Пеленг 307 - Павел Халов

Капитан тоже на мгновение застыл, прочно утвердив маленькие ноги и нервно похлопывая себя по реглану обрывком стального линя. Семен видел его напряженную шею с подбритыми волосами. «Коршун» качнулся, но капитан словно припаялся к палубе. И Семен впервые понял то, чего так долго не мог понять, — эти люди истосковались по морю. Они больше не могли без него. Даже при малейшем ветерке с моря у них вздрагивали ноздри, а в походке появлялась особенная, сдерживаемая упругость.

Что же нужно, чтобы полюбить серо-зеленые волны, которые изо дня в день, из года в год, из тысячелетья в тысячелетье с глухим гулом разбиваются о темные подножья скал, оставляя на камнях клочья белой пены? Что нужно, чтобы камчатское небо звало распрямиться и дышать глубоко и жадно?

Полутисс ушел. Палуба «Коршуна» ожила. Феликс вздохнул и разжал пальцы. Неизвестно чему засмеялся Меньшенький. Капитан двинулся дальше, так же похлопывая себя обрывком линя. Но Семен чувствовал, что тому стоит немалых усилий не побежать вприпрыжку, весело покрикивая на медливших матросов.

Замерла темная вода бухты. Но в каждом движении, в каждом слове, сказанном кем-нибудь вскользь, теперь появилась неумолимая, нетерпеливая устремленность.

К апрелю на «Коршуне» был закончен ремонт. Судно вывели из дока. В машинном отделении собралась вся машинная команда — Табаков, Меньшенький, Семен, моторист и электрик. Тут же находились представители завода — инженер и мастер бригады, производивший переборку двигателей. Было тесно. Меньшенький, моторист и электрик громоздились на трапе.

При первом пуске всегда охватывает волнение. Дизеля строго поблескивают металлическими боками. Внутри них застыли поршни и шатуны, готовые к первому обороту. Все проверено в третий, в пятый, в десятый раз. И все же люди изнервничались. Инженер был взволнован не меньше других. Напоследок он еще раз прошелся по машинному отделению, потрогал рукой градусники и похлопал по кожуху второго номера.

— Начнем с третьего... — осевшим голосом произнес он, и лицо его сделалось скучным.

— Пускай! — тряхнул кудрями Табаков.

Семен подошел к маленькому дизелю, немного помедлил и нажал черную кнопку накаливания запальных свечей.

— Пускаю, — сказал он.

Удар пусковика был звонок и резок, как выстрел. Рычажок управления топливом налево — «пуск» и тут же вправо до отказа — «работа». Движок взвыл. Семен убавил обороты. С этим все было нормально. Он трещал часто, не грелся, хорошо давил масло. Каждую форсуночку Семен потрогал рукой. Они бились четко, как пульс.

Минут двадцать Семен гонял движок на разных режимах, пока инженер, приподнимаясь на носках, не прокричал ему в ухо:

— Довольно...

Табаков предупредил мостик, что переходит на свое питание, включил динамо.

Главный тоже работал хорошо. Наверху осмотрели швартовы, и «Коршун» рыл под собой воду на «малых», не отходя от стенки. Потом, когда вышли в бухту и дали полную нагрузку, инженер и мастер повеселели.

Но со вторым номером что-то творилось. Несколько раз Семен пытался его запустить и все же, после двух-трех оборотов, он замирал.

— Подвинься-ка, парень! — Инженер нервно отодвинул Семена в сторону и встал к реверсу сам. Но ему тоже не сразу удалось запустить дизель. А когда он заработал, все услышали дробный стук, пробивавшийся сквозь грохот. Инженер добавил оборотов. Стук усилился. Дизель затрясся, словно хотел взорваться. Его заглушили.

Электрик на трапе сплюнул и полез наверх. Инженер был растерян. На лбу у него выступила испарина. Мастер переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки.

Второй номер — стосильный дизель, его называют кормильцем: он дает энергию на лебедку, шпиль, брашпиль. Без него рыбацкое судно становится прогулочной яхтой.

— Да... — протянул инженер. — Перебирать надо.

— Надо, — отозвался Табаков.

— Дизелисты загружены во как. — Инженер чиркнул пальцем по горлу. — Раньше чем через неделю не сможем, ребята...

Механики молчали.

Заводские поплелись к капитану. Когда они ушли, Меньшенький спустился с трапа. В руках у него был здоровенный ключ. Он пододвинулся к стармеху почти вплотную и чуть не задел его живот.

— Надо б-было не водку жрать, а с-следить, — сказал он, с ненавистью и презреньем глядя в глаза стармеху.

— Молчать, щенок, — взвился стармех, пятясь. — Не твое щенячье дело! — Но Меньшенький уже отвернулся от него.

— Дай беломорину, С-семен.

Семен протянул ему всю пачку. Нагнувшись, чтобы прикурить, Меньшенький спросил:

— Переберем сами, Сеня, а?

— Переберем.

— Нет, правда. За двое суток переберем. А то покидали шатуны, он и гремит, как мешок с костями.

— Переберем, Костя, — сказал Семен. — Только бы запчасти выдрать...

— Доложите капитану, — сказал Меньшенький Табакову, — мы переберем второй номер сами... За двое суток...

Ругнувшись, стармех полез наверх. Моторист поерзал с минуту и тоже пошел за ним.

Они сделали так, как говорили, — за двое суток.

Но в море ушли, не выяснив главного. Ризнич по-прежнему стоял на капитанском мостике, как будто ничего не случилось.

Феликс и Меньшенький были в парткоме. Потом их еще дважды вызывали туда. Вызывали и Мелешу. До окончания ремонта партком не успел разобрать дело. Задерживать траулер в порту не имело смысла — каждый вымпел на промысле был дорог.

«Коршун» получил предписание выйти в район Олюторки.

В 21.00 на «Коршуне» дали «вперед, самый малый». В машинном отделении были Семен и стармех. Стармех всегда приходил в машину при выходе из порта. Сейчас он сидел на кожухе динамо, широко расставив толстые ноги. Он был в пижаме, не сходящейся на обвислом животе. Черный, спутанный чуб падал ему на глаза. Семен внес в вахтенный журнал время отхода, режим работы, подошел к стармеху и тронул его за мягкое плечо (в машинном отделении механики разговаривают глазами), потом ткнул себя в грудь и показал на трап. Стармех недовольно кивнул: «Иди».

Семен не спеша стал выбираться наверх. В открытую дверь полуюта медленно плыли береговые огни. Духота и грохот дизеля остались внизу. Семен глубоко вдохнул морозный ночной воздух. Он немного постоял, привыкая к тишине, и медленно пошел вдоль борта. Падал крупный снег. Он был таким слабым, что, еще не коснувшись потного лица и горячих, оголенных по локоть рук, таял и капельками оседал на ресницах, застревал в бровях, ложился на губы.

Залитый огнями, заваленный снегом, девятый причал отходил назад. За кормой «Коршуна» на густую воду ложились полосы света. От этого тьма впереди казалась еще более непроницаемой. Семен ловил ртом снег.

Шуршит за бортом вода, приглушенно гукают выхлопы.

Еще несколько минут — и покажутся красные створы Сероглазки. Это последнее, что будет видно до самого выхода из бухты. Потянул ветерок. Мокрые волосы сделались жесткими. Семен прикрыл голую шею. Он смотрел в сторону Петропавловска и думал. О чем? О доме, о том, как пахнет степь.

Море — это работа. Шесть лет он уходил в рейсы беззаботно. Так же, как уходит на работу его сосед по общежитию — слесарь с плавучей мастерской «Фриза». И каждый раз его тянуло взглянуть на удаляющиеся огни порта. Но никогда еще ему не было так тоскливо, как сейчас.

Кто-то стал рядом. По сиплому с одышкой дыханию Семен узнал тралмастера Кузьмина. Кузьмин продул папиросу, зажег спичку. Огонек осветил его жесткие усы и широкий нос. Потом Кузьмин подержал спичку перед глазами и бросил ее за борт. Спичка летела целую вечность. И, коснувшись воды, еще горела. Семен так и не видел, когда она погасла.

— Простынешь, Семен... — сипло сказал Кузьмин.

— В машине отогреюсь... — не сразу ответил Семен. Ему и вправду становилось холодно.

Тысячу раз он пытался разобраться, как это произошло, напрягая свою волю и память, будто поднимался на цыпочки, вытягивал шею, чтобы куда-то заглянуть. Но когда казалось, стоит сделать последнее крохотное усилие, что-то опять наплывало, и он беспомощно барахтался в воспоминаниях.

Вот-вот должны были показаться створы Сероглазки. Здесь положат руль вправо и добавят хода. Надо было возвращаться.

Наверно, напрасно Семен вышел на палубу. Какого черта он там не видал! Но если вышел, то не раздумывать же об этом по дороге назад.

Он уже занес ногу над ребристым стальным порогом. Но пальцы непроизвольно вцепились в переборку, и Семен не в силах был их оторвать. Дыханье его стало прерывистым, сердце колотилось оглушительно. По лицу тек холодный пот.

Семен пытался заставить себя перешагнуть через порог на трап, ведущий в машину. Только один шаг, а там все будет по-старому! Но он не мог заставить себя сделать этот единственный шаг. Оказывается, все: скрежет льдин о борта, гуляющая по пайолам вода, а главное — ощущение, что из машины нет выхода, двери задраены, а люди так далеко, что не верится в их присутствие, — жило в нем и только притаилось на время ремонта.