Шпион - Бернард Ньюмен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне нужно было оставить ее. Она уже достаточно много рисковала ради меня, но она и слышать не хотела, чтобы я ушел. Она вполне справедливо убеждала меня, что все улицы Ланса контролируются патрулями, что мне не удастся уйти из города незамеченным, и любой человек, которого увидят на улицах этой ночью, вызовет подозрения. Она настаивала на том, чтобы я оставался у нее весь следующий день. Потому остаток ночи я посвятил тщательному мытью волос. Совершенства я не достиг, потому утром, пока я прятался на чердаке, Сюзанна пошла к аптекарю и купила бутылочку краски для волос, превратившей меня в темно-русого человека.
Я просидел на чердаке весь день. Ничего не случилось. Хотя я знал о лихорадочной активности полиции в городе, нашу улицу больше не трогали. Вероятно, вокруг Ланса ночью установили оцепление, что еще больше усложнило бы мой побег, потому что именно следующей ночью я собирался покинуть дом Сюзанны. Ведь если бы меня нашли у нее, это означало бы смерть и для нее, и для меня.
Но пока я ушел, разыгралась еще одна сцена. Когда стемнело, в дверь постучал немецкий солдат и вошел без приглашения. Это был один из вчерашних патрульных. Он решил воспользоваться приглашением Сюзанны. Она ловко его выпроводила, но для меня, наблюдавшего за происходящим через щель в двери чердака, это было сущим мучением.
Раз шесть я порывался спуститься вниз, задушить этого поклонника плотской любви и затолкать его туда же, куда я выбросил шинель священника. Но и тут в моих чувствах было больше молодечества, чем разума. Солдату совсем не понравилось, когда Сюзанна выталкивала его прочь, выдумав на ходу историю, что ее, мол, уже «снял» на эту ночь один унтер-офицер. Солдат не уступал: почему он не может оплатить час ее услуг за два франка, пока не пришел унтер? Она, конечно, не хотела и слышать об этом. Тем не менее, в своей роли проститутки она не могла возражать, когда солдат поцеловал ее и полез к ней под ее плохое платье. У меня вскипела кровь, когда я увидел, как его уродливые пальцы ползают по ее круглой груди и сладострастно ласкали ее тело. Еще никогда порядочная девушка не играла такой роли, и никогда этот солдат не узнал, насколько близок он был к смерти, пока, проворчав, что чертов унтер всегда забирает самых лучших девочек, он решил, что лучше ему убраться, пока этот самый унтер не пришел.
Она поспешила ко мне, как только солдат ушел. Я обнял ее на этом темном и убогом чердаке, пока она плакала от всей души. Но у нее была настолько сильная воля, что она быстро собралась. Именно она вытерла пот с моего лба, потому что я думаю, что то суровое испытание, которое я пережил, стараясь сдержаться, было не меньшим, чем ее муки в лапах немецкого солдата. Затем мы принялись обдумывать последние детали моего побега. Ее отец всю ночь проспал в доме, но даже не подозревал о моем присутствии. Мы решили, что чем меньше людей будут знать об этом деле, тем лучше. Впрочем, он, сам того не подозревая, подал мне идею — своим внешним видом. Конечно, ведь железнодорожник мог бродить по городу с большей свободой, чем другие люди. Потому Сюзанна собрала кое-что из старой рабочей одежды своего отца. С наступлением темноты она пошла к той женщине из кабачка, которая в самом начале направила меня к ней, и попросила у нее пропуск, который, по требованию немецких властей, должны были носить с собой все гражданские лица на оккупированных немцами территориях. Теперь, переодетый и вооруженный, я был полностью готов воспользоваться своим шансом. Вспоминаю, что самым ужасным моментом для меня было прощание с Сюзанной. Она пыталась заставить меня пообещать, что я больше не буду пускаться в подобные авантюры. Я, в свою очередь, хотел убедить ее отправиться со мной, но она не захотела оставлять своего отца и особенно больную мать, потому я не стал настаивать. Потом я поцеловал ее в последний раз и незаметно выскользнул на улицы Ланса.
На посту «городской таможни» меня остановил военный патруль, но мои бумаги не вызвали у них вопросов, и два часа спустя я дошел до той поляны у Буа-Бернара, где летчик Полмер должен был забрать меня. Но прилетит ли он? Неужели он все еще каждую ночь прилетает сюда, надеясь встретить меня? Я ждал до условленного времени — часа ночи. Да, высоко в небе послышался треск аэроплана, но я не мог сказать, немецкий он или английский. Я не пытался подавать какие-то сигналы, самолет был слишком высоко. Но он спускался все ниже и ниже, и я понял, что Полмер не оставит меня. Я щелкнул газовой зажигалкой, которую Сюзанна купила для меня, потому что фонарик у меня, естественно, забрали при обыске. Спустя пять минут самолет остановился на зеленой лужайке. Спустя еще двадцать секунд я уже сидел в кабине, и мы немедленно взмыли в воздух, поднявшись на самую большую высоту. Так я вернулся домой.
Я заснул прямо на аэродроме, а на следующее утро отправился в штаб армии. Там меня встретили с радостью, все кинулись меня поздравлять. Они знали, что моя диверсия удалась, но не знали о моем аресте. Сам сэр Дуглас Хейг лично поздравил меня с успехом, а полковник Хилтон сообщил мне, что я буду представлен к Ордену за отличную службу (D.S.O). Так что, в общем и целом, я вполне мог бы быть доволен собой. Больше всего, впрочем, меня радовало, что я остался жив. Получив поощрительный отпуск на две недели, я сел в поезд, направлявшийся в Кале.
Тут мне хотелось бы вернуться к сюжетной нити этой части моей истории. Сюзанна — что стало с ней? Если бы это был обычный шпионский роман, то я, конечно, вернулся бы к Сюзанне после войны и женился бы на ней. Низшее общественное положение не стало бы для меня препятствием; она наверняка оказалась бы наследницей древнего рода. К сожалению, эта книга — не роман. Я действительно вернулся к ней, после того как британские войска заняли Ланс в последние недели войны. Я оторопел, увидев ее. Неужели это измученное создание, тощее и бледное, было той самой Сюзанной, округлые формы которой когда-то так возбудили солдат из немецкого патруля? Я не был врачом, но не нужно было обладать глубокими познаниями в медицине, чтобы понять, какая ужасная трагедия произошла с Сюзанной. Не только с Сюзанной, но и с сотнями тысяч несчастных гражданских лиц с тех бельгийских и французских земель, которые подпали под немецкую оккупацию. Все Комиссии по помощи всего мира не смогли бы спасти их. Четыре года на диете, состоящей из одного капустного супа, привели к полному истощению, а очень часто и к страшному туберкулезу. Когда я увидел Сюзанну, только глаза ее остались прежними — теми храбрыми, дружелюбными, умными глазами, завоевавшими мое доверие с первой минуты.
Я тут же поспешил с нею в госпиталь. Несколько дней спустя я вернулся и поговорил с дежурным врачом. Он сочувственно покачал головой и произнес самые печальные слова на свете: — Слишком поздно! Если бы вы привели ее хотя бы годом раньше, продолжал он, может быть, была бы какая-то надежда. Но сейчас — увы, болезнь достигла неизлечимой стадии.
Я спросил, не будет ли он возражать, если я обращусь еще к одному доктору, он только приветствовал это. Последний месяц войны я занимал одну сравнительно маловажную должность в британском штабе (я еще расскажу об этом). Очень известный медик — мировой авторитет в лечении туберкулеза — был бригадным генералом Королевской военно-медицинской службы в Трепорте. Я попросил его осмотреть Сюзанну, хотя в душе чувствовал, что его поездка окажется бесполезной.
Ум Сюзанны был настолько же живым, насколько ее тело стало хрупким. Я часто приезжал к ней в гости; у нее всегда была дружелюбная улыбка для меня. Лишь однажды она пала духом.
— Мне так хотелось бы жить, чтобы сохранить подольше мои воспоминания, — прошептала она мне. Мои глаза наполнились слезами, так же, как и ее.
Она умерла 27 июня 1919 года. В то время я был переводчиком на Мирной конференции и мог видеть ее почти каждый день. В тот вечер, казалось, она была в прекрасном настроении; я как раз в подробностях рассказал ей об условиях мирного договора, который немцы должны были подписать в Версале на следующий день.
— Значит, война закончилась! Ее голос был таким тихим, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ее слова. — И Франция победила! Хорошо, мой Бернар, и мы ведь тут тоже немного помогли, разве не так?
Ничего не доставляло ей такого удовольствия, как разговоры о тех захватывающих днях в Лансе; потому я беспрестанно делился с нею своими волнующими воспоминаниями, пока она не уставала. Я погладил ее подушку и уложил ее спать. Знала ли она, спрашивал я себя, что ее конец близок? Она смотрела на меня так же, как вчера и позавчера, но при ее необычно крепком рукопожатии я почувствовал, как костяшки ее пальцев впились в мою ладонь. Когда я вышел из комнаты, она уже почти засыпала, продолжая улыбаться.