Том 5. Дживс и Вустер - Пэлем Вудхауз

Однако, чтобы умыкнуть у полицейского каску, одних только стальных мускулов мало. Здесь требуется ловкость рук.

— Епископом станет, говорите? — хмыкнул я. — Если он попадется на краже касок у собственной паствы, не видать ему епископского сана как своих ушей.

— Он не попадется.

— Попадется, еще как попадется. В Alma mater он всегда попадался. Действовать продуманно и осторожно он не способен. Так что, Стиффи, выкиньте вашу затею из головы и забудьте о ней навсегда.

— Ни за что!

— Стиффи!

— И не спорьте: я не отступлюсь.

Отступился я. Зачем попусту тратить время, отговаривая ее от ребяческой глупости? Судя по всему, она такая же упрямая, как Роберта Уикем — та однажды вынудила меня войти с ней ночью в спальню к одному джентльмену, который гостил вместе с нами в загородном доме у друзей, и проткнуть его грелку иглой, насажанной на конец трости.

— Делайте что хотите, — махнул я рукой. — Только, пожалуйста, втолкуйте ему, что когда хочешь сорвать с полицейского каску, ее сначала нужно натянуть со лба на физиономию, а потом дернуть вниз, это очень важно, иначе ремень зацепится за подбородок. Я в свое время упустил из виду эту тонкость и потому так опозорился на Лестер-сквер. Ремешок зацепился, полицейский извернулся и хвать меня в охапку, не успел я и глазом моргнуть, как сижу на скамье подсудимых и говорю вашему дядюшке: «Да, ваша честь», «Нет, ваша честь».

И я погрузился в задумчивость, представляя картины печального будущего, которое ждет моего друга и однокашника. Я не малодушен, нет, но сейчас подумал, что зря пожалуй, так резко отвергал попытки Дживса увезти меня я кругосветное плавание. Как ни ругают подобные путешествия — и теснотища-то на теплоходе, и рискуешь оказаться в обществе непрошибаемых зануд, и тоска-то смертельная: изволь тащиться глядеть на Тадж-Махал, — но там вы по крайней мере избавлены от душевных терзаний, вам не приходится смотреть, как доверчивые священники попадают в руки правосудия, воруя головные уборы у собственных прихожан, и тем самым губят свою карьеру и лишаются надежды занять место среди высших иерархов церкви, которое по достоинству должно принадлежать им.

Я вздохнул и обратился к Стиффи:

— Стало быть, вы с Пинкером помолвлены. Почему вы мне не сказали, когда обедали у меня?

— Тогда мы еще не были помолвлены. Ах, Берти, я так счастлива, так счастлива! Вернее, буду счастлива, если нам удастся уговорить дядюшку Уоткина благословить нас.

— Ах да, вы вроде говорили, что его надо умаслить. Что вы имели в виду?

— Именно это и я хочу обсудить с вами. Помните, я написала в телеграмме, что рассчитываю на вашу помощь?

Я отшатнулся. В душе зашевелилось очень неприятное подозрение. Я-то ведь о ее телеграмме и думать забыл.

— Знаете, это совершенный пустяк.

Так я и поверил. Если эта особа считает, что священнику пристало красть у полицейских каски, то какое же непотребство она измыслила для меня? Нет, надо пресечь ее поползновение в самом зародыше.

— Пустяк, говорите? Однако на мое участие в этом «пустяке» не рассчитывайте, мой отказ окончателен и обжалованию не подлежит.

— Струсили!

— Считайте, что струсил, мне плевать.

— Но вы даже не знаете, в чем суть,

— И знать не желаю,

— А я вам все равно расскажу,

— А я слушать не буду.

— Будете, или, может быть, мне стоит спустить с поводка Бартоломью? Он уже давно как-то странно на вас косится. Наверное, вы ему не понравились. Он у меня такой: уж если кого невзлюбит…

Вустеры храбры, но не до безрассудства же. Я поплелся за ней к тому месту каменной ограды, где она примыкает к веранде, и мы сели. Помню, вечер был на редкость ясен и тих, вокруг мир и покой, Можете себе представить, как тоскливо было у меня на душе.

— Я вас долго не задержу, — сообщила мне Стиффи. — Все легче легкого и проще простого. Но сначала объясню, почему мы держим свою помолвку в строжайшей тайне. Во всем виноват Гасси,

— Гасси? Что он такого натворил?

— Ему и вытворять ничего не надо, просто Гасси есть Гасси. Молчит, будто воды в рот набрал, пялится без всякого смысла через свои очки, держит в спальне тритонов. Можно понять дядю Уоткина: дочь говорит ему, что выходит замуж. «Ах, вот как, замуж? Ну что ж, посмотрим, с чем твоего жениха едят», — отвечает дядюшка. И жених является. Папенька чуть Богу душу не отдал, еле откачали.

— Да уж, воображаю.

— Ну, посудите сами: дядюшка никак не оправится от удара, который нанесла ему Мадлен, а тут являюсь я и наношу второй: объявляю, что собралась замуж за священника, — разве такое выдержишь?

Теперь понятно. Помнится, Фредди Гринвуд как-то рассказывал мне, какой переполох поднялся в Бландинге, когда его кузина решила выйти замуж за священника. Все уладилось, лишь когда стало известно, что жених — наследник богатого ливерпульского судовладельца, кажется, миллионера. Но вообще родители не любят выдавать дочерей за священников, и, судя по всему, ту же неприязнь к священникам испытывают дядюшки, когда дело касается их племянниц.

— Надо смотреть правде в глаза: священники в роли претендентов на руку и сердце почти всегда не ко двору. Поэтому раскрывать тайну сейчас и думать нечего, надо сначала хорошенько разрекламировать Гарольда дядюшке Уоткину. Если мы правильно рассчитаем все ходы в игре, старик даст ему приход, это в его власти. Отсюда мы уже сможем начать плясать.

Мне не понравилось это местоимение «мы» в ее устах, однако я понял, куда она клонит, и, хоть жаль было разрушать ее надежду, я должен был дать ей отпор.

— Вы хотите, чтобы я замолвил словечко за Гарольда? Отвел дядюшку в сторону и расписал яркими красками, какой он необыкновенный, талантливый, замечательный? Я бы с радостью, дорогая Стиффи, но, увы, — старик и слушать меня не станет.

— Нет, нет, я совсем не о том.

— Не знаю, что еще я могу для вас сделать.

— Сейчас расскажу, — возразила она, и меня снова кольнуло недоброе предчувствие. Я внушал себе, что должен проявить твердость, но из головы не шла Роберта Уикем и злосчастная грелка. Мужчина может сколько угодно тешить себя иллюзией, что у него стальная воля, что он непреклонен, если вам больше нравится это словечко, но вдруг туман рассеивается: он видит, что позволил девице с опилками вместо мозгов вовлечь себя в безумную авантюру. Нечто подобное сотворила в свое время Далила с Самсоном.

— Так что же? — настороженно спросил я. Она почесала своего Бартоломью за ухом.

— Расхваливать Гарольда дяде Уоткину бесполезно. Нужно действовать куда более тонко. Придумать какой-нибудь хитрый план, чтобы сразить его наповал. Вы читаете «Будуар знатной дамы?»

— Написал для него как-то статью «Что носит хорошо одетый мужчина», но вообще редко беру в руки. А что?

— В прошлом номере там был рассказ: один герцог не позволяет дочери выйти замуж за своего секретаря, очень красивого молодого человека, и тогда секретарь просит своего друга пригласить герцога покататься на лодке, лодка вроде бы случайно переворачивается, секретарь прыгает в озеро, спасает герцога, и тот благословляет влюбленных.

Ну уж дудки, надо немедленно выбить эту дурь из ее головы

— Если вы задумали отправить меня кататься на лодке с сэром Бассетом, да чтобы я потом эту лодку опрокинул, забудьте же этот бред, и чем скорей, тем лучше. Кстати, он бы никогда не поплыл со мной.

— Верно, не поплыл бы. Да у нас и озера нет. А о деревенском пруде Гарольд мне и думать запретил: там вода слишком холодная, нырять в такое время года он не станет. Все-таки он со странностями.

— Восхищаюсь его здравым смыслом.

— Потом я прочла другой рассказ, он мне тоже понравился. Один влюбленный молодой человек уговаривает своего друга переодеться бродягой и напасть на отца девушки, а сам бросается на него и «спасает» отца.

Я легонько потрепал ее по руке.

— Во всех ваших планах я отмечаю один и тот же изъян, — пояснил я: — у героя имеется полоумный друг, готовый ради него вляпаться в самую дурацкую историю. У Пинкера такого друга нет. Я очень хорошо отношусь к Гарольду, можно сказать, люблю его как родного брата, но есть границы, которых я не преступлю даже ради его счастья и блага.

— Никто вас и не заставляет ничего преступать, потому что он и на второй план наложил вето. Его тревожит, как к этому отнесется викарий, если вдруг все обнаружится. Зато третий ему понравился.

— Так у вас в запасе есть еще и третий?

— Есть, и совершенно гениальный. Самое лучшее в нем то, что Гарольд не подвергается никакому риску. Ни один викарий в мире не сможет его ни в чем упрекнуть. Единственная загвоздка в том, что кто-то должен ему помочь, и я не представляла, кого можно попросить об этой услуге, но тут стало известно, что приезжаете вы. И вот вы, слава Богу, здесь, все наконец устроилась.