Две повести о Манюне - Абгарян Наринэ Юрьевна

– Никогда!

Оборачивается далее маской Вицлипуцли к Олегу, выплевывает по слогам:

– Ни-ког-да!

Улыбка замерзает на лице Олега. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но Маня предостерегающе поднимает ладонь. Олег замирает. Маня обходит его брезгливой дугой и прет танком к калитке. Я еле поспеваю за ней.

– Наринэ, вы куда? – Тете Свете все неймется, тете Свете уже безразлична судьба ее оттопыренных глаз. – Девочки, что с вами?

Возле калитки Манюня оборачивается и выкрикивает, торжествуя:

– Никогда! И ни за что!!!

Занавес.

Так прошел первый день любовного настроения моей Мани. Поздно вечером, когда мы уже лежали в постели, тетя Света с Олегом и Асей заглянули на огонек к моим родителям. До нас долетали обрывки разговора и взрывы хохота, потом наступила внезапная тишина, кто-то забренчал на гитаре и запел низким, чуть хрипловатым голосом «Арбатского романса старинное шитье». Манечка мигом села в постели, на фоне ночного окна смешно вырисовалась торчащими вразнобой ушками ее круглая голова, она обернулась ко мне и трогательно выдохнула:

– Это ОН!

Уснули мы с глубоким чувством выполненного долга.

Второй день начался Маниными ритуальными занятиями на скрипке. Занятия периодически прерывались громкими «не хочу», «надоело» и «почему я должна, а Нарка нет?».

Почему Нарка нет – потому что Нарке в кои веки повезло, и ее взяли в класс фортепиано, а не флейты, например. А кто дурак перевозить фортепиано на лето из квартиры на дачу?

Пока Маня мучила скрипку, я возилась со своей младшей сестрой Сонечкой – отбывала наказание за Манюнины страдания. Мама решила, что так будет справедливее. Мы с Сонечкой, контуженные Маниной игрой, тихо перекладывали кубики и лепили пластилиновых уродцев.

Сразу после занятий, пока я убирала игрушки, Манька выскользнула за порог. Через какое-то время она заглянула обратно: «Пойдем», – шепнула конспиративно мне.

– Куда? – напряглась мама. – Снова к тете Свете? Она рассказала нам про все ваши проделки, как вы грубили Олегу и вытоптали грядки с петрушкой. Разве можно так себя вести, девочки?

– Мы больше не будем, теть-Надь, – забегала глазами по лицу Манька и кивнула мне: – Пойдем что покажу!

Я выскочила за порог. Манька поволокла меня за угол и протянула таинственный сверток.

– Вот! – сказала она торжествующе.

– Это что такое? – Я с подозрением сначала пощупала, а потом принюхалась к странному свертку – доверия своим видом он у меня не вызывал.

– Это подарок, – Манька с трудом скрывала свое ликование, – для него! Здорово я придумала?

– В смысле: для него? Для кого это – для него?

– Нарка, какая же ты недалекая! Для Олега. Ну, чего ждешь, разворачивай скорее!

Я осторожно развернула мятый «Советский спорт». Под ним обнаружился свернутый пухлым конвертом лист лопуха. Внутри лопуха лежал камень размером с большую картофелину сорта «Удача».

– Это что такое?

Манька бережно завернула картофель обратно в лопух.

– Мы же помогали твоей маме заворачивать в виноградные листья фарш на толму, помнишь?

Я помнила, конечно. Сначала мы напросились помогать маме, а потом подглядели в кухонное окно, как она выковыривает из кастрюли наши «шедевральные творения» и по новой заворачивает фарш в виноградные листья.

– Вот, – Манька посмотрела на меня торжествующе, – я уже практически хозяйка, и Олег должен об этом знать!

– И что он должен с этим камнем делать? Есть его? – Я никак не могла взять в толк, зачем Мане этот сверток.

– Глупышка. – Манька смерила меня снисходительным взглядом. – Зачем его есть? Хотя, – призадумалась она, – мало ли что едят люди, которые стоят на голове, может, они камнями питаются, я же не знаю. Вот выйду за него замуж, расскажу тебе, что да как. А сверток этот просто подарок – он полюбуется на мою искусств… искунст… исскустсую стряпню и сразу влюбится в меня.

Был замечательный летний полдень. Солнце стояло уже высоко, но, как часто бывает в высокогорье, – совершенно не припекало. Воздух был звонким и чистым и невесомым, словно перышко. С каждым вдохом он наполнял легкие газированными пузырьками счастья – хотелось взлететь и бесконечно парить над землей.

Все и вся вокруг радостно тянулось навстречу погожему солнечному дню. Все и вся! Кроме Мани. Мане было не до банальных розовых соплей.

Маня вышла на тропу войны.

Когда мы уходили со двора, мама высунулась в окно:

– Куда это вы собрались, девочки? Скоро обедать.

– Мы быстренько!

Идти до тети-Светыного дома было всего ничего, минут семь размеренным шагом. Труднее всего было найти способ передать подарок Олегу так, чтобы этого не видела его жена. Потому что мы не горели желанием снова расстраиваться из-за ее красоты.

– Ничего, что-нибудь на месте придумаем, – подбадривала меня всю дорогу Манечка. Но скоро мы уже были на месте, а совместный мозговой штурм не давал результатов.

– Давай кинем подарок им во двор, – предложила я.

– Ага, а потом его найдет эта фифа Ася и решит, что он предназначался ей! Еще чего!

Маня была абсолютно права – нельзя допускать, чтобы символ ее бесспорного кулинарного таланта достался врагу. Кидать нужно было метко, и желательно именно в Олега. Осталось дождаться, чтобы он вышел во двор и какое-то время побыл недвижной мишенью. Тогда мы успели бы прицелиться и метко запулить в него драгоценным свертком.

В томительном ожидании прошла вечность. Мы, затаив дыхание, ждали, когда же выйдет Олег. Из дома раздавались негромкие голоса, слышался перезвон посуды.

– Обедают, – протянула я, в животе предательски заурчало.

– Ага, – Манька громко сглотнула, – страсть как кушать хочется!

Мы прождали вторую вечность. Вторая вечность тянулась еще дольше, чем первая. Живот от голодного урчания ходил ходуном.

– Давай сосчитаем до ста, если к тому времени Олег не выйдет во двор, то мы сбегаем домой, поедим, а потом вернемся дожидаться его по новой, – не выдержала я.

– Давай, – согласилась Маня, – только, чур, не мухлевать!

Через минуту мы чуть не подрались – Маня говорила, что я считаю очень быстро и специально заглатываю окончания слов, и это нечестно, а я отвечала, что она чересчур медленно считает и растягивает слоги.

– Дура, – ругалась Маня, – что же ты так частишь? Не двцтьдв, а два-а-адцать два!

– Сама ты дура, – громкое урчание в животе заглушало мой злой шепот, – какая разница, как я называю цифры, главное, что я не сбиваюсь со счета!

Еще немного, и мы бы, наверное, покалечили друг друга муляжом толмы, но вдруг с той стороны забора раздался тоненький голосок:

– А я тоже умею считать!

Мы притихли и глянули в щель между досками забора. За нами с тети-Светыного двора следил большой голубой глаз. Потом глаз исчез, а в щель просунулся толстенький пальчик:

– Это раз!

Пальчик исчез, и через секунду в щель высунулись два пальца:

– Это два!

– Подожди! – Мы с Маней переглянулись. – Тебя как зовут?

– Меня зовут Арден, и мне скоро будет пять лет, – с готовностью отрапортовал голубой глаз.

– Как-как тебя зовут?

– Арден!

Мы крепко задумались.

– Может, аккордеон? – нерешительно предположила Маня.

– Ты скажи еще гобой, – рассердилась я. – Мальчик, выговори четко свое имя.

– Ар-ден, – в свою очередь рассердился глаз, – меня зовут Ар-ден.

Потом глаз исчез, и из щели между досками вылезла пухлая ладошка с растопыренными пальцами:

– А это пять, мне скоро будет столько лет, – миролюбиво продолжил он.

Меня осенило:

– Мань, а давай мы Ард… ему вручим подарок и скажем, чтобы он отнес его Олегу. Просто скажем, что это подарок для его папы.

– Это выход, – обрадовалась Маня и позвала мальчика: – Эй, мальчик, Арден!

– Меня зовут не Арден, а Арден! – обиделся мальчик.

– Ну я же и говорю: Арден, – изумилась Маня.