Дело лис-оборотней - Хольм Ван Зайчик

Он ввёл запрос.

“Керулен” почти неслышно пошуршал диском и выдал ответ: да, есть персонаж по имени Ци Мо-ба. Содержание рассказанного Адрианом Ци родового предания совпадало полностью; у Пузатого А-цзы предание содержало множество красочных деталей и занимательных подробностей.

Про “рыжинку” не было ничего.

Баг отодвинулся от “Керулена” и укоризненно посмотрел на открытый ящичек с сигарами.

Сигары оказались воистину достойными и хорошо помогали мыслительным процессам. Баг взял ещё одну и заварил свежего чаю.

Лисы рожают детей.

Детей…

А что, если…

А что, если этот эпизод из истории рода Ци и смерть трёхдневной Кати как-то, упаси Будда, связаны?!

Сигара чуть не выпала из пальцев потрясённого этой мыслью Бага.

А ведь если это так, то, может быть, и их со Стасей будущим детям угрожает какая-то опасность?

Лисы и дети.

“Лисьи чары” и дети.

Баг снова придвинулся к “Керулену” и ожесточённо зашуршал клавишами. Поисковая машина выдала отрицательный результат: в открытых базах данных связь между “Лисьими чарами” и учётом деторождении не прослеживалась.

“Значит, так. – Баг сделал пару глотков чаю, не замечая вкуса, а вкус был хороший, приятный был вкус. – Срочно нужно побеседовать с Адрианом… Расспросить его о том, как у рода Ци вообще с деторождением обстоят дела, нет ли чего подозрительного… Нет. Как его сейчас расспросишь! Совершенно неуместно… Стоп. Ведь есть же ещё этот, как его? Боец любовного фронта. Надорвавшийся в сладких сражениях. Как же его? А! Мандриан. Он тоже Ци!”

Ну-ка…

Старший Ци оказался человеком по меньшей мере небезызвестным.

Будучи состоятелен от рождения – роду Ци вот уж два с половиной века принадлежали изрядные площади благодатных земель на полуострове Ямал, и теперь, сдавая их в долгую аренду газоразработчикам, Ци получали немалый и надёжный доход, – Мандриан мог позволить себе заниматься тем, к чему лежала душа, не особенно заботясь о пропитании насущном и не думая о завтрашнем дне. Чем Мандриан Ци, в отличие от младшего брата, всю жизнь и занимался. С одной стороны, как следовало из неумеренно откровенных речей хмельного Адриана, Мандриан усердствовал по женской части, а с другой – и об этом не раз писали электронные версии газет – он долгие годы бессменно возглавлял общество в защиту многомужества. Даже тяжко занедужив, он остался его почётным председателем.

Ни в одном из уголовных уложений Ордуси нельзя было найти ни единой статьи ни против многожёнства, ни против многомужества. Люди сами решали эти тонкие проблемы, исходя из велений своей веры и своей совести. Но если многожёнство было довольно распространено, то случаи многомужества можно было перечесть буквально по пальцам и относились к ним ордусяне в большинстве своём как к забавным курьёзам. В чём тут было дело – оставалось лишь гадать, но Мандриан Ци в своё время сделал целью жизни борьбу с этим предрассудком – и, хоть не слишком-то преуспел, известность снискал.

Баг раздражённо стряхнул пепел.

Значит, надо явиться к этому Мандриану, тряхнуть у него перед носом пайцзой, задать пару вопросов и…

Нет, нельзя.

Частное же, гм, расследование.

Баг затянулся в раздумье.

Самым логичным было бы прикинуться журналистом, пришедшим взять у Мандриана интервью. Тут-то разговорить Мандриана труда бы не составило.

Но – как-то… Неудобно. Как-то это… Гм.

К концу сигары Баг решил, что – ничего. Сами журналисты кем только порою не прикидываются, чтобы добраться до интересующего их человека.

Баг протянул было руку к телефону, и тут тихо свистнул сигнал внутреннего переговорного устройства и голос шилана[40] Алимагомедова произнёс:

– Еч Баг. Ты на месте?

– Да, прер еч, – ответил Баг и зачем-то добавил: – Работаю… – Он немного смутился. Работает, ага, как же…

– Зайди ко мне, – сказал Алимагомедов.

Соловки,

12-й день девятого месяца, вторница,

первая половина дня

Впервые за время пребывания на светлом острове Богдан не поспел к исповеди и литургию отстоял с трудом великим.

Всё было, как всегда: и сладкий, небесный запах ладана, и умилительное мерцание десятков свечей в беспредельном сумраке громадного сводчатого зала, и приглушённое, осторожное покашливание старцев, время от времени раздававшееся то тут, то там, и возносящее душу над грешной землёю пение на хорах – то льющееся исподволь, ласкательно, ангельски, а то величаво и порой даже гневно низвергающееся словно бы с Божиих высот.

Но вот только ноги бессильно дрожали да кружилась голова.

И мысли – не собрать, не очистить, не отбросить…

“Что это было? – мучительно размышлял Богдан. – И зачем?”

Сонное наущение?

Прелесть бесовская?

Живая Жанна?

Последнюю мысль, как ни была она ему радостна, сладка и, что греха таить, по-мужски лестна, он отбросил тотчас же. Богдан дорого бы дал, чтобы вернуть возлюбленную младшую супругу, но всем сердцем понимал её – и её уход. Не может человек. Ну не может. О ледяные углы и грани этой невозможности раньше или позже изотрётся до дыр и развалится в гнилую труху неприязни самое преданное, самое самозабвенное чувство. Любящий человек какие хочешь горы свернёт, какие угодно бедствия претерпит, он может всё – кроме одного-единственного: любить не так, как он любит.

Тогда, быть может, знамение?

Но что может значить подобное знамение – пленительное, утомительное и неизбывно грешное?

То, что Богдан виновен перед доброй иноземной юницею? Так он и без знамений это прекрасно понимал…

Скорее всего – сон.

А ну как нет?..

По окончании службы Богдан дождался, когда отец Киприан покинет алтарь, и подошёл к нему.

– Благословите на разговор, отче, – проговорил минфа негромко. – Хотелось бы без отлагательств…

Архимандрит пристально глянул Богдану в лицо и слегка нахмурился.

– Лица на тебе нынче нету, чадо, – проговорил он недовольно и, как показалось Богдану, чуть встревожено. – Стряслось что?

– Не тут, – попросил Богдан.

Киприан на миг поджал губы, давая понять, что не очень-то доволен такою настойчивостью.

– До тружения планетарного не терпит? – спросил он затем.

– Не ведаю, отче, – признался Богдан. – И к тому ж занедужил я, кажется. Боюсь, тружение мне нынче не по силам окажется.

В строгом взгляде архимандрита промелькнула неподдельная тревога.

– Идём, – коротко велел он и, круто повернувшись, пошёл, метя пол длинными полами рясы, к выходу из зала. Богдан, сразу чуть задохнувшись от быстрой ходьбы, поспешил за Киприаном.

До самых покоев архимандрита они не возобновляли разговора. Утвердившись на излюбленном своём стуле с прямой высокой спинкою, владыка указал Богдану на кресло против своей особы и сложил руки на коленях.

– Ну, сказывай, – велел он.

Богдан, усевшись на краешек кресла – ему всегда неловко было сидеть на мягком и удобном, когда пастырь, словно изваяние, жёсткий и распрямлённый, восседает на стуле, – чуть помедлил и прямо спросил:

– Отче… Как у вас тут насчёт блудных бесов?

Отец Киприан тоже немного помедлил; взгляд его стал задумчивым. Он тяжко вздохнул.

– Как, как… Подле святого места нечистые всегда суетятся выше меры. Что им мирские грешники? Те и сами к ним придут… Им праведных с пути сбить надо! – вздохнул вновь. – Ты мне скажи, какая напасть приступила? Богдан, поправив очки, вкратце рассказал. Когда он замолчал, Киприан с минуту задумчиво оглаживал бороду и глядел куда-то в пространство грустно и отрешённо. Потрескивала в кромешной тишине свеча.

– Сильно по молодице своей тоскуешь? – негромко спросил настоятель.

– Очень, – ответил Богдан.

– Сильно винишься перед нею?

– Сильно.

– И слабость телесную ныне чувствуешь?

– Ровно пахали на мне.

– Пахали, – с непонятной интонацией повторил отец Киприан. – От пахоты хоть хлеб…

Он встал и, немного сутулясь, неторопливо прошёлся по гостиной келье. Взад, вперёд. Отчётливо поскрипывали крашеные доски пола под его тяжёлой поступью.

Остановился.

– Что постом да молитвою спасаться в подобных случаях надлежит, повторять тебе не стану – не вчера ты родился, сам всё знаешь. – Он пытливо заглянул Богдану в глаза сверху вниз; Богдан выдержал взгляд. – Однако не страх Божий и не раскаяние я в очах твоих вижу, чадо, а некую суетную пытливость… Прав я?

– Да, – чуть улыбнулся Богдан. Киприан опять тяжело вздохнул и опять утвердился на своём стуле.

– Спрашивай, – сказал он.

– Часты ли такие случаи здесь?

– Как тебе сказать… – помедлив, ответил отец Киприан. – В житиях исстари описывались страшные борения. Особенно с теми это стрясается, кто подвижничает сверх обычной меры, наособицу спасается в пустыньках удалённых… До драк с бесами дело подчас доходило.