Гибель королей - Бернард Корнуэлл

– Сомкнуть щиты! – крикнул я своим людям.

Мы каждый день отрабатывали эту тактику. Если стена из щитов ломается, в свои права вступает смерть, но если стена стоит прочно, тогда гибнет враг. Первые датчане, набросившиеся на нас в диком азарте, вдохновленные предсказанием колдуньи, были остановлены баррикадой и превратились в легкую добычу для наших мечей. Отсутствие боевых навыков и утрата боевого духа после того, как провалилась первая атака, – все это лишило их шанса пробить нашу стену из щитов. Видя, что трое уже лежат в горящем тростнике, а баррикаде из дымящихся досок не причинен ни малейший ущерб, остальные атакующие побежали на берег, спасая свои жизни. Сигурд же уже приготовил новый отряд из двадцати крупных воинов с копьями. Все они были настроены очень решительно, но в отличие от первого отряда действовали хладнокровно и обдуманно. Они были из тех, кто тоже стоял в стене из щитов и убивал противника, кто знает свое дело. Азарт битвы не застилал им глаза, они не собирались опрометью бросаться на нас и применяли другую тактику: медленно выдвинуться вперед и длинными копьями пробить стену, чтобы открыть нас для воинов, вооруженных мечами и топорами.

– Сражайся за нас, Господь! – крикнул Уиллиболд, когда датчане подошли к мосту. Они ступили на настил с большой осторожностью и при этом не сводили с нас глаз. Кто-то выкрикивал оскорбления, но я их едва слышал. Я наблюдал за ними. Мое лицо и кольчуга были забрызганы кровью. Мой щит с воткнувшимся в него датским копьем оттягивал руку. Лезвие «Жала осы» покраснело от крови.

– Низвергни их, Господи! – молился Уиллиболд. – Истреби язычников! Порази их в своем величайшем милосердии!

Монахи опять запели. Датчане оттащили в сторону мертвых и умирающих, чтобы расчистить себе место для атаки. Они были близко, очень близко, но вне пределов досягаемости наших мечей. Я увидел, как сомкнулись их щиты, увидел, как поднялись копья, и услышал короткую команду.

А еще я услышал, как над шумом и гамом прозвучал пронзительный голос Уиллиболда:

– Господь ведет нас, сражайтесь за Господа нашего Иисуса Христа, поражение не для нас!

Я расхохотался.

– Давай! – заорал я тем двоим, что помогали монахам. – Давай!

Огромная хоругвь повалилась вперед. Дамы при дворе Альфреда трудились над ней несколько месяцев, крохотными стежками укладывая на полотно дорогую окрашенную шерстяную нить. Несколько месяцев они возносили молитвы и вкладывали в свою работу всю любовь и умение. И вот сейчас фигура Христа повалилась на первые ряды датчан. Полотно упало на атакующих, как рыболовная сеть, ослепило их и сковало. Я отдал приказ, и мы пошли в атаку.

Легко уклониться от копья, когда копейщик не видит тебя. Я велел второй шеренге вырывать копья у противника, чтобы ничто не мешало нам их убивать. Топор Сердика крушил все вокруг, из-под лезвия летели клочья полотна и мозги. Под боевые кличи мы строили новую баррикаду из датчан. Меч Финана рубил руки копейщикам, и датчане тщетно пытались увернуться от его ударов. Мы рубили их и пронзали насквозь, а огонь позади нас разгорался. Я уже стал ощущать его жар. Ситрик вошел в боевой азарт. Оскалившись, он размахивал длинным топором, обрушивая его на головы датчан.

Я швырнул «Жало осы» в сторону нашего берега и подхватил выпавший у кого-то топор. Я никогда не любил сражаться топором. Уж больно это неуклюжее оружие. Если первый удар оказывается неудачным, на новый замах приходится тратить много времени, которое враг может использовать для удара. Однако сейчас наш враг уже был повержен. Полотнище хоругви покраснело от настоящей крови, пропиталось ею насквозь. Ухватившись за топорище, я вгонял лезвие в плоть противника, разрубая кольчуги и кости. Я задыхался от дыма, датчане вопили, мои люди кричали, и солнце превратилось в оранжевый шар на западе, а земля у моста окрасилась в красный.

Мы отступили от этого ужаса. Я увидел, как на удивление радостное лицо Христа исчезает в огне, пожирающем хоругвь. Осферт подбросил еще тростника и досок, и пламя быстро набирало силу. Люди Сигурда получили сполна. Они тоже отступили и теперь стояли на противоположном берегу, наблюдая, как огонь захватывает мост. Мы перетащили на свою сторону четыре вражеских трупа и содрали с них серебряные цепи, браслеты и ремни с эмалевыми пряжками. Сигурд, сидя верхом на своем белом жеребце, пристально смотрел на меня. Его сынок с мрачным видом – юнец был недоволен тем, что ему запретили участвовать в битве, – сплюнул в нашу сторону. Сигурд же молчал.

– Эльфаделль ошиблась, – крикнул я.

Однако она не ошиблась. Наш вождь умер, возможно, во второй раз, и на обуглившихся кусках ткани еще можно было разглядеть то место, где Он был и где на Него набросился огонь.

Я ждал. Стемнело, прежде чем настил моста, рухнув в реку, выбросил в воздух снопы искр. Каменные опоры, сложенные еще римлянами, сильно пострадали от огня, но не разрушились. На них можно будет построить новый мост, только на это уйдет много времени – ведь уцелевшие бревна уплыли вниз по течению.

Мы тронулись в путь. Ночь была холодной. Мы шли пешком, а монахов и священников я усадил на лошадей, потому что они валились с ног от усталости. Все нуждались в отдыхе, но я запретил делать привал, зная, что Сигурд обязательно последует за нами, как только сумеет переправить своих людей через реку. Под яркими холодными звездами мы дошли до Беданфорда, там я нашел лесистый холм, который счел удобной оборонительной позицией, и мы расположились на ночлег. Костры мы не разводили. Я внимательно оглядывал окрестности, поджидая датчан, но они так и не пришли.

А на следующий день мы вернулись домой.

Глава третья

Наступил и закончился Йоль, бури одна за другой несли с Северного моря снег, который плотным ковром устилал мертвую землю. Отец Уиллиболд, священники – западные саксы, близнецы из Мерсии и поющие монахи – все были вынуждены оставаться в Буккингахамме. Когда погода улучшилась, я выдал им Сердика и еще двадцать копейщиков, которым предстояло сопроводить их домой. Они забрали с собой волшебную рыбку и Иванна, пленника. Альфреду, если он все еще жив, обязательно захочется узнать о предательстве Йорика. С Сердиком я передал письмо для Этельфлед, и по возвращении он заверил меня, что передал его одной из ее доверенных камеристок, однако ответа не привез.

– Мне не разрешили увидеться с госпожой, – сказал Сердик. – Ее держат под замком.

– Под замком?

– Во дворце, лорд. Там все рыдают и причитают.

– Но ведь Альфред был жив, когда ты уезжал, так?

– Он все еще жив, лорд, но священники говорили, что только молитва удерживает его на этом свете.