Хищник Джаг. Ошейник позора - Зеб Шилликот

В ушах у Джага звенело от такого обилия слов, лишенных для него всякого смысла, поэтому он решил, что для первого раза этого предостаточно.

В дальнейшем он больше не задавал Психу никаких вопросов, а просто слушал его, не перебивая, даже когда тот напрямую обращался к нему, предсказывая судьбу скитальца, обреченного на вечные странствия.

Однако Псих никогда не предпринимал ни малейшей попытки освободить Джага. Скованные одной цепью, они оставались на вершине какого-либо холма вместе с остальными рабами, в то время как шайка Баскома отправлялась на очередное дело.

Путь ее отмечался налетами, насилиями, грабежами, убийствами, угонами скота. Там, где ступала нога бандитов, земля обагрялась кровью, и небо освещалось заревом пожаров. Ветви деревьев сгибались под тяжестью повешенных, изуродованные трупы непокорных валялись там, где застала их смерть. Старых и некрасивых женщин ожидал страшный конец, молодые и привлекательные пополняли когорту пленниц. Что касается мужчин, то их в плен не брали, опасаясь возможного восстания. Исключение делалось только в исключительных случаях, когда пленник обладал необычайными качествами.

— Посмотри, Джаг, — каркал тогда Псих, обводя рукой место очередного побоища, — посмотри, в кого они превратились! Взгляни на их боевые колесницы, похожие на панцири насекомых, на их рогатые шлемы, перчатки, усеянные заклепками и шипами, лиловые плащи… Налицо возврат к животным, к насекомым! Им не хватает только крыльев! Но терпение, всему свое время… Скоро за дело возьмутся Мутанты, я уже видел общины людей-муравьев, готовых наброситься на эту несчастную землю как на кусок падали. И тогда человеку придет конец, Джаг. Можешь мне поверить, грядет конец цивилизации, — он оборачивался к Джагу, впивался диким взглядом в его расширенные зрачки и четко произносил: — Не думай, будто у меня ветер в голове, мой мальчик! Я знаю, о чем говорю! К тому же, тебе не век сидеть на привязи. Придет время, и ты воздашь им по заслугам! Ты должен быть сильным телом и духом, иначе…

ГЛАВА 18

Псих был незаурядным ясновидцем, если только случайно не подслушал отрывки разговора между Баскомом и его сообщниками. В один прекрасный день, проезжая через деревню, в которой банда уже не раз останавливалась на отдых, а посему щадила ее обитателей и их добро, Джага, к его превеликому удивлению, обменяли на мула.

— Теперь за тебя не дадут и ломаного гроша, — прохрипел Баском, швырнув крестьянину преклонных лет конец веревки, которая обвивалась вокруг шеи Джага, — так что будет лучше, если я избавлюсь от тебя. Я рассчитывал продать тебя в «пике» твоей формы на рынке в Тенессии, но за время похода ты слишком изменился: черты лица стали резче и тверже, молочная кожа огрубела и потемнела, гладкие мышцы вздулись и обрели рельефность. К тому же, мне не нравится выражение твоей мрачной рожи. Короче, ты уже не тот лакомый кусочек, каким был раньше. Мало того, как мне доложил Баз, ты не слишком-то сговорчив. Даже ему ты больше не нужен, и этим все сказано! А поскольку мне очень нужен мул, я решил выменять его за тебя.

На том дело и закончилось, и караван тронулся в путь, сопровождаемый растерянным взглядом Джага. Пропустив всех вперед, Псих подъехал к нему, чтобы попрощаться.

— Не забудь, что я тебе говорил, Джаг! — отчеканил он, разворачивая нетерпеливо бьющую копытом лошадь. — Самое трудное еще впереди!..

Пришпорив лошадь, Псих нагнал колонну, которая постепенно скрывалась в облаках пыли.

ГЛАВА 19

Последняя фраза Психа надолго запала в память Джага: «Самое трудное еще впереди!..»

После ночи, проведенной на охапке сухого тростника в запертом снаружи сарае, Джагу дали миску пустой баланды и вывели во двор, где суетливо копошились в пыли худые грязные куры.

Двое батраков держали его за руки, пока новый хозяин занимался какими-то таинственными приготовлениями.

— Готово, можно приступать, — сказал он наконец, заходя со спины Джага. — Держите крепче, бездельники, иначе я не смогу взнуздать его!

Сильный удар заставил Джага согнуться, и грязные пальцы вцепились ему в щеку.

— А ну, опусти голову! Теперь открой рот и хватай зубами эту штуковину!

Оторопев от неожиданности, Джаг почувствовал, как его затылок и челюсти оплела сложная система ремней, а мягкие удила, забитые между зубов, растянули рот.

Взнузданный таким образом, он затряс головой, ошалев от бешенства и унижения. Но на этом дело не кончилось: на плечи ему взгромоздили тяжелую деревянную колодку, под весом которой он рухнул на колени.

Ярмо! Он никак не мог поверить, что его взнуздали, как обычную тягловую скотину!

В оцепенении он даже не обращал внимания на то, что с ним делали. Руки его завели назад и забросили на поперечину, отполированную временем и сыромятными ремнями; на запястья надели браслеты, которые соединялись с цепями, кольцами крепившимися к ярму. Свет померк в глазах Джага, и он уже не замечал батраков, лихорадочно прилаживавших сбрую: постромки, поводья и вожжи.

Он пришел в себя лишь тогда, когда крестьянин больно ткнул его в спину острой палкой, которой обычно погоняют волов. С трудом поднявшись на ноги и покачиваясь из стороны в сторону, Джаг в сопровождении батраков побрел в поле.

При их появлении стая луней с громким хлопаньем крыльев тяжело поднялась в воздух, с явным сожалением оставляя не обглоданную до конца лошадиную голову.

Заметив у начала борозды брошенный плуг, Джаг понял, чего от него ждали. Ему предстояло заменить подохшую лошадь! Перед его внутренним взором встал Псих, и Джага охватил приступ дикого смеха: он обратился в животное быстрее, чем тот предсказывал!

Запряженный в плуг, покачиваясь под тяжестью ярма, он встрепенулся, почувствовав укол палки.

Первые шаги стоили ему ударов хлыста и потоков брани:

— Тяни! Тяни же! — орал крестьянин. — Бросайся вперед! Ты все время должен чувствовать, что вот-вот потеряешь равновесие, и смотреть в одну точку в конце поля! Только так можно проложить ровную борозду! Тяни! Да тяни же ты!

Пошатываясь и невзирая на боль, которую причиняла сбруя, Джаг пытался найти тот ритм движений, который позволил бы ему удержаться на ногах. Удила раздирали ему рот, по подбородку текла вязкая слюна, глаза заливал едкий пот, а туча жирных зеленоватых мух с глухим гудением роилась вокруг головы! Проклятые насекомые забивались в уши, ноздри, садились вокруг глаз, и отогнать их не было никакой возможности.

Загипнотизированный монотонной, ровной линией горизонта, Джаг со стоном тянул плуг. Туго натянутые постромки при ударе палки погонщика низко гудели, словно басовые струны.

Ему приходилось напрягать все силы, чтобы стальной лемех вспарывал неподатливую землю, выворачивал из нее камни, чтобы колеса плуга, наехав на препятствие, перескочили через него. Все мышцы его тела вспухали узлами, когда лемех цеплялся за корень дерева, который никак не хотел поддаваться напору стали.

Джаг пахал с утра до вечера, от зари до зари, чаще всего один, изредка с кем-нибудь из батраков, — когда земля была чересчур тяжелой и каменистой.

Он пахал из последних сил, даже на грани обморока. И в холод и в жару он изо всех сил упирался ногами в твердую почву, временами то утопая в пыли, то по щиколотку увязая в раскисшей от дождей земле.

Он пахал то подбадриваемый криками довольного крестьянина, то осыпаемый потоками брани и градом палочных ударов, на которые тот никогда не скупился.

С течением времени менялись и работы, которые ему приходилось выполнять: он бороновал, таскал двухколесную тележку, груженую то навозом, то тюками сена, то собранным урожаем.

Хозяева использовали его на самых тяжелых работах: Джаг поднимал целину, корчевал старые, крепко сидящие в земле пни, таскал срубленный строевой лес.

Со временем пришел и опыт. Теперь Джаг знал, как лучше надевать на себя ярмо, равномерно распределяя его вес по загорелой шее и могучим мышцам спины. Он научился тащить любой груз, и это зрелище могло зачаровать кого угодно: согнувшись чуть ли не вдвое и низко опустив голову, он шел вперед, напрягая мощные развитые мышцы.

Джаг не ведал покоя ни днем ни ночью, ни в дождь ни в ведро. Во время пахоты, сева, сбора урожая или на лесоповале он редко спал больше двух часов кряду.

С ним редко разговаривали. Все разговоры ограничивались короткими приказаниями, которые отдавал ему хозяин дома.

В полдень его, не распрягая, оставляли посреди поля, в то время как крестьяне устраивались в тени деревьев, либо под навесом, защищавшим их от дождя и пронизывающего ветра, чтобы наскоро перекусить, что Бог послал! Перед Джагом же ставили ведро воды с твердым брикетом прессованного черного зерна. Справлять естественные надобности ему приходилось стоя, как скотине. Но в отличие от нее, он не должен был забывать прятать следы своего «преступления».