Сперанца - Сильвия-Маджи Бонфанти

Старик и сам сдал. Когда он говорил, у него дрожали руки.

Таго стал сбивать для Сперанцы топчан в каморке под лестницей.

Старик запротестовал, но Таго, подморгнув Сперанце, шепнул ей:

— Лучше здесь одной, чем наверху с ними… Каморка не бог весть какая, но ты в ней сможешь устроиться. А вон и окошечко, точь-в-точь как в каютах на пароходе. Когда входишь, нагибайся. Помни, что ты вроде как в люк спускаешься.

Он перенес туда вещи Сперанцы и зажег ей огарок свечи.

Сперанца в изнеможении упала на постель. Таго неожиданно нагнулся и снял с нее башмаки. Выходя, он пошутил:

— Смотри, Спере, чтобы тебе ночью мыши нос не отгрызли!

И ушел.

Таким образом, Сперанца еще не видела бабушку.

Она приуныла, и теперь, прислонившись к косяку, едва сдерживала слезы.

Вот тут-то и появилась Минга.

Маленькая, сгорбленная, она подходила к дому, опираясь на палку, и при виде ее девочка содрогнулась.

Старуха шла, что-то бормоча себе под нос, ни на что не глядя.

Только на мгновение она остановилась перед бельем, развешанным на плетне, и опять, все так же бормоча, двинулась к двери. Сперанца не произнесла ни слова. Похолодев от ужаса, она лишь посторонилась, чтобы пропустить ее в дом.

Минга на секунду подняла голову, но молча прошла мимо.

Тогда Сперанце неудержимо захотелось куда-нибудь скрыться. Она с плачем кинулась бежать, сама не зная куда, не разбирая дороги в тумане, и наконец бросилась на землю на откосе дамбы.

Как непохоже было ее возвращение на то, каким она себе его представляла!

Лежа на земле, Сперанца плакала, как плачут дети, громко всхлипывая, не сдерживая слез.

Наконец она немного успокоилась, встала и медленно направилась к дому. Она вдруг поняла, что проголодалась. Сколько времени она не ела? Эта мысль напомнила ей о Таго, который голодал, когда был маленьким, и которого били за то, что он, как барсуки, таскал с поля початки кукурузы. Она должна была ко всему притерпеться: она обещала ему.

Сперанца вспомнила и о том, что перед тем, как уйти, Таго сказал ей, что вернется на следующий день, чтобы посмотреть, как она устроилась. Это ее подбодрило.

Она несмело открыла дверь и вошла. Минга сидела возле очага и ела хлеб с луком. Сперанца подошла к ней, и старуха подняла голову.

— Здравствуй!

— Здравствуйте, бабушка.

Минга что-то пробормотала, потом опять посмотрела на девочку.

— Ты чья будешь?

Сперанца инстинктивно почувствовала, как надо ответить.

— Я дочка вашего Берто, бабушка. Меня зовут Сперанца. Я вернулась.

Минга замерла с открытым ртом, непроизвольно шевеля отвисшей нижней губой. Потом у нее задрожал подбородок, и эта дрожь, казалось, передалась всему ее телу. Судорожно ловя воздух руками, она попыталась встать.

— Сидите, бабушка. Вам что-нибудь дать?

Старуха схватила руку Сперанцы и крепко, словно когтями, сжала ее своими грязными костлявыми пальцами…

Сперанца почувствовала, что вот-вот не выдержит. От тела старухи исходил острый звериный запах, доводивший ее до тошноты.

Потом решительным жестом Минга вдруг отстранила девочку и повернулась в другую сторону. Сперанца в отчаянии ломала себе руки. Что она могла сделать?

Сорвавшись с места, она побежала в свою каморку и закрыла за собой дверь. Она принялась собирать свои вещи и в каком-то исступлении запихивать их в сумку, решив немедленно уехать. У нее бешено колотилось сердце.

Но скоро она поняла всю нелепость этого решения и, бросившись на постель, разрыдалась. Потом она встала и, все еще плача, начала снова раскладывать свои вещи на стуле и в ящике из-под фруктов.

«Мне бы сюда комод, — думала она между тем. — Рано или поздно его придется купить…»

Она не знала, что много лет назад то же самое думала ее мать и что это желание стоило ей жизни.

Она сняла с балок то, что висело на них, и выбросила все за окно. Вместо занавески она повесила лоскут, оставшийся от покрывала, которое ей купила Марта для конфирмации, а на подоконник поставила стеклянный ларчик с младенцем Иисусом. Наконец в руках у нее оказался нож Микеле.

«Пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба», — вспомнила она.

Но сегодня Спере была усталой, голодной, в душевном смятении, и не было рядом ни одного человека, который мог бы понять ее и помочь ей.

Она легла в постель и свернулась калачиком, чтобы не чувствовать, как сосет в желудке.

Ей представилась мачеха Таго, у которой были большие глаза и бледное лицо и которая весь день пропадала где-то, чтобы накормить детей. Кто ее знает, куда она ходила и что она делала… Таго об этом не говорил. Она у него спросит… Ей тоже надо прокормить себя и стариков…

Так она и заснула, думая об этом, и не слышала, как вошел Таго и окликнул ее.

Глава двадцатая

Сперанца стала хозяйкою в доме.

Ей удалось убедить Мингу в том, что она действительно Сперанца, но, конечно, не удалось улучшить ее состояние. Лишь привычка, усвоенная за долгие годы, по инерции еще руководила старухой.

Она бродила весь день, собирая травы, и приносила домой хворост и щепки, чтобы разводить огонь.

Для нее пришлось освободить кладовку под навесом, чтобы она сносила туда все, что подбирала, и не мусорила в доме.

Сперанца сумела изменить облик дома и даже дедушки. У Цвана теперь штаны всегда были зачинены и выстираны, и он знал наверное, что, вернувшись домой с работы, найдет все в порядке и получит тарелку горячего супа.

Старик заважничал и уже начал перед всеми восхвалять достоинства внучки.

— Да, да, дорогие мои, другая в ее возрасте сопля-соплей — и все тут, а на ней весь дом… И я уж не говорю о счетах… Вот уж три вечера она над ними ломает себе голову.

— Какие это счета, Цван, приходится сводить вашей внучке? — спросила женщина, шедшая рядом с ним и погонявшая упряжку волов.

— Мои, мои… Но она говорит, что они очень путаные и никак не сходятся.

— Да вам-то какие счета сводить? Сколько я вас знаю, а мы уж не первый год знакомы, у вас денег не было и в помине…

— Вот, вот. Она и забрала себе в голову, что мне не платят, что положено, и теперь сводит счета… Представляете!.. Когда я у хозяев, можно сказать, свой человек в доме, и управляющий мне доверяет, и родился-то я в имении… Ладно. Она считает, сколько я получаю: рису столько-то кило — значит, столько-то денег; пшеницы столько-то кило — столько-то денег. Представьте себе, она даже считает, сколько с меня причитается за наем дома… Вы понимаете, Велия? За наем дома! Ведь мне его всегда даром давали… Ведь по сути дела он мой… Тут сам черт ногу сломит в этих счетах, но она говорит, что должна во всем разобраться… Говорит, если бы мне платили деньгами, я бы против нынешнего получал втрое больше.

Женщина остановилась и сурово посмотрела на старика.

— Может, я что и не так скажу, Цван, только здесь бывает ваш племянник… Вам бы надо лучше присматривать за девочкой…

— Зачем ему здесь бывать?

— Зачем? Я не знаю, я ничего не видела, и ко мне никто не приходил… Но люди говорят… Ваши там, — она указала на противоположную сторону болота, — все никак не утихомирятся… — И, отвернувшись, крикнула: — Ну, Серый!..

Волы тронулись, и женщина пошла за ними.

Цван с минуту помешкал, обдумывая ее слова. Неужели Таго сказал что-нибудь девочке? Ему это казалось невозможным, но для верности он решил позондировать почву.

Вернувшись домой, старик сразу спросил нарочито веселым тоном:

— Ну как? Какой итог? Сошлось у тебя?

— Кто покладистый, для того все сходится. Вы довольны? Ну и хорошо…

— Скажи же мне, Сперанца, что ты забрала себе в голову? Хотел бы я понять, да никак в толк не возьму.

Они сели за стол друг против друга, в то время как Минга рассматривала свои руки и, казалось, ничего другого не замечала.

— Когда человек работает на других, ему платят, правда, дедушка?

— Как не платить! Конечно, платят…

— Но вы вот никогда не видели денег?

— Нет, но мне дают…

— Хватит! Вам дают продукты, я знаю. Но сколько вам их дают?

— Есть тут какая-нибудь норма? Нет! Один год вам дают побольше, другой — поменьше… Так или нет?

— Конечно, так, милая ты моя девочка… Но ведь в иной год налетит буря, а в иной — нет… Бывают тяжелые годы, когда земля не родит, чего с нее тогда и спрашивать?

— Но ведь бывают и хорошие урожаи, даже очень хорошие. Что же, вам тогда дают двойную долю?

— Эк куда хватила! Как будто это мое добро! Урожай-то хозяйский…

— Но ведь они-то, хозяева — дождь, град или вёдро, — без прибылей не остаются…

— Обожди… Надо быть справедливым: они зато, знаешь, платят еще налоги правительству… Правда же, платят…

С Цваном было трудно спорить, и Сперанца теряла терпение.

— В общем, так ли, этак ли, на одной работе или на другой, вы заняты весь год и не зарабатываете даже на тарелку супа в день. Понимаете вы это или нет? И это, по-вашему, правильно? А вы думаете, хозяин беспокоится, хватит ли у вас муки до нового урожая или сала на весь год?