Вкус дыма - Ханна Кент

Единственный человек, который мог бы понять, что я чувствую, – Натан. Он знал меня назубок, как крестьянин знает смену времен года, а рыбак – череду приливов и отливов. Знал меня, как воздух, как запах дыма, знал, кто я и чего хочу. А теперь он мертв.

Быть может, мне следовало сказать преподобному: мальчик, вернись в свой уютный приходской домик, к своим бесценным книгам. Я ошибалась: ты ничего не можешь для меня сделать. У Господа была возможность даровать мне свободу, но Он по причине, ведомой лишь Ему одному, обрек меня на злосчастье, и сколько я ни боролась, беда вновь и вновь одерживала верх; судьба вонзила нож в мою грудь по самую рукоять.

Глава 4

Фогту Северо-Восточной Исландии

Благодарю Ваше Превосходительство за великолепнейшее письмо от 10 января сего года касательно обвинений в убийстве, поджоге и других преступлениях, выдвинутых против подсудимых Фридрика, Агнес и Сигридур, за кои преступления эти трое были приговорены к смертной казни. В ответ на это письмо с позволения Вашего Превосходительства сообщаю, что Б. Хендриксон, кузнец, которому было заказано изготовить топор, предназначенный для грядущей казни, запросил пять серебряных коронных талеров за работу и материалы сообразно моим пожеланиям по части качества и размеров означенного топора от 30 декабря минувшего года. Однако же после получения письма Вашего Превосходительства я, будучи целиком и полностью согласен с Вашим Превосходительством, подумал, что лучше будет за ту же цену приобрести топор с более широким лезвием в Копенгагене, а потому обратился к купцу Симонсену с просьбой устроить для меня эту сделку.

Летом текущего года указанный Симонсен явился ко мне с упомянутым выше топором, и хотя топор сей был изготовлен в точности по моим требованиям, я с изумлением услышал от Симонсена, что мой заказ обошелся в двадцать девять коронных талеров. Тщательно изучив счет, я обнаружил, что приведенная сумма верна, и потому безусловно был вынужден оплатить счет господина Симонсена из денежных средств, выделенных на это дело Вашим Превосходительством.

Итак, взяв на себя смелость объяснить Вашему Превосходительству причину превышения расходования упомянутых средств, осмелюсь осведомиться, не уместнее ли было бы покрыть упомянутые расходы из средств, выделенных бюджетом на Идлугастадирское дело, каковые средства, помимо прочих целей, идут на возмещение издержек по содержанию заключенных. Также я почтительно желал бы узнать у Вашего Превосходительства, как нам далее поступить с оным топором после того, как он будет использован по прямому назначению, то есть для исполнения приговора.

Остаюсь наисмиреннейшим и наипокорнейшим слугой Вашего Превосходительства.

Сислуманн округа Хунаватн

Бьёрн Блёндаль

ТОУТИ ПОКИНУЛ КОРНСАУ с твердым намерением написать Блёндалю и отказаться от своего обещания посещать Агнес. Вторая его беседа с убийцей обернулась полным крахом; он не провел даже простенькой молитвы. Однако же мысль о том, что неизбежно придется объяснять, отчего он переменил свои намерения после всего двух посещений, исполнила его ужасом и стыдом, и он отложил составление письма. Напишу завтра, обещал он себе всякий раз, когда в Брейдабоулстадур приходил новый день, – но вот прошло уже две недели, крестьяне вовсю готовились к сенокосу, который начинался в середине июля, а Тоути так и не взялся за перо.

Как-то вечером он сидел вместе с преподобным Йоуном, погруженный в чтение, и вдруг отец, подняв седую голову, спросил:

– Убийца молится?

Тоути поколебавшись, ответил:

– Не уверен.

– Хмм, – пробормотал преподобный Йоун, – так позаботься о том, чтобы молилась.

Он искоса уставился на сына из-под отечных век и глядел до тех пор, пока Тоути не почувствовал, как лицо и шею заливает жаркий румянец.

– Ты – слуга Господа, мальчик мой. Не посрами себя, – прибавил отец прежде, чем вернуться к своему манускрипту.

На следующее утро Тоути поднялся ни свет ни заря, чтобы подоить Ису. Прижавшись лбом к теплому коровьему боку, он прислушивался к размеренному журчанию молока, стекавшего в деревянный подойник. В мыслях его возник образ Агнес, сидящей рядом. Отец знает, что Тоути не посещает ее. Как устыдился бы он, обнаружив, что его сын не сумел побудить женщину к раскаянью! Но что делать, если эта женщина не желает раскаиваться? Как там говорила Агнес? Что до сих пор не встречала священников, которые были бы ей по душе? Судя по всему, она не склонна к истовой вере, и та нелепая, заготовленная заранее речь о душевном покое, все эти выспренние слова пропали втуне. Что же тогда нужно было от него Агнес? Почему она попросила его в духовники, если не желала говорить о Боге? О смерти, о рае и преисподней, о слове Божьем? Только потому, что когда-то Тоути помог ей переправиться через реку? Мысль об этом обескураживала его. Почему бы ей не обратиться к какому-нибудь другу или родственнику, не попросить о том, чтобы ей помогли достойно встретить конец?

Быть может, у Агнес просто не осталось друзей. Быть может, она хотела поговорить о чем-то другом. К примеру, о переправе через реку в Гёйнгюскёрде в разгар весеннего половодья. Или о том, почему она покинула долину Ватнсдалюр и отправилась искать работу на востоке или почему ей не по душе служители церкви. Тоути закрыл глаза и лбом ощутил, как Иса, всколыхнув тяжелый теплый бок, тревожно переступила с ноги на ногу. Чтобы успокоить корову, он процитировал вслух Хадльгримура Пьетурссона[10]:

– Стезей страстей Твоих, Господь,Последовать желаю,И слабость сердца побороть,Огнем Твоим пылая![11]

Тоути открыл глаза и повторил вслух последнюю строчку.

К тому времени, когда подойник стал полон, преподобный принял решение вернуться в Корнсау.

Утренний туман, лежавший в долине, скрывал очертания гор от взгляда Тоути, ехавшего верхом сквозь белесую призрачную дымку, что невесомо колыхалась над травой. Тоути дрожал от холода и поглубже зарывал ладони в теплую конскую гриву. Сегодня, думал он, я все сделаю как надо.

К тому времени, когда Тоути придержал лошадь и пустил ее шагом, миновав Тристапар – три причудливых холма на въезде в долину – и двинувшись дальше, в зеленую глубь Ватнсдалюра, из-за пелены облаков хлынул солнечный свет. Этот день тоже обещал быть ясным. Скоро хуторяне и их работники разойдутся по полям с косами наготове, тут и там лягут на землю охапки скошенной травы, просыхая под солнцем, и над долиной поплывет сладкий запах свежего сена. Однако сейчас, ранним утром, Тоути различал лишь вершины самых высоких гор – их массивные подножия до сих пор окутывала пелена медленно оседающего тумана. Внезапно он услыхал громкий крик и разглядел Паудля, подпаска из Корнсау – мальчик гнал овечье стадо вдоль склона горы, подернутого легкой дымкой тумана. Тоути направил лошадь к берегу реки, которая протекала, извиваясь, через долину и стороной обходила Корнсау, устремляя свои воды к пологим полям усадьбы Ундирфедль.

На пороге возник рослый небритый хуторянин.

– Blessaður. Привет тебе. Меня звать Хаукур Йоунссон.

– Sæll, Хаукур. Я – младший проповедник Торвардур Йоунссон. Преподобный Ундирфедля дома?

– Пьетур Бьярнасон? Нет, он не здесь проживает. Ну да он сейчас неподалеку. Входите.

Тоути последовал за развалисто шагавшим хозяином. В таких просторных домах прежде ему бывать не приходилось. В бадстове одевались, переговариваясь, по меньшей мере восемь человек. Большеглазая девочка держала на руках вопящего, красного от натуги младенца, а две служанки пытались натянуть одежду на малыша, которому куда интересней было играть на полу в бабки. При виде Тоути общий разговор прервался.

– Присаживайтесь, – промолвил Хаукур, жестом указав на свободное место на кровати, рядом с древней старухой, которая безучастно повернула к Тоути морщинистое лицо. – Это Гюдрун, она слепая. Я схожу за преподобным, если вас не затруднит подождать.

– Благодарю, – отозвался Тоути.

Хуторянин вышел, и почти сразу в бадстову вихрем ворвалась моложавая женщина.

– Здрасте! Так вы из Брейдабоулстадура? Хотите что-нибудь попить? Меня звать Дагга.

Тоути покачал головой. Дагга выхватила у большеглазой девочки вопящую малютку, прижала к плечу.

– Бедняжка, всю ночь проорала так, что и мертвый бы проснулся.

– Она болеет?

– Муж говорит, что это колики в животе, только я опасаюсь, что дело гораздо хуже. А вы, преподобный, часом, не смыслите что-нибудь в лекарских делах?

– Кто, я? О нет. Боюсь, что не больше твоего. Извини.

– Ну да ладно. Вот уж когда пожалеешь, что помер Натан Кетильссон, упокой Господи его душу.

Тоути озадаченно глянул на нее:

– Почему?

– Он вылечил меня от лающего кашля! – пискнула из угла большеглазая девочка.