась в колледже. Остальные разъехались по домам, и их комнаты заняли родственники выпускников, которым предстояло получить Свидетельство о прослушанных курсах Искусств и Наук. У Кимберли не было родственников среди выпускников. Она осталась специально на заседание Совета Попечителей. А ее знаменитый папаша прилетел на вертолете, чтобы поддержать ее. Для посадки вертолетов приспособили футбольное поле. Оно стало похоже на птичий двор для птеродактилей.

Остальные прибыли обычными самолетами в Рочестер, где их встретили лимузины, арендованные колледжем. Одна родительница выпускника сказала, помнится, что ей почудилось, будто она приземлилась в Иокогаме, вместо Рочестера, уж очень много там было японцев. Так получилось, что День Выпуска как раз совпал со сменой охраны в Афинской тюрьме. Новая смена, по большей части деревенские парни с Хоккайдо, ни слова не знавшие по-английски и никогда не бывавшие в Соединенных Штатах, прибывали в Рочестер прямо из Токио каждые 6 месяцев, и их везли в Афины автобусами. А потом те, кто 6 месяцев стоял на часах у ворот, или расхаживал по стенам и мосткам над прогулочными двориками, или стоял на сторожевых вышках, и так далее, отправлялись прямым рейсом домой.

– Ты почему это не поехала домой, Кимберли? – сказал я.

Она сказала, что ей и ее отцу хотелось послушать торжественную речь, которую должен был произносить близкий друг и однокашник ее отца, тоже стипендиат Родса, доктор Мартин Пил Блэнкеншип, экономист из Чикагского Университета, который потом станет инвалидом из-за несчастного случая в Швейцарии, где он катался на лыжах.

У доктора Блэнкеншипа племянница училась в выпускном классе. Поэтому он и приехал в Сципион. Племянницу звали Гортензия Меллон. Понятия не имею, что с ней стало потом. Она умела играть на арфе. Это я помню, и еще – что у нее были искусственные зубы, верхние. Ее собственные зубы выбил какой-то подонок, когда она уходила с вечера, устроенного подружкой в Уолдорф-Астории. Этот отель потом сгорел дотла. Там теперь пустое место, которое уже купили японцы.

Я слыхал, что ее отец, как и многие родители наших учеников, потерял кучу денег из-за самого крупного мошенничества в истории Уолл-стрит – он купил акции компании «Космический Телемаркет».

Я давно заметил, конечно, что Кимберли за мной шпионит, но не подозревал, что она – ходячая студия звукозаписи. Весь учебный год, теперь подошедший к концу, наши пути скрещивались поразительно часто. Сколько раз, разговаривая с кем-нибудь в любом уголке студенческого городка, я обнаруживал, что Кимберли подкралась совсем близко. Я думал, что она слегка тронутая и подслушивает все разговоры просто из любви к сплетням. Она даже не была моей ученицей, хотя прослушала и курс Физики для Неспециалистов и Музыки для Немузыкантов. Что ей было до меня и мне до нее? Мы даже ни разу ни о чем не разговаривали.

Как-то раз, помню, я играл на бильярде в новом корпусе для отдыха, Павильоне Пахлави, а она торчала у меня за спиной, так что я не мог как следует работать кием, и я ее спросил:

– Тебе нравятся мои духи?

– Чего? – сказала она.

– Ты так часто оказываешься рядом со мной, вот я и подумал, может, тебе нравятся мои духи. Я весьма польщен, если это так, потому что запах у меня натуральный. Я не душусь.

Я буквально цитирую собственные слова, потому что слышал запись, когда мне ее демонстрировали члены Совета. Она пожала плечами, как будто не поняла, что я ей говорю. И она не вылетела из Павильона, сконфуженная до слез. Как бы не так! Она немного посторонилась, чтобы я не задел ее кием, но по-прежнему чуть не висела у меня на плечах.

Я играл «в пирамиду» с писателем Полом Шлезингером, который в этом году был Приглашенным Литератором. Он сидел на мели, его не печатали, а это единственная причина, которая приводит писателя в Таркингтон. Он был такой дряхлый – представьте, участвовал во 2 мировой войне! Был награжден Серебряной Звездой, когда мне было всего 3 годика!

Он меня спросил, кто это, и я ответил – у Кимберли это тоже было записано на пленке:

– Не обращайте внимания. Просто одна из представительниц Правящего Класса.

И Попечительский Совет, естественно, желал знать, что я имею против Правящего Класса.

Тогда я промолчал, но сейчас с превеликим удовольствием заявляю: беда Правящего Класса в том, что к нему принадлежит множество безмозглых тупиц, вроде Кимберли.

Я думал, может быть, Кимберли ко мне липнет по одной простой причине – ей не дает покоя моя репутация местного Джона Ф. Кеннеди, если говорить о внебрачных связях.

Если Президент Кеннеди, там, в Небесах, вздумал бы составить список женщин, с которыми он занимался любовью, список был бы в 2 или 3 раза длиннее моего, составленного в тюрьме. Ну, конечно, на него работала слава и высокая должность, не говоря о Секретной Службе и штатных сотрудниках Белого Дома. Ни одно имя из моего списка широкой публике не знакомо, а у него там сплошные кинозвезды. Он занимался любовью с Мэрилин Монро. А мне это и не снилось, будьте уверены. Она явно надеялась женить его на себе и стать Первой Леди, хотя над этим все потешались, кроме нее.

Она потом покончила с собой. Под конец она поняла, что жизнь прожить – не поле перейти.

И все же Кимберли я почти не знал, когда она явилась на колокольню в День Выпуска. А она болтала со мной, как будто мы с ней старые, добрые друзья. Она все еще писала на пленку мои разговоры, хотя у нее было записано предостаточно, чтобы утопить меня.

Она спросила, понравилась ли мне речь Пола Шлезингера, нашего Приглашенного Литератора, которую он произнес в церкви при колледже. Речь эта была, я думаю, самая антиамериканская из всех, какие мне довелось слышать. Он произнес ее накануне Рождественских каникул, перед тем, как навсегда исчезнуть из Сципиона. Он только что получил так называемую Стипендию Гения от Фонда Макартура, 50 000 долларов в год, сроком на 5 лет, и в тот же вечер, сказав речь, смылся в Ки-Уэст, что во Флориде.

Помню, он предсказывал, что рабовладение вернется, да оно на самом деле и не прекращалось. Он сказал, что сюда к нам все норовят приехать только потому, что здесь легче легкого грабить несчастный народ, который Правительство абсолютно не способно защитить. Он говорил о проваливающихся мостах и авариях на трубопроводах, которые не ремонтируются годами. Он напомнил о разлитой в океане нефти, о радиоактивных отходах, и отравленных акваториях, и ограбленных банках и свернутых нерентабельных производствах.

– И никто ни за что не несет ответственности, – сказал он. – Если ты американец, считается, что тебе все сойдет с рук, можешь не извиняться.

Его словно прорвало. Ведь что бы он там ни наговорил, ему все равно причиталось по 50 000 долларов в год, в течение 5 лет.

Я сказал Кимберли, что кое к чему из того, что говорил Шлезингер, стоило бы прислушаться, хотя в целом он расписал нашу страну слишком черными красками, а наша страна, бесспорно, самая великая и могучая держава на планете.