Рождение - Кодзи Судзуки

Во время перерыва в репетиции, когда Тояма пошел в туалет и оказался вместе с Садако у умывальников, он похвалил ее танцы:

— Не ожидал, что ты так замечательно танцуешь.

Однако Садако, заподозрив в словах Тоямы только насмешку, бросила в его сторону очень злобный взгляд:

— Лучше не говори так. Еще потренируюсь, и станет замечательно.

Не иначе как другие актрисы делали колкие замечания по поводу ее способности к танцам. И хотя он на самом деле хотел ее похвалить, Садако не приняла это на веру, сказав, что она не профессиональная танцовщица, и обиделась.

Она вышла из туалетной комнаты, и Тояма суетливо бросился ее догонять.

— Я не в таком смысле.

Стряхнув руки Тоямы, которые он положил ей на плечи, Садако сказала:

— Я понимаю, что плохо танцую.

— Нет, я видел, довольно хорошо! Поверь мне. Я не иронизирую, я говорю от души. Я просто хотел придать тебе уверенности.

— Врешь!

— Не вру. Послушай меня, я не тот человек, который говорит обиняками. Если действительно плохо, я прямо так и говорю.

Замолчав, они посмотрели друг на друга. Тояма старался вложить как можно больше искренности в свой взгляд.

Отчасти это ему удалось, и хотя, судя по выражению лица, Са-дако не вполне ему поверила, но все же натянуто улыбнулась и сказала:

— Понятно, спасибо, — и слегка кивнула.

Это было самое первое событие, когда казалось, что он смог понять Садако.

С тех пор Тояма помогал ей и поддерживал советами. Наблюдая за репетициями, обращал на нее внимание, а потом с объективной точки зрения высказывал впечатления, чем способствовал росту ее актерского мастерства.

Принимая от Тоямы, который всегда нравился женщинам, обожание, о котором можно было прочесть по глазам, сердце Садако тоже постепенно открывалось ему. Раздражая всех только своим присутствием, терпя бесчисленную клевету и злословие других актеров, находясь в компании высокомерных людей, распускающих всевозможные сплетни, Садако не могла не радоваться доброжелательности Тоямы.

Однажды в сентябре они случайно попали вместе на уборку репетиционного зала, которой должны были заниматься ученики. В зале для репетиций во второй половине дня никого, кроме них, не было, до начала репетиции была уйма времени, больше часа.

Быстренько сделав уборку туалета и зала, Тояма сел перед старым пианино, стоявшим в углу. Пианино было наполовину сломано. Тояма, умудряясь не нажимать на эти клавиши, пытался показать Садако придуманную им мелодию.

Садако, стоя сбоку от Тоямы, сначала молча слушала, но потом, втиснувшись на его стул, положила и свои пальцы на клавиши. Они не только сыграли в четыре руки, но даже кое-как смогли согласовать звуки.

Садако говорила, что не училась правильно играть на пианино. Однако есть одна мелодия, которую она может сыграть без нот. Грустная мелодия, она помнит ее на слух, хотя забыла название. Тояма поднялся и, в свою очередь, зайдя за спину Садако, слушал ее исполнение.

Она, неуверенно удерживая левой рукой аккомпанемент, правой наигрывала мелодию. Получалось плохо, однако ее игра была наполнена странной силой. Не иначе как Садако, обладая актерским талантом, хорошо чувствовала и музыку.

Его порыв невозможно было остановить. Белая шея, закрытая длинными волосами. Садако быстро откидывала правой рукой свисающую на глаза челку и снова возвращала пальцы на клавиши. Изящные движения рук. От всей ее фигуры исходило невыразимое обаяние, в котором смешивались очарование девушки и зрелая красота женщины.

Тояма краем уха слышал, что в труппе есть несколько старших актрис, которые считали Садако неприятной женщиной. Для женских глаз чужой шарм являлся особенно неприятным. Тояма был не в состоянии сдерживаться и отдал себя на волю возрастающих чувств к Садако.

Тело само по себе придвинулось, и руки потянулись к ней.

— Садако...

Тояма, произнося ее имя, хотел заключить ее сзади в объятиях, прильнуть лицом к ее лицу, обращенному к пианино. Однако Садако повела себя так, будто у нее на спине имелись глаза. Она быстро отклонилась от его рук, поднялась со стула, развернулась и обняла Тояму. Он не был готов к такому проявлению чувств. Конечно, он боялся, что она не примет его любовь. Конечно, ему в голову приходили мысли об отказе и последующем унижении. Но о таком он и мечтать не мог.

За свою двадцатитрехлетнюю жизнь Тояма общался с несколькими женщинами. Однако он никогда не испытывал такого наслаждения, которое он получил в объятиях Садако. Они касались лбами, прижимались друг к другу губами. Если бы за ними кто-нибудь наблюдал, он бы посчитал их объятия не непристойными, а чистым проявлением юных чувств.

— Я люблю тебя с тех пор, как встретил.

Когда объяснился Тояма, Садако ответила:

— Я люблю тебя.

Это признание сорвалось с ее губ.

Тогда непонятно, что, собственно, означала эта сцена? Тояма в бешенстве скрежетал зубами. Он хотел выскочить и оторвать Сигэмори от Садако. Его преследовала безумная фантазия: они целуются каждый раз, когда их лица скрываются за стеной. Сигэмори, которому в этом году должно было исполниться сорок семь, имел большой успех как постановщик и как драматург и пользовался влиянием в театральных кругах. И своими действиями он мог навредить не только себе, но и Садако. Грудь Тоямы разрывалась от досады, но он старался сдержать себя.

Свыкнувшись с тем, что он видит их вдвоем, и немного успокоившись, Тояма заметил, что выражение лица Сигэмори не такое, как всегда. Взгляд сгорающего от любви, который он бросал на Садако в зале для репетиций, изменился на взгляд, выражающий только одержимость. Он совершенно был не похож на себя. Его лицо покраснело, глаза налились кровью, он тяжело дышал. Иногда Сигэмори делал жест, будто сдавливал свою грудь.

Пока он смотрел на них, у Тоямы начала появляться надежда. Со стороны казалось, что Сигэмори действует один, а Садако парирует его нападки. Может, все-таки ее слова не были ложью.

Однако сразу после этого Садако сделала то, во что невозможно было поверить.

Садако, спрятанная в тени стены, потянулась к Сигэмори и прижалась губами к его губам.

Сигэмори, несколько удивленный, отстранился от поцелуя Садако и воззрился на нее широко открытыми глазами. Наверно, Садако делала не то, на что рассчитывал Сигэмори.

При этом Тояма почувствовал, что изумление, написанное на лице Сигэмори, проступает и на его лице. Тояма тоже вытаращил глаза и пристально уставился в спину Садако.

Действия Садако на этом не закончились. Она внезапно протянула правую руку к бедрам Сигэмори, который с изумлением наблюдал за ней, положила ее туда, где находилась мошонка, и взяла в руку его яички. Затем, будто играя мягким мячиком, она два-три раза помассировала их.