Подвиг 1972 № 06 - Василий Зайцев

— Одному не справиться, — ответил я.

— Знаю, — согласился он. — Поэтому вот тебе комсомольское поручение: здесь же, на медпункте, подбери среди раненых бойцов метких стрелков и готовь их к борьбе с кочующими пулеметами. Ясно?

— Ясно.

Так я получил приказ создать школу снайперов из раненых солдат.

— Ну, браток, как у вас там в Долгом?

Солдат остановился, суровым взглядом окинул меня с ног до головы и строго сказал:

— Конфет там нет, вороной будешь — мигом без головы останешься…

Прихожу в овраг. Тут наступила относительная тишина — пауза между атаками. Противные минуты затишья: ожидание новых неизведанных испытаний изматывает нервы тем, кто еще не обжился в бою. Особенно трудно в такие минуты человеку с трусливым характером. Такие, как правило, погибают морально раньше своей физической смерти потому, что не думают, как уничтожить противника, а ищут спасения от него и… гибнут. А как же может быть иначе: если ты не убил врага, то он убьет тебя.

Страх. Как преодолеть его? Ответ на этот вопрос таится в характере человека. Где он формировался, какой у него жизненный опыт, в каких условиях креп и закалялся его организм. Фундамент сильной воли, на мой взгляд, закладывается с юных лет.

Вот рядом со мной сидит в окопе корректировщик артиллерийского огня Василий Феофанов. Сидим, плотно прижавшись к стенке окопа, над головами кружат фашистские самолеты. Рядом рвутся мины. Артиллерия обрабатывает наши окопы — враг готовит новую атаку. Кругом все трещит, дыбится. Сколько продлится эта катавасия — не знаю, но не меньше двадцати минут. Смотрю на соседей справа и слева. Лица у них бледные–бледные, как мука. У некоторых трясутся руки.

Каким путем возвратить солдатам самообладание, привести в боевую готовность?

Из кармана я достал кисет, до отказа набитый махоркой, от газеты отодрал клинышек бумаги и стал крутить цигарку, козью ножку. Моему примеру последовал Василий Феофанов. Руки у него большие, ладони широкие, пальцы толстые. Движение рук и пальцев спокойное, уравновешенное. Дальше Феофанова мой кисет не пошел.

Из камня я достал также приспособление и старым, дедовским способом начал выбивать огонь. Раза два ударил чемкой–кресалом по пальцам вместо камня. Василий поднял свои пушистые брови, пристально посмотрел на меня с усмешкой в глазах, как это бывает у сильных духом людей:

— Что, нервы сдают?

— Нет, — говорю, — мало практики в этой области. А как твои нервы?

Василий глубоко затянулся дымом, глаза опустил вниз, делая пальцем дырку в песке:

— Мои нервы и кожа луженые, меня сызмальства отец научил страх презирать.

И разговорился мой земляк как ни в чем не бывало. Родился и вырос он на Урале. Бывало, ночью приходит его отец из тайги и говорит:

— Лошадь в лесу осталась, спутанная, с колокольчиком. Ступай разыщи и домой пригони.

— Идешь по лесу, — рассказывает Василий Феофанов, — кругом темным–темно, хоть глаз выколи, да и лошадь черная–черная, только на лбу между глазами белое пятно. Страшно, сердце бьется и щемит. Бегу на звук колокольчика, ног под собой почти не чую. Казалось, за каждым кустом спрятался зверь и поджидает меня. Оглядываться нельзя, собьешься с пути и лошадь не найдешь.

— Ну а если не найдешь лошадь, что тогда может быть? — спросил я, чтобы привлечь внимание соседей: ведь идет разговор о преодолении страха.

Феофанов сдвинул брови:

— Тогда отец брал узду и лудил мне зад и спину.

— Ну и как? Получалось?

— Видишь, ни руки, ни губы не трясутся, как у некоторых присутствующих…

Тем временем артиллерийская подготовка атаки противника кончилась. Мы заняли свои места и встретили гитлеровских автоматчиков прицельным огнем.

Феофанов не торопясь позвонил на огневые и вызвал огонь батареи на залегших автоматчиков. Тихо, спокойно, без паники — и новая атака противника была сорвана по всем правилам.

Ну как тут не сказать доброго слова в адрес командира роты старшего лейтенанта Большешапова! Это он положил начало вытравлению страха из наших солдатских душ.

Помню, еще по дороге на фронт он решил проверить своих матросов на смелость. Проверял довольно оригинальным способом. Обвешался гранатами Ф–1, выстроил всех новичков в одну шеренгу, потом вызвал одного вперед, выхватил из сумки гранату и быстро объяснил:

— Надо успеть поймать гранату, пока она шипит, и отбросить в сторону. Ясно? — и, не ожидая ответа, выдернул чеку.

Первая брошенная граната так сильно грохнула, что мы только переглянулись, и каждый, вероятно, про себя подумал: «Ничего себе учение придумал наш командир».

За Реутовым пошли Масаев, Грязев, Кормилицын. Когда я поймал брошенную в меня гранату, то в ней не было кольца, однако граната не взорвалась — взрыватель был снят заранее.

Так все «новички» были пропущены через гранатный экзамен Большешапова на марше. И теперь мне стало ясно, что еще до начала боевых действий в Сталинграде бойцы роты Большешапова стали привыкать к борьбе со страхом.

— Трус всю свою жизнь на коленях перед собой ползает, — сказал как–то Феофанов, и с ним нельзя не согласиться.

Страх и трусость живут в одном гнезде, но их можно разделить при небольшом усилии со стороны. Страх живет в каждом человеке, нет людей, не боящихся смерти, а трус — существо более неприятное. Преодолев страх, человек способен на подвиг, а трус так и останется трусом. Хитрит, ловчит и гибнет раньше других.

Кто хочет выжить в бою, тот должен в первую очередь, не забывая о страхе, подавить в себе труса, как ядовитую гадину, которая может принести тебе смерть раньше срока.

Именно из этих соображений я подходил к подбору бойцов в свою снайперскую группу. С трусом нечего делать на переднем крае: он себя подведет и тебя погубит.

У выхода из подвала, где был медпункт, мне попался на глаза здоровенный детина. В солдатской фуфайке, голова забинтована, на ногах кирзовые сапоги огромного размера. Свертывая узловатыми пальцами самокрутку, он смотрел на меня.

— Слушай, как тебя звать? — спросил я его.

— Убоженко, — ответил он неторопливо, тягучим баритоном.

— По фамилии как будто украинец? — высказал я догадку для начала разговора.

— С Днепропетровщины, — коротко подтвердил он.

— Где это тебя шандарахнуло? — кивнув на его забинтованную голову, сочувственно поинтересовался я.

— На участке старшего лейтенанта Кучина блиндаж строили… Я сапер.

— А что дальше думаешь делать?

— Таскать бревна не могу, голова кружится. Буду бить фашистов из винтовки.

Мне понравился этот симпатичный украинец. Я пригласил его из подвала на второй этаж пострелять… Там мы выбрали для него винтовку, замотали его перебинтованную голову рваной гимнастеркой — для маскировки — и заняли огневые позиции. Убоженко выбрал себе место в кирпичах разрушенного простенка.