Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Об этом можно судить хотя бы по тому, что такую брань, которой Генрих осыпал реформатора церкви в этом трактате, кроме него самого, вряд ли кто-нибудь другой мог измыслить. Он называл Лютера «злобной ядовитой змеей, пагубной чумой, хищным волком, порожденным дьяволом… растленной душонкой, мерзким глашатаем гордыни, клеветы и схизмы (ереси), имеющим гнусные мысли и отвратный грязный язык». Лютер отвечал ему тем же — грубо, не выказывая никакого почтения монарху. Для него «кавалер Харри» был не кем иным, кроме как «питающимся тухлятиной гнуснейшим червем». В общем, и Генрих, и Лютер — оба показали себя мастерами сквернословия, а не теологических аргументов. После первых «обменов любезностями» король прекратил полемику, предоставив право защиты своего трактата другим. В борьбу против «грязного Лютера» вступил Томас Мор (правда, под псевдонимом), а Генрих переместил свои атаки на реформатора из религиозной сферы в дипломатическую.

Трактат «В защиту Семи Таинств» появился на свет не случайно. Дело в том, что главным врагом Лютера после папы был человек, которого Генрих с Вулси уже давно и старательно обхаживали. А именно император «Священной Римской империи» Карл V. Когда Генрих в письмах Карлу осыпал Лютера проклятиями, называя его «этот сорняк, эта паршивая овца дьявола», то этим самым он давал понять, что Англия готова поддержать императора в борьбе против мятежников Лютера. Карл был племянником Екатерины, сыном ее душевнобольной сестры Иоанны. То есть он был племянником Генриха по жене, а в последнее время английский король преисполнился намерениями как можно сильнее закрепить родственные связи. В своих письмах он неизменно изображал себя этаким добрым дядей и приглашал Карла в Англию развлечься. И не важно, что по темпераменту и внешности Карл был далек от рыцарского идеала монарха, столь дорогого сердцу Генриха, потому что его богатство и мощь в достаточной мере уравновешивали этот недостаток.

Карл был некрасив. Узкие, как щелочки, голубые глаза, блеклая белая кожа и огромная уродливая челюсть делали его несколько похожим на слабоумного. К тому же у него были плохие зубы и дурное пищеварение. Несмотря на это, Карл почти на всю жизнь сохранил привычку отвратительно обжираться, поэтому страдал вечным расстройством желудка, и выражение лица у него было соответствующим. Лучше всего он выглядел в седле, в строгой простой одежде, которая ему очень шла. В этот момент он был похож на героя. Верилось, что это действительно настоящий правитель европейских земель, существенно больших, чем Франция, и почти в пять раз обширнее Англии. Он контролировал важный финансовый центр Европы, имел сильнейшую армию и флот, а его владения в Новом Свете и связанные с ними несметные богатства пока еще просто не поддавались никакой оценке. Короче, это был хозяин континента. Особыми талантами и чутьем Карл не обладал, но был добросовестным и практичным. Вспышки активности у него перемежались долгими периодами вялой депрессии, когда вся жизнь при дворе замирала, а иностранные послы начинали серьезно беспокоиться, не пошел ли монарх по стопам своей матушки. Но затем неожиданно в его тело возвращалась энергия, прорезался голос, и вспыхивали «жадные до пищи глаза» (слова венецианского посланника), и император вновь возвращался к управлению своей огромной империей.

Осенью 1521 года вся энергия Карла была направлена на войну с Францией, и Генрих его в этом поддерживал. Франциск, как всегда, пытался превзойти Генриха, теперь на ниве кораблестроения — по его приказу строили военный корабль водоизмещением в тысячу тонн, то есть больший, чем «Великий Харри». А Вулси в это время был занят переговорами, которые длились уже довольно долго, о помолвке молодого императора с Марией. (Помолвка с французским дофином была расторгнута.) То, что армия императора одержит победу над французами, у Генриха сомнений не вызывало, однако пока новости не были радостными. Английский посол во Франции писал королю, что французы вторглись на территорию империи, сжигая все на своем пути и отрубая пальцы у детей, предупреждая тем самым, что впереди всех ждут беспощадные жестокости.

В июне 1522 года, в разгар этой войны, Карл посетил Англию во второй раз. Лондон приготовился к его прибытию, как к коронации монарха. Здания по всему маршруту его следования были покрашены и задрапированы, а па площадях установлены подвижные сцены для представления мистерий. Карла приветствовали лорд-мэр и члены Совета графства. Затем Томас Мор произнес речь на латыни. Священнослужители графства Мидлсекс собрались вместе, чтобы кадить ему ладаном, а ремесленники всех профессий также приветствовали его, наряженные в свои лучшие одежды. На одной из площадей Лондона процессию встретили два великана, адресуясь к «Генриху как защитнику веры, а к Карлу как защитнику церкви». В большинстве живых картин и представлений обыгрывались темы английского ордена Подвязки, императорского ордена Золотого Руна, а также генеалогические связи двух правителей. На одной из передвижных сцен был воздвигнут «британский остров», окруженный скалами и омываемый серебряными волнами. Там были горы и леса, полные зверей, и реки, полные рыбы, а также множество цветов и кустов. При появлении императора животные начали двигаться, рыбы выпрыгивать из воды, а механические птицы запели. Потом две фигуры в доспехах, похожие на Карла и Генриха, отбросили мечи и обнялись. В этот момент над островом возник «весь сияющий золотом образ Отца Небесного» под знаменем с надписью «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

Во время визита Карла два рыцаря верхом на конях играли в теннис, а английские рыцари встретились в турнирных поединках с приближенными императора, принцем Оранским и маркизом Брандепбургским. Генрих и Карл приняли участие в другом великолепном турнире, изображая «рыцарей, оседлавших золотые горы» (доспехи их коней были отделаны желтовато-коричневым бархатом). В большом зале Виндзорского дворца было устроено представление, в котором прославлялась мощь Англии и «Священной Римской империи» и высмеивался Франциск. Францию изображал неукрощенный конь, который беспорядочно носился по сцене, пока король и император в дружбе и согласии не послали своих гонцов Благоразумие и Прозорливость, чтобы его приручить, а затем появился их посланник Сила и взнуздал коня раз и навсегда.

Разумеется, во время императорского визита было много пиров, где царили любезность и дружелюбие, но у этой встречи монархов была вполне серьезная подоплека. Несмотря на молодость, Карл умело руководил своей важной дипломатической миссией. Он совершенно точно знал, чего можно достичь в Англии и чего от него ждут взамен. Встреча тщательно готовилась несколько месяцев. Были обсуждены наиболее важные вопросы и достигнуто соглашение относительно помолвки (центральная проблема в переговорах), после которой Англия должна была незамедлительно объявить войну Франции. Договориться о помолвке было довольно трудно. Представители Карла вначале настаивали, чтобы Мария прибыла ко двору императора, как только достигнет возраста семи лет, с тем чтобы иметь возможность до свадьбы получить соответствующее воспитание. Вулси не соглашался, утверждая, что опасается, как бы принцесса по прибытии в Брюссель не оказалась каким-либо образом, «отвергнутой, оскорбленной или униженной». Затем было отклонено предложение Вулси по вдовьей части наследства — земли во Фландрии и Испании стоимостью двадцать тысяч марок[14], — которую императорская сторона сочла непомерно большой, а Вулси, в свою очередь, не согласился, чтобы Англия объявила войну Франции до заключения договора о помолвке. Наконец по всем этим вопросам были найдены компромиссы: Мария не переедет в Брюссель до двенадцати лет, ее вдовья часть наследства в виде земель будет оцениваться в десять тысяч фунтов, а объявление войны откладывается до визита Карла. Приданое Марии в восемьдесят тысяч фунтов было принято, но неохотно. Представители императора на переговорах указывали, что это меньше того, что предлагает за свою дочь король Португалии.

Через несколько месяцев после этих переговоров в Ричмонд прибыл посол Испании, и Екатерина настояла, чтобы он увидел будущую невесту императора. Марию великолепно нарядили и вывели к нему. Он попросил ее потанцевать, и она с радостью согласилась, станцевав вначале медленный танец, причем «кружилась так мило, что лучше не могла бы сделать ни одна женщина», а затем, когда заиграли гальярд, запрыгала, «держа себя изумительно хорошо». Кроме того, она сыграла на верджинеле, восхитив этим посла. Позднее он написал, что принцессе могла бы позавидовать в мастерстве и двадцатилетняя женщина. Он объявил также, что она хорошенькая и на удивление рослая для своего возраста, наверное, подразумевая, что она выше испанских шестилетних девочек.