Маятник мести (Тихая провинция) - Евгений Сартинов

Время шло, белокаменный дом в призрачном свете луны казался сказочным замком, но красота его мало трогала Нечая и Рыдю.

«А если они почувствовали запах и теперь спокойно проветривают дом?

— гадал Нечай, поглядывая на небольшую коробочку приемника «жучка». Хорошо еще, что Рамиз расстарался и всунул в каждую комнату по кондиционеру, а то сейчас бы вообще все окна были открыты».

Наконец они услышали донесшийся из динамика непонятный шум, затем детский голос сказал что-то на незнакомом им языке, а потом повторил по-русски:

— Мам, я писать хочу.

— Ну пошли, горе ты мое! — прозвучал в ответ сонный женский голос, послышались какие-то звуки, в которых Нечай угадал шлепанье босых ног по полу, а затем щелчок выключателя.

Динамик захрипел и смолк, из окон первого этажа блеснула вспышка пламени, потом до них донесся грохот взрыва, а затем еще более мощный взрыв сорвал крышу здания и прорвался пламенем одновременно сквозь окна и двери. На крышу «Нивы» стали падать обломки кирпичей и шифера, один из них пробил ветровое стекло и попал в ногу Геннадию. Рыдя завел машину и, отчаянно газуя, врубил заднюю скорость. «Нива», ломая подлесок, поползла назад и вылетела на поле подальше от догорающего некогда самого красивого здания города Энска.

В город они вернулись изрядно попетляв по проселочным дорогам. Нечай не хотел, чтобы их покореженную машину видели пожарные и милиция, спешившие на звук взрыва. В тот же день нечаевские стукачи сдали обоих пацанов, вывезших взрывчатку с завода. Те только и успели, что хорошо погулять вечерок в ресторане. Областное начальство осталось довольно такой оперативностью, зато полетели головы в охране завода.

Сюжет областной телекомпании с роскошной панорамой развалин дома Алиева повторило даже центральное телевидение с назидательным разъяснением: не шутите дети и взрослые со спичками, а тем более со взрывчаткой.

Многострадальную «Ниву» Нечаю пришлось отдать в ремонт. На удивление долго он хромал от полученного в машине ушиба, но это были уже мелочи. Своего он добился. Установив контроль над освободившейся территорией, Нечай съездил в столицу губернии и, заручившись поддержкой больших людей, покровительствовавших в свое время Алиеву, всего через два месяца он оказался единственным хозяином города в своей сфере влияния. Такого в Энске еще не было никогда.

К этому времени подоспели еще два события, немаловажные для города: бульдозеры принялись сносить ветхие строения старого рынка, а в областном центре начался закрытый суд над Ремизовым.

ГЛАВА 18

Все происходившее в этом зале Ремизов воспринимал как со стороны, словно это не он сидит за деревянным барьером и не его называют странным словом «подсудимый». Алексей не сразу отзывался на свою фамилию, вставал нехотя и на вопросы судьи и прокурора отвечал скупо и односложно. Годованюк свое дело знал, к обвинительному акту придраться было трудно, версию свою он сколотил крепко и правдоподобно. Она объясняла все: и непонятный звонок с просьбой о помощи, и выстрелы в спину девушки. Иногда Алексею начинало казаться, что это действительно он убил обоих. Ведь он ехал в тот домик именно с мыслью убить. Но потом перед ним вставало красивое, кукольное лицо мертвой жены, и он понимал, что вряд ли смог бы поднять на нее руку.

Тогда Ремизов словно просыпался, его начинала душить злоба от несправедливости происходящего. Тогда он начинал огрызаться, пробовал возражать прокурору. Гасил эти порывы его адвокат, невысокий, тучный еврей, в два счета объяснивший Алексею безнадежность его положения.

— Лучше признать вину, а дальше уже мое дело, — убеждал он Ремизова в перерыве заседания суда. — Поймите, от наказания вам все равно не уйти, так надо хотя бы до минимума сократить срок.

И Алексей смирился. Он покорно отвечал «да» или «нет», стараясь не выбиваться из наезженной колеи официальной версии. Теперь заседания суда проходили ровно и даже скучновато. Прокурор свое слово сдержал, в зале суда сидело человек десять родственников Гринева да сказавшие свое слово свидетели. Оживление этого скучноватого действия произошло только два раза. Сначала охранник охотничьего домика, недавно отошедший от травм, полученных по вине Ремизова, вдруг сорвался и закричал:

— Повесить его надо! — и тут же без перерыва зарыдал, вытирая трясущейся рукой крупные мужские слезы. Пришлось вывести его из зала и даже вколоть что-то успокаивающее. Ремизову стало жаль этого человека, он попал ему под руку абсолютно случайно. Второй свидетель, наоборот, изрядно посмешил публику. Опухший от дармовой выпивки Борян, плохо понимающий, где он и что его спрашивают, щедро пересыпал свою речь так называемой «ненормативной лексикой», и вызвал у присутствующих в зале дам, не исключая и госпожи судьи, дружное смущение и алый румянец. Его пробовали одергивать, он сочно извинялся, божился, что в последний раз, и тут же, забывшись, щедро рассыпал матюки. Особенно долго смеялся зал, когда Валерка описывал, какой его прохватил понос. У судьи от смеха даже потекла тушь с ресниц, и она срочно объявила перерыв в заседании.

На последнюю вспышку Ремизова спровоцировало появление в зале суда матери. Он сразу увидел ее, как только его ввели в зал на второй день процесса. Она поседела, по-старчески сгорбилась, сидела сбоку на третьем ряду, напряженно вглядываясь в лицо сына. В перерыве она подошла к нему и тихо заговорила.

— Здравствуй, Леша.

— Здравствуй, мама, — также тихо ответил он.

Немного помолчали, говорить было трудно.

— Как отец? — наконец спросил Алексей.

— Плохо, — ответила она. — Снова предынфарктное состояние.

Мать больше не сказала ничего, не упрекнула, но он ее понял. Три года назад отец перенес первый инфаркт, сумел вроде бы оправиться, и вот снова, теперь из-за него.

— Он с Верой? — спросил Алексей, имея в виду старшую сестру.

— Да, она присматривает за ним.

— Как ее дети?

— Растут. Вася становится похож на тебя.

У сестры росли три сына, но только старший пошел в их, ремизовскую породу.

Мать отошла, не упрекнув его ни в чем. Алексей плохо слушал речь прокурора, понял только, что тот потребовал двенадцать лет строгого режима. Затем цветисто и эмоционально говорил адвокат. Он напирал на состояние аффекта у его клиента, о рухнувшей любви и не сбывшихся надеждах. А Ремизов смотрел на мать и думал о родных, об отце. Когда ему предоставили последнее слово, Алексей встал, посмотрел на судей и понял, что объяснить и оправдаться он не сумеет, но все равно сказал коротко и просто:

— Я не виноват.

Сидевший за боковым столом адвокат схватился за голову, улыбнулся прокурор, зашептались в зале.

Приговор все-таки удивил многих. Восемь лет в колонии строгого режима.

— Немного, — сказал, выходя из зала, один из немногочисленных зрителей. Легко считать годы чужой жизни.

ГЛАВА 19

Первое время в зоне Ремизов воспринимал все происходящее как дурной сон. Он никак не мог поверить и осознать, что это происходит с ним. Бесконечная апатия позволила ему спокойно перенести хлопотливую суету пересылки, духоту «столыпинского» вагона. Алексей чувствовал себя сторонним зрителем, за что и получил однажды хороший удар прикладом от конвоира.

Зона, в которую он попал, в отличие от других, считалась благополучной. Расположенная в местности, богатой лесом, она выпускала очень нужную продукцию: шпалы и половую рейку, плинтуса и оконные рамы. Один из соседей по нарам с содроганием вспоминал свое предыдущее место отсидки: злющих от безденежья вертухаев, скудное, даже по тюремным нормам, питание, а самое главное глухую тоску от безделья, озверевших, запертых в казармах зэков.

Ремизова сразу определили на самое тяжелое место работы, погрузку и складирование в штабеля распиленных бревен, так называемых лафетов. Хоть он и считал себя сильным человеком, но первое время болели мышцы. По утрам он вставал со стоном, но потом втянулся, фигура его подсохла, исчез лишний жир, зато рельефней проявилась мускулатура. Что его ужаснуло в этом труде, так это напарники. Сначала он не мог понять, что их всех роднит, а потом догадался: одинаково сутулые фигуры. Поймав на себе взгляд Ремизова, один из старых сидельцев ощерился и сказал:

— Ничего, паря, вот с годик поработаешь здесь, и у тебя такой же горб вырастет.

Работать приходилось по пояс голыми, бабье лето щедро делилось своим теп лом, кожа на плечах у Ремизова задубела и больше напоминала копыто. К вечеру Алексей выдергивал из этой мозоли несколько солидных заноз, больше похожих на щепки, на прочую мелочь он не обращал внимание.

Поздней осенью Ремизова перевели на другую, не менее тяжелую работу: грузить на железнодорожные платформы шпалы, уже пропитанные дурно пахнущим составом. Хотя запах этот преследовал его потом и днем и ночью, Ремизов работал с удовольствием. Физический труд отвлекал его от постоянного ощущения несправедливости происходящего.