Ленинградские рассказы - Николай Тихонов

Когда он проходил мимо Тимофея, Тимофей сказал:

- Эй, паренек, погоди минуточку.

Мальчик обернулся, оглядел Тимофея с головы до ног и сказал:

- Чего тебе?

- Присядь-ка на минуточку, - сказал Тимофей, - если не торопишься...

- Я не тороплюсь, - ответил мальчик и сел на скамейку.

Тимофей молча разглядывал его. И мальчику это надоело.

- Что я тебе, картина? - сказал он. - Или говори что-нибудь, или я пойду...

- Вот быстрый какой, - сказал Тимофей, - а я вот медленно думаю.

- А ты думай быстрее.

Мальчик засмеялся, и тогда Тимофей спросил:

- Слышь, а где ты зимой жил?

- Где жил? - Мальчик свистнул. - Там сейчас ни одна крыса не живет. Наш дом разбомбили вчистую. Меня самого чуть не пришибло.

- Вот, вот, - сказал радостно Тимофей, - это я и спрашиваю, дом с балконами, четырехэтажный, на углу вон там...

- Правильно. А что, ты тоже там жил? Или кого оттуда знаешь?

- Я там не жил, - сказал Тимофей. - А как тебя зовут?

- Шура Никитин...

- А скажи, Шура, что ты сейчас делаешь-то, учишься или что?

- Мать померла, отец мобилизован, я у тетки живу. Работать хочу, да не знаю, что и куда, мал я...

- А сколько тебе?

- Пятнадцать будет...

- Чего мал, ничего не мал. Хочешь, на работу устрою тебя?

- Ты? - спросил недоверчиво Шура, во все глаза рассматривая Тимофея.

- Ну а кто же! - сказал гордо Тимофей. - Я тебе сейчас записку напишу к одному человеку.

- А ты кто сам-то?

- Я, брат, слесарь, и ты будешь слесарем. Теперь не смотри на лета. Ты из зимы-то вылез ничего?

- Ничего, как тепло стало - бегу, и ноги не ватные...

- То-то, значит, будешь работать. Ты завод у моста знаешь?

- Знаю.

- Вот там я и работаю. Сейчас я напишу тебе записку.

Он вынул записную книжку, которой очень гордился, послюнил карандаш и написал крупными прямыми буквами: "Милый Парфений Иванович. Надо устроить ко мне Шуру Никитина. Я все Вам расскажу почему. А он тоже расскажет".

Он передал записку Шуре, и тот сказал удивленно:

- Как это ты подписался: "Я все живу". Что это такое?

- Это для секрета, у нас с Парфением Ивановичем свой секрет. Не бойся, не подведу. Я тебе расскажу. Только обязательно, смотри. Придешь? Не обманешь?

- А что мне обманывать! Конечно, приду. Меня отец немного слесарному учил. А ты мне скажи, почему меня остановил? Ты меня знаешь, что ли?..

- Немного знаю! - сказал, вдруг смущаясь, Тимофей. - Я тут живу недалеко, много раз видел...

- И ты мне что-то знаком. Ей-богу, знаком, - сказал Шура, - а вот не припомню... У меня, знаешь, после того как засыпало в доме, голова болит часто. А тебя я где-то видел, правда, правда...

- Да, наверно, видел, - сказал уклончиво Тимофей, - близко друг от друга живем, так как не видеть? Так приходи смотри!..

Тимофей рассказал ему, где найти Парфения Ивановича.

- Приду, - сказал Шура, прощаясь, взмахнул удочкой и пошел по набережной.

Тимофей смотрел ему вслед и никак не мог понять, почему он не открылся ему с самого начала. В первую минуту он усомнился, тот ли это мальчик, но имя и пятно на щеке подтвердили, что это тот.

В одну зимнюю ночь, когда особо свирепо падали бомбы с темного, закрытого тяжелыми снежными тучами неба, команду, где работал Тимофей, вызвали к дому, который только что повалился. Бомба попала в самую середину, и теперь в темноте чернел какой-то фантастический остов со многими перепутанными железными балками, и люди с фонарями рылись в грудах мусора, искали засыпанных.

Сначала Тимофей работал наверху завала, но потом его позвали вниз, и комиссар штаба района посмотрел на него внимательно при свете "летучей мыши" и спросил, решится ли он отрыть заваленного в нижнем этаже мальчика. Они подошли к черной дыре, откуда был слышен далекий слабый голос. Взрослому лаз был слишком узок. Тимофей надел каску, взял пилу-ножовку, молоток, зубило, топор и карманный электрический фонарь.

Он полез в дыру. Он твердо знал, что вернется с мальчиком, но для оставшихся это было вопросом. Завал стал оседать. Комиссар приказал прекратить верхние работы, и люди столпились у дыры внизу. Они ходили перед дырой, снег скрипел под их ногами, они говорили тихими голосами, и только комиссар с фонарем время от времени кричал в дыру.

Три часа шаг за шагом полз Тимофей по узкому проходу, обдираясь о какие-то проволоки, гвозди и острые кирпичи. Он дополз до мальчика, лежа на спине разобрал кирпичи над задавленным, освободил ему руку, дал ему фляжку с водой. Сил больше не было. Он осветил фонариком вокруг, чтобы точно запомнить положение. Запомнив, он полез обратно. Когда он вылез, он был мокрый от пота, как крыса под дождем.

Он отдышался и снова полез отрывать мальчика. Так он работал еще шесть часов. И он отрыл мальчика. Когда его вытащили, Тимофей не мог говорить от усталости. Он только слушал, как гудели люди вокруг спасенного, как кто-то сказал Тимофею, хлопая его по плечу:

- А и силен ты, батюшка! Молодец!

Он слышал, что мальчика называют Шурой Никитиным. Отдохнув, он подошел тогда, когда мальчика брали на носилки, чтобы увезти в больницу, и при свете фонаря он увидел бледное лицо с большим кофейным пятном на щеке. Это он запомнил. Потом надо было работать дальше, спасать других, и он только видел, как санитарный автомобиль завернул за угол.

И сегодня здоровый Шура Никитин прошел мимо него с удочкой. Он не мог не остановить его.

...Прошло несколько дней. Во время перерыва Тимофея вызвали в контору цеха. Едва переступив порог, он увидел Парфения Ивановича с толстой самокруткой в зубах, который вынул ее при виде Тимофея, широко улыбнулся и сказал:

- Все живешь, старина! Принимай пополнение.

- Спасибо, Парфений Иванович, - сказал Тимофей. - Я все живу, верно. Пополнение приму.

И тут же, при людях, наполнявших контору, Шура сказал:

- А что же ты скрыл, что ты Скобелев? Я ведь тебя не узнал. Прости, честное слово! Мы с тобой так изменились с зимы-то. Ты вот узнал меня, а я нет. Как вот ты-то меня на улице узнал?

Но Тимофею было стыдно сказать, что узнал он его по кофейному пятну на щеке. Он застеснялся, что-то пробормотал в ответ и пошел из цеховой конторы. За ним шли Шура и Парфений Иванович.

И когда они вошли в цех и перед ними раскрылся прохладный, светлый зал, наполненный металлическими отсветами и блесками, Тимофей сказал Шуре:

- Что было, то прошло... А вот тут, брат, уж мы поработаем вдвоем! И он жестом хозяина и мастера положил свою маленькую крепкую руку на холодную сталь станка.

СТАРЫЙ ВОЕННЫЙ

Он был очень стар, и глаза его совсем ослабели. Все стояли у открытых окон, и он подошел, но ничего не видел. Тогда он сказал:

- Скажите мне, что там такое?

- Там, над городом, далеко где-то подымается к небу густой дым. Огромные, как горы, облака белого дыма. И края их розовые от заката. А теперь дым становится синим. Он встает до полнеба...