Макамы (без иллюстраций) - Бади аз-Заман ал-Хамадани

Бегите от жизни земной, от ее оков, от расставленных ею силков! Красотой она соблазняет вас, свои прелести выставив напоказ.

Ты видишь коварство этой хитрой красавицы,И слышишь ты праведный призыв к отречению.

Трудись добродетельно, беги от беспечности,Ведь к смерти ты движешься, плывешь по течению.

К земным не стремись благам, презренным и суетным, —Лишь вред принесет тебе такое стремление!

Как может стремиться к земным благам человек разумный, как он может им радоваться бездумно, когда он уверен в их бренности?! Как удивителен тот, кто знает, что смерть неизбежно грядет, но, о ней не думая, набивает себе живот?!

Забыв про опасность, мы пустым отвлекаемсяИ душу нестойкую ведем к заблуждениям.

Мы знаем: расплата ожидает небрежного,Но жаждем, как дети, получить наслаждение.

Как будто в могиле мы навек упокоимся,Как будто в конце пути не ждем воскресения!

Сколько обманывал мир земной ищущих наслаждения! Скольких убил без отмщения! Упавшего — на ноги не поставил, никого от гибели не избавил, от болезни не излечил, мучений не облегчил.

Судьба увела его от славы и почестейНа злой водопой, откуда нет возвращения.

Когда он увидел, что бессильны заступникиИ нет никому от лютой смерти спасения, —

Раскаялся горько и заплакал в унынии,Но разве раскаянье дает избавление?

Заплакал он о ранее совершенных грехах и сожалел об оставляемых в мире благах, когда уже не было пользы от слез и молений, а извинения не принесли облегчения.

Сдавили кольцом его печали несметные,И он горевал — не мог найти утешения.

И нету помощника в час жуткий и тягостный,И нету защитника, и нет избавления.

Как сор на воде, душа всплывает в последний часИ вновь опускается в предсмертном мучении.

До каких же пор ты будешь земные нужды заплатами будущей жизни латать и собственные желания как верблюда седлать? Я вижу, ты в своих убеждениях слаб, жизни земной покорный раб! Неужели такой приказ был тебе Богом дан? Неужели это заповедал святой Коран?

Ты вечное рушишь и возводишь непрочное —Дохода от этого не жди, не получится.

Коль ты не творил добра, найдешь ли в предсмертный часТого, кто за грешника пред Богом поручится?

Согласен ты жизнь прожить в богатстве и почестях,Оставивши душу от безверия мучиться?

Говорит Иса ибн Хишам:

Я спросил у одного из присутствовавших:

— Кто это?

Он ответил:

— Чужеземец, который явился неизвестно откуда, и я его не знаю. Впрочем, не следует торопиться: к концу его речи, может быть, все прояснится.

Я стал ждать, а проповедник тем временем подошел к концу речи и завершил ее так:

— Украшайте знание делом, благодарите Божье могущество за прощение и придерживайтесь чистоты ради спасения. Оставьте тревоги, Бог простит мне и вам.

Затем он хотел уйти, а я пошел за ним и спросил:

— Кто ты, о шейх?

Он ответил:

— Хвала Богу, мало того, что ты считаешь, будто внешность моя переменилась, так ты еще делаешь вид, что мы незнакомы! Я — Абу-л-Фатх Александриец.

Я сказал:

— Храни тебя Бог, откуда эти седины?

Он ответил:

Зловредные, но молчаливые гости,Они нас о будущем предупреждают,

Предвестники старости, тлена и смерти,Не могут уйти они — нас поджидают!

АСВАДСКАЯ МАКАМА

(двадцать седьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

На меня пало подозрение в краже денег, и бежал я — изгой отныне, — долго скитался по пустыне и вдруг на месте ровном и гладком увидел палатку. Мальчишки у самой палатки играли — кучки песка разгребали. Один из них то и дело произносил стихи, подходящие к случаю, но так хорошо отделанные, что не верилось, будто мальчик их тут же придумывает сам. Мне показалось, он не таков, чтобы сразу столько соткать стихов, и я спросил его:

— Эй, мальчик, ты сам стихи сочиняешь или чужие на память читаешь?

В ответ он продекламировал:

Считаешь, для таких стихов я молод,И на меня глядишь ты удивленно,

Но мой шайтан — эмир всех прочих джиннов[96],В поэзии изрядно искушенных,

Все тонкости ее он преподал мне.Иди себе, ответом умудренный.

Я сказал:

— О сын арабов! Меня привел сюда страх. Можно ли найти здесь убежище или угощение?

Он ответил:

— Ты пришел в дом, где путника защищают и хорошо угощают.

Тут он встал, потянул меня за рукав, повел к палатке, завеса которой была спущена, и позвал:

— Эй, сестрица, выйди сюда! Вот сосед наш, который родными отринут, близкими кинут, властями обижен и унижен. Весть о нас до него дошла, наша добрая слава сюда привела. Окажи ему покровительство!

Девушка откликнулась без промедления:

О ты, горожанин, успокойся и радуйся:Ты в доме ал-Асвада[97] — конец всем скитаниям!

У самого славного в маадде и в ярубе[98]И самого верного своим обещаниям.

Соседу поможет он копьем и мечом своим,Соседа поддержит он и щедрым даянием.

И смерть, и дары в его руках — как два облака,Смиренно послушные его приказаниям.

Он йеменец племени старинного, знатного,И лоб его светится чистейшим сиянием.

Войди же в палатку для гостей: там их семеро —Дополнит до четного твое пребывание.

И мальчик ввел меня в палатку, на которую она указала. Я увидел там семь человек, и среди них тут же узнал Абу-л-Фатха Александрийца.

Я воскликнул:

— Горе тебе! Как это ты здесь оказался?

И он ответил стихами:

Ал-Асвад, сын Кинана, дал мне приют,Все, что давно искал везде, — взял я тут.

Я им сказал, что я боюсь недругов,Пообещавших, что мою кровь прольют.

Простится хитрость бедняку слабому,Коль руку помощи за то подадут,

Коли оденут и накормят егоИ отпечаток нищеты изведут.

Ты у судьбы бери дары чистые,Пока ты жив, пока тебе их дают.

Пока хоть капля молока в вымени —Дои верблюдицу, не трать зря минут!

Говорит Иса ибн Хишам:

Я сказал:

— Хвала Богу! Какими только греховными дорогами ты не ходил!

Потом мы прожили некоторое время в этом доме под покровительством хозяев, а когда почувствовали себя в безопасности, разошлись: он отправился на восток, я — на запад.

ИРАКСКАЯ МАКАМА

(двадцать восьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

В погоне за адабом[99] по многим странам я скитался, пока в Ираке не оказался. Я изучил диваны всех поэтов и был уверен, что любая стрела из моего лука попадет в цель. Я осел в Багдаде и однажды, когда я проходил по берегу Тигра, мне попался на глаза какой-то юноша в лохмотьях. Он просил милостыню, но люди ему не подавали; меня же восхитило его красноречие. Я подошел к нему и спросил, откуда он родом и где его дом. Он ответил:

— Я из племени Абс, а родом из Александрии.

Я сказал:

— Какие прекрасные слышу речи я! Откуда такое красноречие?

Он ответил:

— От науки, верблюдиц которой я укрощал и моря которой переплывал.

— Какой же из наук ты украшен?

— У меня в каждом колчане есть стрела. Какую ты предпочитаешь?

— Поэзию.

Тогда он заговорил так:

— Скажи, есть ли у арабов какой-нибудь стих, который в прозу не превращается? И есть ли хвала, предмет которой скрывается? И есть ли у них такой стих, содержание которого неприлично, зато он скроен отлично? У какого стиха слезы не иссякают? Какой стих тяжело ступает? В каком стихе первое полустишие ранит, второе же — исцеляет? Какой стих не так опасен, как угрожает? В каком стихе песка больше, чем в пустыне?

Скажи, какой стих рот щербатый напоминает или зазубренную пилу заменяет? А в каком тебя обрадует начало и огорчит конец? В каком стихе то, что скрыто внутри, пощечиной тебя наградит, а то, что снаружи, обманет и удивит? А в каком стихе ты сомневаешься, пока до конца его не добираешься? Какого стиха нельзя касаться, а в каком полустишия могут местами меняться? Какой стих длиннее ему подобных, словно они по размеру не сходны? Какой стих одною лишь буквой унижается, а заменишь ее — смысл его полностью преображается?