Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

Время было настоящим монстром – огромным, ленивым, неповоротливым монстром, никак не реагирующим на мои попытки хоть куда-то его подтолкнуть.

Бывали дни, когда я почти не говорила, наблюдая за происходящим и держа рот на замке. Я боялась не столько физического насилия (с ним я ни разу не сталкивалась), сколько публичного осуждения за промах, будь то нарушение тюремных правил или правил других заключенных. Можно было ненароком оказаться не в том месте не в то время, сесть не туда, невольно вмешаться куда не следует, задать неверный вопрос – и тебя тут же подвергали прилюдному разносу, который устраивал либо жуткий надзиратель, либо жуткая заключенная (иногда на испанском). Я терзала расспросами Нину и делилась наблюдениями с другими вновь прибывшими, но в остальном старалась держаться особняком.

Однако другие заключенные присматривали за мной. Розмари из Массачусетса каждый день приносила мне свой «Уолл-Стрит Джорнал» и проверяла, все ли у меня в порядке. Йогиня Джанет частенько садилась со мной за обедом и ужином, и мы болтали о Гималаях, Нью-Йорке и политике. Ее ужаснула моя подписка на журнал «Нью Репаблик».

– Тогда уж и на «Уикли Стэндард» подпишись, – презрительно бросила она[4].

В один из торговых дней – торговля организовывалась по вечерам дважды в неделю, причем половина тюрьмы отоваривалась в понедельник, а другая половина во вторник – Нина появилась на пороге камеры номер 6. Деньги на мой тюремный счет до сих пор не пришли, поэтому я мылась одолженным мылом и ужасно завидовала еженедельному шопингу остальных заключенных.

– Эй, Пайпер, как насчет пивного мороженого? – спросила она.

– Что?

Я ничего не понимала и умирала с голоду. На ужин дали ростбиф с жутковатой зеленой коркой, поэтому мне пришлось перебиваться рисом и огурцами.

– Я куплю мороженое в лавке, можем залить его корневым пивом[5].

Я обрадовалась и тут же огорчилась:

– Нина, я не могу ничего купить. Мне еще деньги не зачислили.

– Может, хватит уже? Пойдем.

В магазине можно было купить целую пинту дешевого мороженого – ванильного, шоколадного или клубничного. Съедать его нужно было сразу, потому что холодильника в тюрьме не было – только большой автомат для льда. Горе той заключенной, которая решит сунуть свою пинту в этот автомат и попадется на глаза другой узнице! На нее тут же обрушится шквал обвинений в ужасной антисанитарии. Этого никто никогда не делал, как, впрочем, и многого другого.

Нина купила ванильное мороженое и две банки корневого пива. Когда она принялась готовить десерт, выкладывая мороженое в пластиковые кружки и заливая его роскошным коричневым напитком, у меня потекли слюнки. Получив одну из кружек, я сделала первый глоток, и у меня над губой остались усы из пены. Ничего вкуснее в тюрьме я еще не пробовала. К глазам подступили слезы. Я была счастлива.

– Спасибо, Нина. Огромное спасибо.

При выдаче почты на меня по-прежнему обрушивалась лавина писем, каждое из которых было мне дорого. Их присылали близкие друзья, родственники и даже люди, с которыми я никогда не встречалась: друзья друзей, услышавшие обо мне и нашедшие время, чтобы черкнуть пару строк в утешение незнакомому человеку. Ларри сообщил мне, что одна из наших подруг рассказала обо мне своим родителям и ее отец решил прочитать все книги из моего списка на «Амазоне». За короткое время я получила по почте множество прекрасных открыток от моей бывшей коллеги Келли и написанных на изысканно украшенной бумаге писем от моей подруги Эрин, которые в унылом интерьере тюрьмы казались настоящим сокровищем, семь распечатанных страниц с шутками Стивена Райта от Билла Грэма, маленькую книгу о кофе, вручную проиллюстрированную моим другом Питером, и огромное количество фотографий всевозможных котов. Это были мои богатства – больше ничего ценного в тюрьме у меня не было.

Мой дядя Уинтроп Аллен III написал мне:

Пайпс,

Всем нравится твой сайт. Я поделился его адресом с несколькими друзьями и знакомыми, так что не удивляйся, когда получишь кучу книг от посторонних людей.

Я посылаю тебе словарь японского уличного сленга – как знать, когда понадобится ввернуть хлесткое словцо. Джо Ортон в представлении не нуждается, но на обложке все равно есть кое-что о нем. Еще Паркинсон – старый обманщик, изобретатель закона Паркинсона, суть которого я забыл. Хотя нет, помню, там что-то о том, что работа занимает все отведенное на нее время. Когда пройдешь всю групповую терапию, прослушаешь все лекции о безопасном сексе и изучишь все 12 ступеней, можешь проверить его гипотезу.

Еще посылаю «Государя» – мою любимую книгу старины Мака. Как и нас с тобой, его вечно очерняли.

«Радугу тяготения» все мои друзья-библиофилы считают величайшим романом со времен «У подножия вулкана». Я не дочитал ни тот, ни другой.

Прилагаю также пару плакатов, чтобы ты могла украсить стены, пока к вам не явилась Марта со своими оборками.

С уважением, Уинтроп, худший дядюшка в мире

Я стала получать письма от некоего Джо Лойи – писателя, друга одного из моих друзей, оставшихся в Сан-Франциско. Джо объяснил, что более семи лет отсидел в федеральной тюрьме за ограбление банка, что он знает, с чем я имею дело, и надеется получить от меня ответ. Он признался, что письма буквально спасли ему жизнь, когда пришлось провести два года в одиночной камере. Меня удивило, насколько личными были его послания, и растрогало их появление. Было отрадно осознавать, что на воле есть хоть один человек, который понимает, в каком сюрреальном мире я пока обитаю.

Судя по всему, оранжевый был хитом сезона.

Больше меня писем получала лишь монашка. В мой первый день в тюрьме кто-то сообщил мне, что здесь есть монашка. Плохо понимая, что к чему, я решила, что какая-то из монахинь решила жить среди заключенных. Это было почти верно. Сестра Ардет Платт была политзаключенной. Она входила в число нескольких монахинь, борющихся за мир и отбывающих длительные сроки за участие в ненасильственном протесте против запуска межконтинентальной баллистической ракеты «Минитмен-II» в Колорадо, в ходе которого они проникли внутрь пусковой установки. Все уважали стойкую духом шестидесятидевятилетнюю Сестру (ее так и называли), которая одаривала нас своей безусловной любовью. Вполне закономерно Сестра и йогиня Джанет были соседками по койке, и Джанет каждый вечер укрывала Сестру одеялом, обнимала ее и целовала в мягкий, морщинистый лоб. Ее заключение вызывало особенное негодование у американок итальянского происхождения. «Неужели долбаным федералам больше заняться нечем, кроме как монашек в тюрьмы сажать?» – возмущенно восклицали они. Сестра получала огромное количество писем от пацифистов всего мира.

Однажды пришло очередное письмо от моей лучшей подруги Кристен, с которой я познакомилась в первую неделю занятий в колледже. В конверте была короткая записка, нацарапанная в самолете, и вырезка из газеты. Я развернула ее и увидела колонку моды Билла Каннингема из воскресного номера «Нью-Йорк таймс» от 8 февраля. Полстраницы занимали десятки фотографий женщин всех возрастов, рас, размеров и форм, одетых в ярко-оранжевую одежду. В заголовке значилось «Сезон апельсинов», а в приклеенной Кристен голубой записке – «Ньюйоркцы надели оранжевое в поддержку Пайпер! Целую, К.» Я аккуратно прикрепила газетную вырезку к дверце своего шкафчика и теперь, каждый раз открывая его, улыбалась при виде почерка любимой подруги и радостных лиц женщин в оранжевых пальто, шапках и шарфах и даже с оранжевыми детскими колясками. Судя по всему, оранжевый был хитом сезона.

5

Вниз по кроличьей норе

Через две недели я гораздо лучше умела убираться. Инспекция проводилась дважды в неделю, я чувствовала на себе существенное социальное давление и боялась облажаться, ведь победители первыми вызывались в столовую, а особенно чистые «отсеки образцового содержания» ели первыми из первых. Я не переставала удивляться все новым и новым сферам применения санитарных салфеток, которые были нашим основным инструментом уборки.

В камере номер 6 царила некоторая напряженность, потому что уборку делали не все. Больную раком Мисс Лус, которой было уже за семьдесят, никто убираться не заставлял. Занимавшая одну из верхних коек пуэрториканка не говорила по-английски, но молча помогала нам с Аннет вытирать пыль. А вот спесивая полька, обитавшая на койке прямо под моей, убираться отказывалась, чем несказанно сердила Аннет. Моя татуированная приятельница из вновь прибывших убиралась спустя рукава, а затем выяснилось, что она беременна, и ее перевели на одну из нижних коек в другую камеру. Управлению тюрем судебные иски были ни к чему.