Легенда о Золотой Бабе - Юрий Курочкин

— Нет, нет! Ни в коем случае. Прощайте! — И я побежала к двери.

Он догнал меня и сунул компас в мой карман.

— Возьмите, прошу вас! Если не хотите, выбросите сами.

Я убежала.

12 февраля. 13 ч. 10 м.

Время, время! Стрелки — как примерзли… Ребята поели и легли в углу. Василек включил свой карманный приемник, и все слушают детскую передачу. Я есть не могу. Сашин «беф» стынет в котелке.

Как было дальше?

Вернувшись, я тай и не смогла выбрать момент, чтобы рассказать о встрече Тиме или ребятам. Компас жег мне карман. Но и выбросить его я почему-то не могла.

Пообедав и отдохнув, мы вышли в путь и через несколько часов были в лесной избушке — там, где я сейчас пишу.

Дорога выдалась нелегкой. Вьюжило, снежные вихорьки, неожиданно бросаясь в лицо, ломали ритм хода, стесняли дыхание. Порядочно сил отнял и подъем — хотя и пологий, но затяжной, на водораздел двух речушек, вытекавших из отрогов Шаманихи. Так что едва успели запасти дров, приготовить чай и разогреть тушенку, как все начали клевать носами. Тимофей развернул было, карту и приготовился рассказать что-то интересное:

— А у меня сюрприз… — Но, оглядев усталые физиономии ребят, только улыбнулся.

«Военный совет» решили перенести на утро.

— Тем более, что завтра у нас будут новорожденные, — заявил больше всех любивший поспать Василек.

Этакая высокая, костистая орясина, а спит, как сурок!

Несмотря на усталость, я долго не могла уснуть и ворочалась в своем спальном мешке.

Да, завтра я «новорожденная». Как я любила всегда этот день! Задолго начинала ждать его, хотя в общем-то ничем особенным он не отличался: мама стряпала мой любимый пирог с картошкой, отец, перед тем как сесть обедать, доставал из кармана скромный подарок, потом выпивал стопку водки и, крякнув, трепал меня по щеке:

— Расти большая, доча! По возможности умная.

Это повторялось каждый год, но каждый раз я счастливо улыбалась — и маленькая, и большая — и говорила отцу: «Спасибо, папа».

Дедушка свой подарок обязательно ставил у кровати, так, чтобы, открыв утром глаза, непременно увидела его первым. Обычно это была какая-нибудь самоделка: маленький, искусно сплетенный лапоток, забавный человечек из шишек и проволоки, корзиночка-плетенка из ивняка… А сам сидит в другой комнате и смотрит в открытую дверь — какое впечатление произведет подарок… Милый, усатый мой дед!

Нынче я первый год встречаю день рождения не дома. Обычно, отпросившись в институте, обязательно удирала на день в Тагил, на родную Тальянку — неблагоустроенную, деревянную, но такую милую сердцу старенькую рабочую окраину.

А нынче вот здесь, в лесу. Что ж, уже не маленькая… Двадцать три года — это много или мало? Очень мало, если вспомнить, что я еще ничего примечательного не успела сделать. Очень много, если вспомнить, что только учишься целых пятнадцать лет.

По случаю торжества завтра решено полдня посвятить отдыху: мы все равно идем с опережением графика. Ребята шушукались сегодня; чую, что готовят «суприз». Саша, наверное, прочтет стихи. Он рад всякому поводу, чтобы сочинить эпиграмму, шуточную поэму, а то и целое либретто оперы или киносценарий, героями которых сделает всех ребят из группы. Каждому достается по серьгам. Не всегда остроумно, но всегда трогательно.

А Тимофей? Впрочем, у него столько забот… Да и не любит он сентиментов. А все-таки больше всего мне хотелось бы получить что-нибудь именно от него.

…Пятый год, как мы знакомы. Вначале он показался мне строгим и скучным. Когда я вставала на учет (он был комсоргом), то, записывая мое имя, он переспросил:

— Фаина? Из Тагила, значит?

— Откуда вы знаете? — удивилась я.

— В Тагиле каждая десятая женщина — Фаина. Старинное кержацкое имя… Красивое имя, между прочим.

— А я не кержачка, — обиделась я. — А Тимофеи — все комсорги и все из Свердловска? Неинтересное имя, между прочим.

— Нет, не все, — засмеялся он. Но, полистав комсомольский билет, строго добавил: — А взносы за два месяца не уплачены. Нехорошо.

Я стояла сбоку, и он не видел, как я показала ему язык.

Потом мне попало от него на собрании из-за хвоста по математике. Но из-за хвоста мы и подружились: именно он, отдавая мне все свое свободное время, не только помог сдать зачет, но и заставил полюбить математику.

За его напускной строгостью таится добрая и чуткая душа. Да, он чужд сентиментов — очень нелегко сложилась его жизнь. Дети всех времен и всех народов играют в войну. А он из того поколения, которое в свои десять-двенадцать лет не играло в войну, а рвалось на фронт. Да, он тверд в своих мнениях и решениях, но не из упрямства, а из прочного сознания своей правоты.

В нашей дружбе с ним нет ничего от ухаживания, от увлечения. Мы никогда не гуляли с ним в пустынных аллеях. Даже в кино мы ходим вместе с ребятами.

Мы просто дружим. Нас зовут Тимофая, соединив два имени в одно. Может быть, иногда подтрунивают над нами. Но мы не сердимся — нам-то что, совесть наша чиста.

Правда, случалось, Тимка смущался. Однажды в походе я свалилась в грязь и сильно ушибла руку. На привале он, незаметно для других, выстирал мне куртку. А когда я удивленно и благодарно воззрилась на него, он, покраснев, пробурчал:

— Не обращай внимания. Я дома всегда сам стираю и мою полы. Так и отец делал. Это не женское дело. Стирка и мытье полов — тяжелая работа.

Но чего же тогда смущаться?

В походе он никогда не выделяет меня среди других. Ласковый взгляд его можно поймать только случайно, когда никто, даже я, не может видеть этого.

Мы никогда не разбирались в своих чувствах. Ничего не говорили о них. Мы просто дружим. Но где кончается дружба и начинается что-то другое?.. Может быть, это и есть что-то другое? Может, именно это и есть компас жизни?

Компас? Я с отвращением вспоминаю о том, что он лежал в моем кармане. Мысль, что я так и не сумела рассказать о встрече, мучила и угнетала меня. И во сне мне виделся компас, который сам бежал от меня по снежной целине, мигая фосфорной стрелкой. А где-то впереди, невидимый, шел Ярослав и кричал: «Я первый! Я первый!..» Я силилась остановиться я не идти за компасом, но ветер гнал меня в спину и я, сопротивляясь ему, стонала от бессилия.

Проснулась я словно от толчка. В окне было уже светло. Ух, сколько проспала! Тимофей сидел у окна, опершись на локоть, и пристально смотрел на меня.

— Ты что? — спросила я испуганно.

— Видела нехорошее что-нибудь? — спросил он в ответ. — Ну, спи. Ты сегодня новорожденная, тебе можно.

Но я уже наполовину вылезла из мешка и сидела, сжав руки на груди.