Месть волчицы - Норман Хьюз

— Нет, Соня, мы друзья по-прежнему. Но если ты мне друг, то ты должна понять…

— А я не понимаю! — выкрикивает она в запальчивости. — Да, так объясни мне!

Стевар умоляюще протягивает к ней руки.

— Понимаешь, служение — это такая вещь… когда Волчица избрала меня, когда она вошла в меня, я в первый раз за всю свою жизнь обрел что-то такое… Я даже не знаю, как выразить это словами. Это больше, чем семья, больше чем дом, это такое родство, может быть, как у ребенка в утробе матери, не знаю. Это важнее всего, понимаешь? — Он смотрит на нее с мольбой, словно действительно надеясь, что Соня его поймет. Но разумеется, она не хочет понимать. И еще хуже для нее, почти как нож в сердце, сейчас его восторг, смущенное лепетание, и эти слова о какой-то общности, семье… Обо всем том, о чем так тоскует она сама, и чего она лишена до сих пор.

Внезапным рывком, когда Стевар меньше всего того ожидает, погруженный в собственные переживания, она заходит ему под локоть, проводит молниеносный захват с подножкой и… валит парня на кустарник у него за спиной. Гибкие, прочные, но достаточно тонкие побеги клонятся под его весом, но кусты достаточно плотно растут, чтобы не сломаться и не прогнуться до земли, так что Стевар зависает в какой-то совершенно нелепой позе, полулежа и полностью утратив равновесие и контроль над ситуацией, а кинжал Сони уже впивается ему в гордо… Он чувствует, как острая сталь кусает кожу, и легкий ветерок, коснувшись надреза, причиняет острую боль.

— Ты… ты что? — Он судорожно машет руками, словно пытаясь за что-то зацепиться, но, разумеется, тщетно, а Соня слишком проворна, чтобы он мог ее ухватить. Она отпрыгивает на шаг, подальше от его ищущих рук… Но тут же новый укол кинжалом, значительно ниже.

— Еще раз дернешься, предупреждать больше не стану. Оставлю тебя без вот этого твоего богатства.

Еще один ощутимый укол, и Стевару действительно становится страшно. Не того, что Соня это сделает, нет, он по-прежнему не верит, что она на такое способна, но он боится ее самой. За все то время, пока они знакомы, он никогда не видел ее такой, никогда не видел этой маски у нее на лице, этих бледных, словно выцветших глаз, поджатых обескровленных губ. Должно быть, такой девушка является лишь своим врагам.

— Соня, ну ладно тебе, брось, — пытается отмахнуться он. — Что на тебя нашло, в самом деле?

— Не двигайся, — голос ее звучит тоже совершенно по-новому, безжизненный, сухой и ломкий, как осенняя трава.

Она легонько щекочет ему пах кинжалом.

— Либо ты сейчас, волчий выкормыш, расскажешь мне все, что я хочу знать, либо в следующий раз, когда заявиться к своей Мийне, тебе нечем будет ее порадовать.

Несколько мгновений Стевар молча смотрит на нее. Несколько бесконечно долгих мгновений… и в глазах его мудрость, которой не было прежде у этого простого парня, всю сознательную жизнь прожившего где-то на болотах в глуши Пограничного Королевства. Наконец, он произносит совершенно спокойным тоном, словно они беседуют в трапезной за кружкой эля, а вовсе не здесь, посреди леса в такой нелепой ситуации и с этим треклятым ножом…

— Ничего особенного не происходит, Соня. Просто дело в том, что в чужие храмы отправитесь не только вы, воины, должны ехать еще и жрецы из круга посвященных. Некоторые из них будут действовать с избранными воинами заодно, другие сами по себе. Это будет зависеть от каждого конкретного случая, как больше шансов преуспеть. Но сначала Оракул выбирал именно их, по двенадцать человек каждый день, то есть всего двадцать четыре, и столько же будет и вас. Для воинов избрание произойдет в полночь сегодня и завтра в главном храме. Вот и все, что я знаю. — Он вздыхает и пытается взглядом найти ее глаза, но ему это не удается, взор девушки ускользает, как стайка серебристых рыбок под поверхностью пруда. — Ну что, стоило оно того? Неужели то, что я сообщил тебе, было и впрямь настолько важно, чтобы разрушить давнюю дружбу?

Он не злится, нет. Скорее, в его голосе горечь недоумения. Он и впрямь не понимает, что нашло на его давнюю подругу, и тоскует по их отныне навсегда утраченной дружбе.

Но Соня, если и чувствует то же самое, если и испытывает какое-то разочарование оттого, что все с таким трудом выбитые ею сведения, оказались не стоящими и ломаного медяка, никак не дает этого понять. Сосредоточенно пожевав губами, она спрашивает:

— Скажи, а тебе известны все храмы, куда должны ехать воины?

— Пожалуй, что да. Желаешь, чтобы я тебе их перечислил?

Если в голосе Стевара и звучит насмешка, Соня делает вид, что не замечает этого.

— Нет, — она качает головой. — Просто скажи мне, какой храм среди всех считается самым худшим, самым опасным, ну, в общем, ты понимаешь… Какой?

Стевар надолго задумывается, и, наконец, изрекает.

— Они все один хуже другого, Соня. Самого худшего среди них нет, потому что они все таковы. В те, с которыми хоть что-то ясно, или где можно что-то узнать через официальных посланцев Волчицы с помощью даров, подкупа и так далее, будут отправлены совсем другие люди, не вы, опытные воины и маги. Нет. Если уж Волчица отправляет вас туда, то это значит, что никто, кроме вас, не справится. Так что худшего места просто не существует. Равно как и лучшего.

Соня отступает на шаг, даже не думая помочь Стевару подняться, и тот, краснея от смущения и неловкости, вынужден перекатиться набок, свалиться на землю, оцарапав лицо и руки острыми сучьями кустарника, и лишь затем, с четверенек, поднимается на ноги.

У воительницы при этом вид рассеянный и отстраненный, словно она сейчас где-то в сотнях лиг от этого места.

— Почему ты сказал — вы? — неожиданно звучит ее голос. — Поверить не могу, что ты никуда не едешь.

Стевар разводит руками. Его и самого гложет именно это, и как раз от этих переживаний он и хотел отвлечься нынче утром, вытащив Соню на пробежку… Отвлекся, как же.

— Со мной незадача, — произносит он деланно равнодушным тоном. — Я уже не могу считаться воином, поскольку получил поцелуй Волчицы, но еще и не посвященный, поскольку с того дня не прошло и одной луны. Поэтому… — он вновь разводит руками с сокрушенным видом.

Соня усмехается чуть заметно, впервые за все это время в упор глядя на северянина.

— Да, не повезло тебе, Стевар, ну да ладно, вернусь — расскажу, что там и как. Я, в отличие от тебя, таиться не собираюсь.

Несправедливость этих слов возмущает его почему-то даже больше, чем недавно пережитое унижение, ее угрозы и грубые речи. Он пытается найти слова, чтобы объяснить, насколько она к, нему несправедлива… Но воительница уже направляется прочь по лесной тропинке, что ведет обратно в Логово. Силуэт ее, окруженный солнечным танцем пылинок, кажется едва ли не призрачным, охваченным золотистым сиянием, в этом замершем зачарованном лесу.