Тачанка с юга - Александр Варшавер

* * *

На хутор мы шли молча. Я не одобрял поступка Бороды, но ничего другого придумать не мог. Когда мы подошли к сеновалу, Борода приказал: - Достань лимонки и свой браунинг. - Он рассовал гранаты по карманам брюк и френча и спросил: - Ты с лимонкой умеешь обращаться? - Бросать не бросал, а как ей пользоваться, знаю, - неуверенно ответил я. - Нужно вытащить кольцо и, прижимая скобу, бросать, а потом падать на землю. Борода ничего не ответил, а только вздохнул. Мы влезли на сеновал и улеглись. Однако уснуть я не мог. Поворочавшись с боку на бок, тревожно спросил: - Что же будет завтра? - А ничего не будет, - ответил Борода. - Порубайло завтра будет молчать, как мертвый. Гарантирую - или мне грош цена. Спи! Мы замолчали. Я снова попытался уснуть, но сон не приходил. Не спал и Борода. Он несколько раз садился, взбивал подушку и снова ложился. - Никак не уснуть, - прошептал я. - Что, сдрейфил? Эх, ты, бомбометатель! А еще предлагал: "закидаем лимонками"! - Да мне, Кирилл Митрофанович, спать не хочется. - И мне перебил сон чертов Кузьма, - проворчал Борода. - А я все вспоминаю вашу песню… - Понравилась? - Да, только очень уж она тоскливая и жалостная, прямо гармонь стонала. Кто это играл? - Играл я, да разве это игра? Какой из меня музыкант? Потянул, развел и оборвал. Еще один талант Бороды! Человек этот, казалось, знал и умел все. Когда я сказал ему об этом, то услышал: - Чекист должен все уметь и обо всем знать. - И тотчас добавил: - Ну, все не все, но многое. Вот и я знаю всего понемногу. А кончим воевать, тогда уж выучусь, как говорит Ян, чему-нибудь одному и основательно. Я стал дремать. Сквозь дрему я слыхал, как Борода слез с сеновала, мне послышалось, будто дважды щелкнул винтовочный затвор. Рядом со мной зашуршал соломой Кирилл Митрофанович. Потом все смолкло. Борода перестал ворочаться. Стало тихо, и я уснул.

11

Борода разбудил меня на восходе солнца. На хуторе еще все спали. Мы отправились к пруду, умылись, и Борода подробно рассказал мне, как действовать, если Кузьма вдруг нарушит свое слово. - Ты держись у порога, в сарай не заходи, - учил Кирилл Митрофанович. - За дверью я поставил две заряженные винтовки. Патроны уже досланы. Стой и внимательно следи за двором. Если со мной начнутся шумные разговоры, хватай винтовку и бей по Сирому, Бабашу, Полковнику, - словом, кто полезет на мушку. Только меня не зацепи. Как начнешь стрелять, я побегу к сараю и оттуда буду кидать гранаты. Оружия у нас достаточно. Я еще с вечера уволок в сарай пулемет, тот, что привезли Марусины вояки. - А если хватятся? - Кто хватится? Сирый? Так он же про пулемет не знает, - успокоил Кирилл Митрофановичи предупредил: - Только учти, палка-махалка, что вся эта стрельба - на самый крайний случай. На один из тысячи! Примерно через час хутор стал просыпаться. По двору, громко ругаясь, ходил Сирый: собирал отряд. Одним из первых около него появился Порубайло. Он опасливо оглядывал каждого и жался к Сирому. Я с тревогой следил за тем, как Борода, держа правую руку за бортом френча, медленно подошел к ним, протянул левую руку Сирому и кивнул головой Порубайло. - Здоров, кум! Ну, что, узнал меня? Порубайло развел руками и замотал головой. - Не! Не узнал! Вчера мне с пьяных глаз померещилось. Больно крепкий самогон у Бабашей. - А я что говорил, - сказал Борода, - проспишься и увидишь, что ошибся. - Верно! Вы уж извините меня! Видно было, что Порубайло хотел закончить разговор, а Борода всячески его затягивал. - Вот мы и познакомились. Теперь можно и в гости к тебе приехать. Можно? Порубайло смутился, снял шапку и поклонился Бороде. - Как вам будет угодно, а я… я буду очень рад! - Ну, держи пять, Порубайло! - Борода пожал ему руку и подошел ко мне. Наклонившись к колесу тачанки и наблюдая за двором, он едва слышно шепнул: - Кажется, пронесло, но готовность номер один не снимается! Надрываясь от крика, Сирый и несколько его подручных приводили непроспавшихся, взлохмаченных, злобно ругавшихся бандитов. На опохмелку ничего не осталось: весь самогон был вычерпан с вечера. Наконец тачанки были запряжены, кони оседланы. Из дому вышло начальство. Сирый подал команду подтянуться, и Аркадьев сказал короткую речь. Он сообщил о передаче командования Сирому, пожелал "повстанцам" удачи в борьбе за счастье селянина, за лучшее будущее без коммунистов, без Советов, за независимую Украину - союзницу многострадальной матери-России. На прощанье обнял Сирого и перекрестил. - С богом, Федор Антипович! Будьте тверды и непоколебимы в борьбе за святое дело! - сказал Аркадьев и, вынув платок, картинно вытер набежавшую слезу. Банда Сирого выехала с хутора. - Василь! - позвал Аркадьев. - Переодеваться и обедать! Через два часа едем! Есаул! - повысив голос, обратился он к Бороде: - Очень недоволен вашим песенным выступлением перед казаками. Это же, это же… агитация за Советскую власть! Мне люди так и сказали: "Ваш проводник - советский агитатор!" - Агитатор?! - Борода покраснел и рванул на себе ворот. - Что вы говорите, ваше превосходительство! - Вы, есаул, - смягчился Аркадьев, - совсем как ребенок: вот уже и разволновались… Выслушайте спокойно и зарубите себе на носу: народ здесь очень чувствителен, я даже сказал бы сентиментален, если так можно сказать об этих скотах. А что вы пели? Вдумайтесь только, сколько безысходности в словах вашей песни. Тут и про атамана, в грудь которого наводит наган комиссар, и подвал Чека, из которого не уйдешь. Черт его знает, чего только вы не пели. А слова-то какие: "стенка ли, осина, могила темна!" На повстанцев это очень подействовало. Где только вы эту песню выкопали? - В Ставропольской чрезвычайке, где я сидел и откуда бежал в восемнадцатом году. Аркадьев, видимо, успокоился и негромко сказал: - Все это так, Павел Афанасьевич, но ваше выступление было нехорошо истолковано. - Виноват! Больше не повторится, - покаянно заверил Борода. - Ладно! Не будем омрачать сегодняшний день, а в дальнейшем я вас попрошу воздержаться от всяких выступлений. Аркадьев ушел в дом, а Борода еще долго стоял у крыльца с видом напроказившего и наказанного школьника. Обед прошел без обычных разговоров и смеха. Борода не шутил, а от самогона отказался наотрез. - Я, Александр Семенович, в дороге не пью! - категорически заявил он. - Я же за вас головой отвечаю! Перед самым отъездом Бабаш оглядел меня и сказал, что я очень наряден и нужно надеть ту одежду, в которой я приехал. Я залез на сеновал. Снял костюм, спрятал его вместе с кубанкой в мешок и снова обрядился в "спинжак", серые брюки и картуз. Бутсы свои я выбросил и надел сапоги, выданные Бабашем. А Борода тем временем вытащил из карманов -гранаты, завернул их в. тряпку и вместе с моим браунингом спрятал в тайник. Свой кольт он поместил в какую-то хитрую петлю под френчем. Провожали нас родители Бабаша и несколько "повстанцев". Пока Аркадьев с ними разговаривал, а Борода проверял упряжку, старая Бабашиха все подносила и подносила продукты в наш и без того набитый сундук. Выбрав момент, Борода шепнул мне: - Вот гады, завалили своей снедью всю крышку, а все этот кабан проклятый, Василь! - И громко: - Саня, а где инструменты? - В сундуке. - Проверь, чтоб ничего не забыть: путь не близкий! Я полез в сундук, переложил продукты так, чтобы можно было быстро выбросить их и поднять крышку тайника. Проделывая это, я видел, как Аркадьев отдал свой маузер Бабашу. Тот вынул его из кобуры и сунул за пазуху, а кобуру спрятал вместе с японским карабином и патронташем под заднее сиденье. Заметив это, Борода покачал головой и сказал с укоризной: - Зря, Александр Семенович, набираете столько оружия. Свои не тронут, а для заградотрядчиков достаточно наших документов. - Ничего, ничего, - сипел Бабаш, - в дороге сгодится. А если дойдет до обыска, будет чем отбиться! Аркадьев промолчал. Еще раз оглядев и проверив сбрую, Борода снял фуражку, низко поклонился провожающим. - Спасибо за прием и ласку! Оставайтесь здоровы! Ждите к осени с победой! - Дай бог, дай бог, - закрестились старики Бабаши, - счастливой путя-дороги! Я тронул коней. Старая Бабашиха, держась за борт тачанки, шла до выезда со двора, плакала и просила Аркадьева "присматривать за Василем, потому что он лезет, куда не следует, что он еще несмышленый хлопец". "Несмышленый хлопец" весом более шести пудов щурил заплывшие жиром глаза и укорял мать, как ей не совестно перед чужими людьми. - Что мне пять лет? Или я совсем глупый? Куда я лезу? - ворчал Василь. - Не беспокойтесь, Олена Степановна, все будет отлично. Спасибо за прием, за хорошего сына! - прокричал на прощанье Аркадьев.

12

От хутора за нами зарысили Гусар и три конника. Не доезжая Покровки, Борода остановил тачанку и твердо сказал, что необходимо с первых же шагов соблюдать секретность, "а не ехать, как ездил архиерей". Бабаш возразил: - Пусть едут. Кому хлопцы мешают… Но его строго оборвал Борода и приказал: - Господин Бабаш, приказываю вам отправить конных обратно! Не забывайте, что за доставку Александра Семеновича я отвечаю головой перед самим Верховным главнокомандующим, его высокопревосходительством генералом бароном Врангелем! Против этого довода не мог возразить и Аркадьев. Он поддержал "есаула". Когда конные повернули назад, Борода попросил Аркадьева снять очки, повязать платком щеку, чтобы прикрыть шрам, и надеть на голову капюшон пыльника. Это же проделал и Бабаш. В грязном пыльнике, с капюшоном на голове, он походил на мучной куль. Покровку мы проехали рысью, никого не встретив, кроме ребятишек и двух шарахнувшихся от тачанки старух. Пока все шло по намеченному плану. Скоро мы должны будем проезжать те места, которые Борода назвал "бандитскими" и где должна завершиться наша операция. В случае удачи оставшееся светлое время мы переждем в лесу, проскочим в темноте Жердевку, а за ней свернем в противоположную сторону от Екатеринославской дороги и возьмем направление к дому. Занятый этими мыслями, я старался не оглядываться на наших пассажиров, чтобы не выдать своего волнения. Борода пересел ко мне на козлы и время от времени придерживал сибирок. Постепенно они перешли на легкую пробежку, мало чем отличающуюся от шага. Тачанку чуть покачивало. Бабаш, сидевший слева от Аркадьева, стал всхрапывать, "генерал" тоже подремывал. Прямая дорога взбежала на возвышенность, откуда она просматривалась в обе стороны версты на две с половиной. Вплотную к ней подступали густые кусты, а за ними, шагах в пятидесяти, начинался лес. Борода толкнул меня локтем и громко сказал: - Что-то вроде заднее колесо бьет, останови-ка, Саня, коней! Я натянул вожжи, Борода слез. - Что случилось? - встрепенулся Аркадьев. - Ничего, ничего, ваше превосходительство, - пробасил Кирилл. - Наверно, сильно затянули втулку. Бабаш продолжал всхрапывать. Борода медленно, вразвалочку, пошел к заднему колесу. Вот сейчас он спросит про инструменты, вот сейчас все начнется… А что, если Бабаш проснется и выхватит маузер? В этом случае - пришло мгновенное решение - брошусь на его руку или ударю по руке: главное опередить его. Борода что-то бормотал, колдуя с колесом. Стукнула откинутая крышка сундука. Сердце мое стучало так громко, что, казалось, могут услышать и Аркадьев, и Бабаш. - Саня, а где гаечный ключ? - Голос Бороды был тих и спокоен. Очевидно, он волновался и забыл о моей "глухоте". - Ключ под мешком с хлебом, ближе к углу, - так же спокойно ответил я. Глухо ударился выброшенный на дорогу мешок, что-то еще звякнуло, скрипнула крышка тайника. Все эти звуки я принимал, как команды: приготовиться, раз, два… и, наконец: - Иди сюда, я что-то не найду! Бабаш продолжал похрапывать, Аркадьев потянулся, не вставая с сиденья, потер ладонями лицо. Надо было торопиться, пока ему не вздумалось слезть с тачанки или растормошить Бабаша. Крышка тайника была чуть приоткрыта, сунув туда руку, я на ощупь достал браунинг и, еще в тайнике спустив предохранитель, быстро спрятал пистолет за борт "спинжака". - Ага, вот куда он завалился! Иди, коней чуть заверни, - тотчас распорядился Борода. Держа лошадей левой рукой, прикрываясь ими, я хорошо видел, что происходит в тачанке и позади нее. Позиция для стрельбы была не из удобных. Стрелять пришлось бы из-под морд лошадей, и неизвестно было, как они себя поведут, хотя к выстрелам над головой сибирки были приучены. - Стоят кони? - Это был последний сигнал Бороды. - Стоят, Павел Афа… - И тотчас над головой Бабаша взметнулась рука с зажатым в ней кольтом, но в этот момент Бабаш проснулся и привстал. Страшный удар, наверно, размозживший бы ему голову, пришелся в спину, и Василь, хрюкнув, грудью упал на облучок тачанки. - Руки вверх! - загремел Борода. - Руки вверх! - повторил я, наводя браунинг на Бабаша. Аркадьев медленно поднял руки и, щурясь, уставился на Бороду. Прошли секунды, показавшиеся мне часами. Бабаш, широко раскрывая рот, пришел в себя. Глаза его налились кровью, свирепо ругаясь, он сунул руку за борт пыльника. - Стреляй! - закричал Борода. Я выстрелил, и рука Бабаша повисла плетью, а вытащенный до половины маузер упал на землю. С криком: "Убили гады!" - Бабаш соскочил с тачанки, и, пригибаясь, бросился бежать через кусты к лесу. После моего выстрела, лошади стали вырываться; еле удерживая их, я два раза выстрелил Бабашу вдогонку. Промах! Промах! - Эх ты, стрелок! - зло крикнул Борода. Лошади окончательно вышли из повиновения, они рванули в сторону, я выронил пистолет и, ухватившись руками за уздечки, едва удержался на ногах. В это время гулко ударил выстрел из кольта. Я видел только морды лошадей и побелевшее лицо Аркадьева, смотревшего куда-то за мою спину. Успокоив лошадей, я оглянулся. На лесной опушке, головой в кустах, лежал, раскинув руки, Бабаш, - Что все это значит? - наконец пришел в себя Аркадьев.