Смертоносный груз «Гильдеборг» - Павел Гейцман

— Желают господа обедать здесь или пройдут в ресторан? — спросил Уис после того, как показал нам спальню, приемную, гостиную и столовую. Весь фасад дома был стеклянным. Отсюда мы видели реку и долину, где вдалеке вырисовывались дворцы Претории.

— Лучше здесь, — сказал я и посмотрел на часы. Время обеда давно прошло. Лучше не привлекать внимания. Мы должны быть и здесь осторожны.

Уис снова глубоко поклонился.

— Через пятнадцать минут будет накрыто. Есть еще у вас какие-либо желания, господа?

Я отрицательно покачал головой.

— Да-да, — сказал Гут и фамильярно обнял стюарда рукой за плечи. Уис замер. — Раздобудешь нам девку, но красивую, понял? Одной нам вполне хватит.

Он выудил из кармана и всунул окаменевшему стюарду в ладонь пятирандовую банкноту.

— Господа из Европы? — пробормотал, запинаясь, неуверенно Уис. Господа, вероятно, не знают, что это строго запрещено. Я знаю только цветных девушек. Господа должны посетить какое-либо заведение в городе, где есть белые дамы. Наш отель — первоклассное заведение, и ничего такого мы не можем допустить. За это я лишусь места и буду наказан. Очень прошу вас извинить меня…

— Не трепись, брось трепаться, — сказал все с той же сердечностью Гут и выудил из кармана еще два ранда. — У нас нет времени ездить в город.

— Господа только что прилетели?

— Сегодня утром.

— Но это может быть только "кофе с молоком", — шепнул он тихо. — Я на самом деле не имею связи с белыми дамами.

— Белая или черная… — Гут широко махнул рукой.

— Может быть, господа хотят выбрать? — спросил услужливо стюард и вынул из нагрудного кармана коробку с фотографиями. Колебаний и след простыл. Серия голых красоток продефилировала перед нашими глазами. — Черных я никогда бы вам не отважился предложить, — шептал Уис покорно. — Эти девушки почти белые, первоклассные цветные.

Гут показал на одну.

— Это Гледис, господа, самая красивейшая метиска из всех, которых я знаю, непременно будете довольны, но… — Минуту он неуверенно смотрел на нас. — Это можно устроить после обеда, вечером здесь слишком оживленно, она может возбудить подозрения. Кроме обслуживающего персонала, цветные здесь не смеют появляться. Во второй половине дня это, скорее всего, пройдет незаметно.

— Нам все равно, — кивнул Гут в знак согласия.

Стюард поклонился.

— Могут официанты накрывать на стол?

— На здоровье!

Аппетит у меня пропал. Поведение Гута меня расстроило. Так мы скорее всего попадем в беду.

— Ты не должен был этого делать, — сказал я решительно. — Нам нужно убраться отсюда, на женщин времени еще будет достаточно. Если ее у нас поймают — мы пропадем вместе с ней.

— Ерунда, я знаю это по Кейптауну. Эти парни все одинаковы, хотят из тебя вытянуть денежки. Поэтому столько кричат об опасности. Совершенно очевидно, что здесь спят и с цветными, и с черными. Несколько лет тому назад вынуждены были даже запретить смешанные браки, якобы потому, что от белой расы скоро ничего не останется. Любая из этих цветных красоток лучше, чем белая курица, иначе откуда бы взялось столько метисов? Можешь на меня положиться. Уис отлично все устроит.

Я махнул рукой. Ему было бесполезно говорить о том, что у меня нет желания заниматься любовью коллективно. Гут был моряком; когда они где-нибудь бросали якорь и команда не получала увольнительной, они тайно проводили на борт хотя бы одну девку, а та потом путешествовала из каюты в каюту. Но мне это было не по нутру. До сего времени я не мог приспособиться к своему положению, признаться себе, что я устал сопротивляться.

Обед был отличный, а ледяное пиво вернуло мне настроение. Еще пару дней я должен все это выдержать, а потом начну новую жизнь.

Один, без Августы. Я осознал, что уж бог знает как долго не вспоминал о ней, что я окончательно освободился от нее. Как она была беспредельно далека и нереальна! Возьмусь за первую работу, которая подвернется, только бы иметь возможность сдать экзамены. Буду ценить каждую минуту.

Я сидел в кресле на террасе и смотрел на роскошную долину. Было приятно мечтать о будущем. До тех пор, пока человек имеет надежду, он не стареет, время не движется. Я прикрыл глаза. Снова увидел ту голую красотку на фотографии. На самом деле, я не сказал бы, что она цветная. Выразительное лицо, обрамленное вьющимися волосами, высокие, немного широко расставленные груди европейских женщин. Может быть, только ноги у нее были слишком длинные и стройные для ее роста. Что это за сумасшедшее государство? Та девушка была действительно многим прекраснее, чем толпы здешних утомленных женщин, которых мы видели на улицах Порт-Элизабета и Претории. Проблема, по-видимому, заключается не в цвете кожи, скорее всего, это просто предлог. Очевидно, дело в том, как разделить людей на свободных и несвободных, властителей и рабов.

Возможно, я тоже найду женщину, с которой можно будет жить, возможно, бог его знает. Опять кончается один отрезок моей жизни и начинается новый. Я еще не знаю какой, но уже чувствую, что наступает перемена, что она быстро приближается.

Гут неподалеку в тени огромного зонта разбирал газеты, которые мы нашли в гостиной. Это были "Die Transvaaler", отпечатанные на африкаанс — языке буров, возникшем на основе голландского. Но меня не интересовало, что делается в мире и даже в этой стране. У меня было достаточно своих забот.

— Пойду поплаваю, — сказал я равнодушно, чтобы Гуту не пришло в голову, что я сбегаю перед приходом незнакомой Гледис. Я решил не возвращаться раньше, чем увижу, как она уходит. Пусть Гут себе натешится.

— У тебя нет плавок, — заметил Гут рассудительно, не подняв даже глаз от газет.

— Может быть, куплю в магазине у бюро обслуживания. Я заметил, что там есть купальные принадлежности.

Он пожал плечами и продолжал с интересом просматривать газеты. Я поднялся, допил нагревшееся пиво и побрел между клумбами вниз.

Солнце палило мне в спину. Прильнуло и скребло коготком. Это было восхитительное чувство — нырнуть в зеленую, кристально прозрачную воду бассейна и чувствовать прохладный аромат трепещущего воздуха.

Каникулы.

Мне так нравится аромат каникул. Далекий и нереальный. Возможно ли, что когда-то они были на самом деле? Я перевернулся на спину и смотрел, сощурив глаза, на серо-голубой небосклон. Нет, это не мое каникулярное небо. Небосклон был скорее свинцово-серым, чем голубым. Дамы на шезлонгах под солнечными зонтами, скрытые за черными очками, вполголоса говорили на африкаанс — на языке, которого я не понимал. Долго я плавал туда и сюда, стесняясь выбраться из воды. Моя кожа по сравнению с их кожей была так невероятно бела, так обесцвечена темнотой трюма, что я производил впечатление единственного настоящего белого во всей округе. Все остальные рядом со мной были цветными, если не банту.[5]

Когда я, наконец, вылез, чтобы растянуться в шезлонге, то заметил взблески очков. Меня провожали любопытные взгляды женщин. Я почувствовал необыкновенное облегчение — я не какой-то затравленный человек, я белый, и никто в этом не сомневается. Неделю тому назад мы еще ползли по трюму и не имели представления, как все это кончится, где мы очутимся.

Про себя я начал подготавливать речь, которую произнесу перед послом, но скоро бросил это, мне не хотелось возвращаться на «Гильдеборг». Она перестала для меня существовать. Поверхность бассейна мерцала и блестела, неподалеку тихо катилась мутно-зеленая река. Еще один прыжок, и я буду в Европе. Но даже и об этом мне не хотелось думать. Думать об этом означало заботы, слишком много забот. Завтра будет достаточно времени, так что до завтра…

Машинально я смотрел перед собой и воспринимал только краски, дикие и сочные. Человек все получает в долг. И эту минуту среди изобилующей всеми цветами радуги чужой природы на другом континенте кто-то подсунул мне как расточительный сон. Я спас себе жизнь, но не обманчивый ли это дар? Не временная ли отсрочка? Можно ли надеяться, что самолет не рухнет, что на первом перекрестке меня не переедет автобус? Что против этого может сделать человек, в какое посольство должен обратиться? Где просить помощи? Он должен быть благодарен за каждое мгновение, которое ему дано. Я попытался схватить его и задержать. Я крепко сжал деревянный край шезлонга.

Напрасно!

Река текла, и солнце не останавливалось. Перед нашим бунгало, которое я хорошо видел отсюда, остановилась черная, начищенная до блеска машина. Гледис, пришло мне в голову. Каждый из нас продается. И люди только товар, их можно купить и продать. Утром она не имела никакого представления о нашем существовании, а сейчас она здесь, чтобы предложить то, что имеет. Мы тоже продались гофмановской "Анти-Террористической Унии".

Но это была не Гледис.

Двое мужчин торопливо вышли из машины и направились к дому. Кто-то из посольства? Изменение программы? Проститутки здесь, очевидно, не имеют таких машин. Я быстро встал и побежал в кабину. Набросил на себя рубашку, на мокрые ноги натянул брюки и причесал волосы. Чего они хотят? Посол пожелал с нами говорить уже сегодня?