Месть палача - Виктор Вальд

– А у вас кого призывают при отсеченной руке? – спросил лекарь самого святейшего патриарха Каллиста, склоняясь над лежащим в двух шагах от несчастного Феодора пожилого мужчину во франкской одежде.

– Маркиана Кесарийского, или святого Альдегунда. Но лучше всего знающего хирурга. А к этому несчастному, я бы, пожалуй, призвал бы мученика Абеля[68]. У нас к умирающему всегда призывают Абеля.

– Ты думаешь, он все же умрет?

Старик печально кивнул головой:

– Сгустки крови на обрубке руки…. На руке и груди кожа стала мраморного цвета. Он потерял слишком много крови. Еще немного и у него начнется агония. Вряд ли он успеет покаяться.

– Я той же мысли. Старуха, спеши за священником. А впрочем… Ладно. Этому уже никто и ничем не успеет помочь. Молись старуха… Молись… А твою рану, чужеземец, нужно промыть чистой водой и крепко перевязать.

– А еще нужен кувшин крепкого красного вина.

Лекарь усмехнулся:

– Откуда такие глубокие знания в лекарском искусстве?

– Тот, кто решился отправиться в дальние страны должен быть не только купцом и воином, но и всем и всяким. А лекарь… Он дремлет в каждом человеке и просыпается при болезни или ранении. Это мое третье ранение с тех пор как я покинул Прованс[69].

– И стоило покидать свой дом?

– Сын. Единственно оставшийся… Он плыл на корабле… Сейчас в плену у турок.

– К этим детям дьявола нужно было все же отправляться морем. Сейчас они, а также генуэзцы и венецианцы делят соленые воды, – грустно заметил лекарь.

– Вначале я так и поступил. Но мне сказали, что турки скоро возьмут Константинополь. Так что я доплыл до Афин, а далее решил продолжать путь сушей, чтобы не встретиться с пиратами. Но кроме морских, есть еще и сухопутные разбойники. Слава Господу рана моя не опасна…

Но лекарь, кажется, уже и не слушал чужеземца. Более того – не промолвив более и слова он, низко опустив голову, отошел от раненого.

– …Турки скоро возьмут Константинополь, – беззвучно повторили его уста.

Но скорбная мысль не успела сжать сердце. Десятки рук схватили целителя за руки, плащ и хитон:

– Помогите. Спасите. Умоляю… Все отдам за спасение брата… Вот! Вот! Все что имею. Только остановите кровь у моей жены… На коленях прошу… Он как брат мне. Ему так больно… Помогите… Помогите…

А за спиной уходящего лекаря старуха не прекращала призывать пресвятую Богородицу:

– Дай свою милость и защиту. Проси за нас перед Всевышним Отцом Господом Богом… Низко кланяюсь, молюсь и верую…

Солнце уже готовилось опуститься на острые скалы Пинда[70]. От моря подул вечерний бриз, медленно оттесняя стену раскаленного воздуха. По воле все того же усиливающегося ветерка щедрыми божьими ладонями над икосом проплыли белые взбитые облака. Чувствуя приближающуюся вечернюю прохладу, закружили птицы. Затрещали кусты и тростник над болотцами. Деревья качнули руками-ветками, прогоняя вертких белок. Уходя на отдых в чащобу, грозно заревел медведь и ему бесстрашно ответил олень первогодок.

– Устал мой дорогой Феодосий?

Лекарь устало оглянулся, тряхнул головой, приходя в себя, и уважительно поклонился в пояс:

– Устал, мой светлейший патриарх. Много ран пришлось закрыть, и даже отсечь несколько конечностей. Одно дело лекарственные снадобья готовить и подавать, совсем другое омывать руки в крови и в слезах несчастных.

– То угодное Богу дело. За него воздастся. Отдохнуть тебе нужно от трудов и печали. Вон сколько печали в глазах твоих.

Лекарь согласно кивнул головой и как всегда удивился умению светлейшего видеть душу человеческую. А в душе Феодосия действительно печаль. И не простая, а многократная. И не только от страданий тех, кто сопровождает равноапостольного. А еще…

– Всех несчастных осмотрел? – как всегда тихо и ласково спросил своего лекаря патриарх.

– Всех.

– Я вот что… Есть среди тех, кто встал на защиту смиренных священнослужителей странник великой силы и храбрости. Тот, кто не убоялся с палицей броситься на разбойников. Знаешь, о ком я говорю?

Лекарь молча кивнул головой, и в огорчении нахмурил брови.

– Жив ли он? Здоров ли телом?

Лекарь опять же молча кивнул головой. Увидев направленный на него удивленный взгляд патриарха, Феодосий тяжко вздохнул:

– Ранен был. Дважды. Но от помощи отказался. Вон он, под стеной конюшни. Вместе со своим неразлучным мальчишкой. Не приятен он мне. Латинянин.

Последнее слово патриарший лекарь вымолвил особенно холодно. Он вспомнил еще одну печаль: «…Турки скоро возьмут Константинополь». Это сказал еще один латинянин – старик с франкских земель. Ничуть не приятнее того пилигрима, что своим дубьем устрашил множество разбойников. Устрашил и самого лекаря Феодосия. Но не дубьем.

«Странная эта пара. Они не родственники, но не отходят друг от друга и десяти шагов. Явно не друзья. Между ними лет пятнадцать-двадцать разницы в годах. И в садомии не заподозришь. Не прикоснутся даже случайно. Да и не то, что ласково, а вовсе, кажется, не смотрят глаза в глаза. И не слуга мальчишка, а слушается, скорее, как покорный сын. Но с сыном говорят. А эти всегда молчат».

Вспомнив утро невольного знакомства с этой парочкой, которое произошло третьего дня, лекарь Феодосий еще более нахмурился.

Не на каждой зорьке увидишь такое. Проснувшись по нужде (от вчерашнего излишнего вино излияния) с первым лучом солнца Феодосий, в силу своего воспитания и учености, поспешил по склону горы к густым зарослям мирта. Удовольствие от облегчения низа живота, пьянящий утренний горный воздух, приятные игры все еще пульсирующего по жилам вина прикрыли в блаженстве веки лекаря и заставили улыбнуться. А когда он открыл глаза, то улыбнулся еще шире, и возможно даже и засмеялся бы, если бы сразу не догадался, почему среди широкой лесной прогалины, в дымке молочного тумана, медленно бродит в полусогнутом положении обнаженный мужчина.

– Божья роса и зеленая неделя июля лучшее время для сбора лекарственных трав, – мягко, тихо, но неожиданно для молчаливого утра промолвил патриарший лекарь.

Обнаженный мужчина тут же присел в высокой траве и глухо отозвался:

– Не смотри в мою сторону.

– Да я и не… Прости за то, что прервал твое полезное занятие незнакомец. Собственно говоря… Я ученый лекарь. Феодосий. Лекарь самого патриарха… Так что…

– Ступай к остальным! – строго велел мужчина.

Феодосий почувствовал неловкость и желание просить прощения за свое необдуманное вторжение в утреннюю работу этого человека, когда неожиданно, краем глаза, заметил, как из-за большого камня вышел юноша, и, не оглядываясь, поспешил к месту ночлега патриарха и множества людей, сопровождавших и прибившихся по пути к равноапостольному.

А когда лекарь вернул свой взор к мужчине, то почувствовал, как дрожь пробежала от макушки и через пятки ушла в сырую от росы землю. К нему не спеша приближался большого роста, крепко сложенный мужчины с огромной головой, с которой, как с легендарной Горгоны[71] мокрыми жгутами свисали волосы-змеи, прикрывая довольно не приятное лицо незнакомца. В дополнении к ним со скул и подбородка незнакомца свисали ужами седые волосы бороды.

– Да… Я должен просить… Уже просил прощение. Но нужно и понять… Я так же собираю лекарственные растения. Впрочем… Большинство из них я покупаю. Сам понимаешь – мои заботы о телесном здравии патриарха не позволяют мне надолго отлучиться… Я п-пойду? – уже заикаясь, и почему-то угодливо спросил Феодосий.

И это еще оттого, что хмурый незнакомец уже стоял нос к носу с явно напуганным лекарем, и смотрел на… Нет, не на него. Он смотрел сквозь него.

Феодосий закрыл глаза и попытался вспомнить хотя бы одну молитву от лукавого. Но вместо этого он быстро проговорил:

– Я знаю. Знаю. Это написано в книги великого Феофраста – основателя науки о ботанике. Травы собирать лучше без всякой одежды, и начинать нужно еще до восхода солнца. Он даже указывал, что видел сотни юных обнаженных рабынь, собиравших травы в долинах Фессалии. Интересное зрелище. Сотни обнаженных девушек. Правда? Такое уже не увидишь. Отцы церкви не позволят попасть в эту сладкую ловушку дьявола.

Феодосий попытался улыбнуться, но незнакомец продолжал молчать и сдавливать горло своим жутким взглядом:

– Это написано в книге. Правда. Я могу показать, – едва слышно произнес ученый лекарь, схватившись правой рукой за гортань.

– Я хочу прочесть эту книгу, – тихо и не совсем верно на византийском сказал напустивший страха незнакомец.

– Она в переводе на ученую латынь, – с трудом отнимая руку от шеи, едва промолвил лекарь патриарха.

– Тем лучше, – ответил мужчина и опустил голову.

Кому из ученых лекарей расскажешь – только смех вызовешь. Но наблюдая два дня за тем, как этот человек в простой одежде странствующего бедняка на ходу, в пыли и в жару, со вниманием и даже жадностью вчитывается в мудрости великого знатока растительного мира, Феодосий ни разу не улыбнулся. Еще более огорчился, когда этот странник без всякого слова благодарности вернул драгоценнейшую из книг. На это раздосадованный лекарь не сумел сдержаться: