Фурцева. Екатерина Третья - Алексей Аджубей

— Мы с вами живем и работаем в своей стране. Нам, как видите, неплохо. А ведь Вячеславу Михайловичу, бедняге, приходится все время иметь дело с империалистами…

И Хрущев еще долго говорил о достоинствах и тяжкой доле Молотова.

Трудно сказать, какие чувства владели при этом Молотовым. Лицо его оставалось недвижимым, манеры сдержанными. Он лишь чуть-чуть сделал движение рукой вперед, в сторону гостей, поставил, не пригубив, рюмку на стол и отошел в сторонку.

Всего пять месяцев назад в этом же Георгиевском зале Кремлевского дворца мы встречали Новый год. Было так же многолюдно. Новогоднее поздравление произносил, по традиции, Председатель Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов. Хозяином вечера был Председатель Совета Министров СССР Г. М. Маленков. Он принимал гостей. Он приветствовал членов дипломатического корпуса. Он провозглашал здравицы. Юридически и Маленков, и Хрущев, и все другие члены руководства остались на тех же постах, что и на новогоднем вечере. Но теперь даже непосвященные в «тайны Кремля» видели, в какую сторону произошла передвижка сил.

Где-то незаметно переминался с ноги на ногу Маленков. С разными выражениями лиц, с разными настроениями, но в общем-то на положении вторых-третьих лиц взирали на гостей все члены Президиума, Секретари ЦК. Весь зал заполнял теперь голос, жесты, лоснящиеся от жирных блюд улыбки того, кто именовался теперь Первым секретарем ЦК. А все растущий круг фаворитов уже услужливо называл его тем отвратительным и зловещим именем, которое перекочевало из сталинской эпохи — «хозяин».

«Антипартийная группа»

… За какие-то месяцы до Июньского пленума 1957 года я приехал в Кремль, иду — дверь открывается, кто-то выходит из кабинета Микояна. И я слышу через дверь громкий, очень возбужденный голос. Я вошел, сел; Микоян продолжает говорить: «Правильно, Николай, это нетерпимо, совершенно нетерпимо это дальше». Потом положил трубку и обратился ко мне: «С Булганиным говорил. Вы знаете, Дмитрий Трофимович, положение просто невыносимое. Мы хотим проучить Хрущева, дальше так совершенно невозможно: все отвергает, ни с кем не считается, все эти его проекты… так загубим дело. Надо поговорить на этот счет серьезно».

Я промолчал, не ответил ни «да», ни «нет», потому что я по другому делу приехал, просто случайный разговор был…

Еще эпизод: это было, когда Хрущев уже не приезжал ко мне домой, мы уже не гуляли вместе.

Помню, я вышел и около дачи прохаживался.

Останавливается машина, выходит Ворошилов. «Дмитрий Трофимович, я еду на свадьбу к Сергею, сыну Хрущева. А вы разве не едете?» Нет, говорю, я не приглашен.

«Дмитрий Трофимович, надо что-то делать; Ну, это же невыносимо: всех оскорбляет, всех унижает, ни с чем не считается…»

Я говорю:

— Климент Ефремович, почему вы мне это говорите? Вы же старейший член партии. Вы член Политбюро. Почему вы мне-то говорите?

— Ведь вы же у нас главный идеолог.

— Ну, какой я главный идеолог: главный идеолог у нас Хрущев. Вы напрасно мне это говорите. Ставьте вопрос, у меня есть свое мнение.

Я даже ему не сказал какое…

Сейчас события 1957 года подаются, как хорошо организованный заговор стариков, желавших вернуть все к сталинизму. Ничего подобного, совершенно неправильно. Потом, значительно позже, прошел слух, что Булганин был лидером антипартийной группы. Я ничего не слышал об антипартийной группе, просто все стали говорить, что дальше уже так нельзя, мы так пропадем. Наступило такое время, когда что-то нужно было делать. Страна, партия, торговля, экономика — все рушится, все куролесится, со всеми переругался, с Китаем порвал… Ходили слухи, будто на каком-то заседании Совмина Булганин как председательствующий — об этом я от самого Хрущева слышал — говорил: товарищи, невыносимо дальше. Мы идем к катастрофе. Надо собраться и обсудить этот вопрос.

Но я об этом узнал гораздо позже. Видимо, был какой-то сбор, где они готовились, но кто был инициатором — не знаю. Я-то думаю, что никакой группы антипартийной не существовало.

В тот день, когда состоялось выступление против Хрущева, мне позвонили и сказали, что сегодня будет заседание Политбюро в четыре часа.

И вот я пришел, смотрю, нет только Жукова (он через пару минут появился).

Хрущев начал было: «Я предлагаю…»

Маленков: «Подожди, Никита Сергеевич. Товарищи, я предлагаю, прежде чем приступить к текущим вопросам, обсудить вопрос нарушения коллективности руководства товарищем Хрущевым. Дальше уже невозможно совершенно. А раз это так, я предлагаю: неудобно Хрущеву вести это заседание, я бы на его месте не председательствовал».

Хрущев встает и разводит руками: пожалуйста, пожалуйста! Он уже все знал, конечно, Серов ему доложил.

Маленков: «Я предлагаю, чтобы председательствовал Булганин».

Булганин садится за председательский стол: товарищи, ну чего здесь — все факты вы знаете. Невыносимо. Мы идем к катастрофе. Все стало решаться единолично. Мы вернулись в прежние времена.

Стали по цепочке выступать. Я выступил действительно резко. Начал я так: советский народ и наша партия заплатили большой кровью за культ личности. И вот прошло время, и мы снова оказались перед фактом нового, формирующегося культа. Хрущев надел валенки Сталина и начал в них топать, осваивать их, и так далее.

Он — знаток всех вопросов, он докладчик на пленумах и прочее по всем вопросам, промышленность ли, сельское ли хозяйство, международные дела, идеология — все решает он. Причем неграмотно, неправильно.

Вот тут Хрущев бросил мне реплику: сколько лет вы учились? Я отвечаю: я очень дорого народу стоил. Я закончил десятилетку, четыре курса университета, аграрный институт…

Я еще сказал, что полностью разделяю линию партии, у меня нет никаких расхождений с ней, но целый ряд мероприятий, вопросов, международных и внутренних, которые есть, — по ним я говорил с Никитой Сергеевичем, пытался убеждать, ничего не вышло, ничего не воспринимается, а дела идут все хуже и хуже.

И я начал перебирать один вопрос за другим. Может быть, чересчур темпераментно.

Коснулся я еще одной темы. Очень большую роль в этом деле Серов сыграл; это подлый, гнусный тип, один из заместителей Берии раньше — он стал председателем КГБ. И стал фаворитом у Хрущева.

Он делал подлые дела, и на пленуме Булганин сказал: «У меня в доме перекопали все за одну ночь, пока меня не было, Серов провел везде свои провода». Булганина поддержали: и меня подслушивают, и меня!

И я об этом говорил. Упомянул Фурцеву. Дело в том, что Фурцева до этого ко мне бегала: что у нас делается, все разваливается, все гибнет. И когда приходила, то шептала: «Давайте отойдем! Подслушивают, закройте чем-нибудь телефон».