Пожиратели призраков - Чэпмен Клэй Маклауд

Рядом со мной кто-то сидит.

Контакт

– Черт! – Тобиас швыряет тетрадку Сайласа через всю комнату. Страницы шелестят, будто черная книжечка хочет взлететь. Она стукается о стену за моим плечом, царапая штукатурку, а потом падает лицом вниз всего в паре сантиметров от моего колена.

– Я сделал все, что написано, – Тобиас пододвигает к себе фонарь, его тень становится больше, а наши с Амарой – меньше. Его сгорбившийся силуэт возвышается над нами. – Прямо как просил Сайлас…

Я смотрю на наши тени на стене. Там дрожат всего три силуэта.

Амара предусмотрительно не смеется. Тобиас всегда был ранимым. На курсе творческого письма он всегда закрывался в себе, если кто-то критиковал его короткие рассказы. А Сайласа это не волновало – наоборот, он раздувал пламя.

Ну и пусть идут в жопу, раз не понимают.

Чего не понимают? – просил – требовал – ответа Тобиас.

Тебя. «Я не понимаю мотивацию твоего нарратора». «Может, лучше писать от третьего лица?» Это все конвенциональная херня, – Сайлас посадил в голове Тобиаса зерно мнения, что тот был непонятым гением. Ведь если Сайлас все видел, значит, это правда. А теперь нам с Амарой приходится разбираться с гнилым плодом раненого эго Тобиаса. Спасибо, Сайлас.

– Эй… – осторожно начинает Амара, – Тоби, все хорошо. Не убивайся так.

Она кладет руку ему на плечо, надеясь утешить, но Тобиас резко отстраняется:

– Не надо.

«Скажи им, что видела, – прошу я себя. – Расскажи про свет и про…»

– Но почему не сработало? – спрашиваю я.

– Я… я не знаю. Может, таблеткам надо привыкнуть к организму? Как бы… приспособиться к химии мозга или типа того. Мы с Сайласом только начали проверять.

– Проверять, – повторяет Амара. Не с вопросом. Если Тобиас не уловил, то я уж точно поняла: одного раза достаточно. Амара попыталась, с Амары хватит. Говори что хочешь, второй раз она не станет.

Тобиас-таки не уловил.

– Надо пробовать, пока не установим контакт.

– Мне не улыбается быть твоей спиритической подопытной мышкой, – Амара с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза. Когда она расстроена, взбешена, скептична или все вместе взятое, это видно. Амара опирается на колени и руки, а потом поднимается с пола, чтобы Тобиас не видел ее лица. – Мне надо перекурить. Кто-то хочет со мной?

Тобиас вскакивает.

– Тебе нельзя выходить.

– Тоби. Спокуха. Я выйду на задний двор, – никогда не вставайте между Амарой и сигаретами.

– Тебя кто-нибудь увидит.

– …Ты не разрешаешь мне выйти? Чтобы покурить? – Амара все больше распаляется. Это плохо закончится. Я хочу стать невидимой, такой же прозрачной, как брезент.

– Пойдем наверх, – предлагаю я. – Тогда нас никто не увидит.

– Не утруждайся, – Амара выходит из гостиной, не сказав больше ни слова. Я слышу ее шаги на лестнице. Дом скрипит под гнетом ее молчаливого гнева. Мы слушаем, как она топает по другую сторону потолка. Внезапно я вспоминаю, как молча ссорились мои родители. Между ними велись целые войны, хотя они не обменивались ни единым словом. Целыми днями бросали пассивно-агрессивные взгляды и поджимали губы, а я сидела под этим перекрестным огнем, осознавая, насколько громким может быть молчаливый дом.

Мы с Тобиасом остаемся на месте, маринуясь в этой тишине. Он напоминает мне десятилетнего сумасшедшего ученого, убивающегося из-за неудачного эксперимента.

– Мы так близки.

– Этим вы занимались перед смертью Сайласа? Это его убило?

– Призрак так не работает.

Я хочу спросить: «А как он работает?»

– Если мы сможем установить контакт, ты только подумай о возможностях. Люди будут общаться со всеми, кого потеряли. Смерть не должна быть концом. Больше нет.

Я хочу рассказать ему о тени – о Сайласе. Это же был Сайлас? Тобиас мне поверит. Наверное, даже станет самодовольным. «Я же говорил», – утрет он Амаре нос.

Но что, если я ошибаюсь? Что, если я его не видела? Это могло быть просто игрой света. Больше ничего – свет и движущиеся тени. Вот и все.

– Может, попробовать еще раз? – гадаю я.

– В смысле, прям сейчас? – не понимает Тобиас.

– Да.

– Завтра, – говорит он. – Надо отдохнуть. Надо… надо разобраться.

Никто не спрашивал, как Тобиас переживает потерю Сайласа, какой тяжелый это для него удар. Ведь кем станет Тобиас, если Сайлас не будет его поддерживать? Может, ему Сайлас нужен даже больше меня.

– Эй, – накрываю я его руку своей, чтобы привлечь внимание, – я в тебя верю.

У него открывается рот, но слов нет. Как и дыхания.

– Что… правда?

– Ты все сможешь. Я знаю, что ты…

Я не замечаю, как Тобиас наклоняется ко мне, пока его губы не прижимаются к моим. Этот жест такой неуверенный, словно меня касаются крылышки мотылька.

Я отстраняюсь.

– Нет.

Это слово как будто вытягивает его из сна. Даже в тусклом свете фонаря я вижу, как к его щекам приливает кровь. Что, черт возьми, это было? Тобиас никогда раньше не пытался поцеловать меня. Я перебираю все свои воспоминания с ним наедине, чтобы понять, подпитывала ли когда-нибудь его веру в такие отношения.

– Прости, я…

– Ничего, – пытаюсь я прийти в себя. – Я… я просто…

Тобиас уходит в себя, как улитка в раковину, и поднимается с пола. Его брюки покрыты опилками, которые осыпаются, как снег.

– Уже поздно. Я…

– Тоби…

– Устроюсь наверху. Спокойной ночи, – он не дожидается моего ответа и уходит, не оглядываясь. Я не понимаю, ему стыдно, обидно или все вместе.

Я слушаю шаги наверху, дерево скрипит под весом его тела.

Теперь в гостиной только я.

И тени.

«Знаешь, когда в доме по-настоящему водятся призраки? – как-то пьяно пробормотала мама мне – или надо мной – после того, как я спросила, не прячется ли под кроватью призрак. – Когда мы страдаем там в тишине. Потом ты поймешь. Поверь. Сама все почувствуешь». Она прижала палец к губам и улыбнулась, но как бы не улыбкой. Т-с-с. В детстве всегда казалось, что мама мне столько всего не рассказывает: секреты, существующие прямо рядом с нами, все то, что недоступно моему пониманию и ждет, пока я наконец вырасту и стану женщиной. Мне всегда было с ней неуютно, потому что она словно жила прошлым, вела какую-то устаревшую жизнь домохозяйки, но теперь я не так в этом уверена. Может, она всегда была запертой, оставленной бродить по коридорам, как одинокий призрак.

Я сижу в тишине пустого дома и ничего не могу с собой поделать. Мне просто надо спросить…

– Сайлас? Ты здесь?

Ш-ш-ш.

Я всю ночь плохо спала – особенно на этом жестком полу. Будто пельмешек в спальнике, только сваренный и обливающийся потом.

Ш-ш-ш. Сначала я подумала, что по гостиной ползает змея. Но потом я слышу металлический тук-тук-тук маленького шарика о стенки банки с краской. Ш-ш-ш.

Лезвие топора мигрени раскалывает череп. Я уже мучилась от головных болей с бодуна, но эта просто запредельна, прямо-таки вагнерианская. От меня осталась лишь высохшая оболочка человека.

Ш-ш-ш. Тобиас раскрашивает гостиную. Фанерный пол покрыт граффити, по всем стенам до потолка. Пары́ обжигают мне легкие.

– Как тебе? – спрашивает он, явно довольный собой. Розовые буквы распускаются по полу, как влажные сорняки. На одной стене Тобиас жирным шрифтом вывел ДА, на противоположной стене – НЕТ, а на третьей – ПРОЩАЙ. Он превратил комнату в огромную спиритическую доску.

– Впечатляет. А ты смастерил планшет размером с доску для серфинга?

– Нам это не нужно, – отвечает он, будто вопрос был серьезным. – У нас есть ты.

– Так я планшет? Ясно, – киваю я слишком резко, и кости на шее трещат, как пупырка. – У нас есть кофе? Или дробовик?

– У нас сушняк, – протягивает он бутылку с водой. – Нужно пополнить водный баланс.