Титулярный советник - Валерий Пылаев

не власти совсем дело, а в людях. А люди разные бывают. И из простых, и из благородных… Есть вроде тебя, хорошие, а есть такие — тьфу! Ни совести, ни силы настоящей нет, только имя и денег полные карманы. — Настасья поморщилась — будто вспомнила что-то особенно неприятное. — Вроде графья, а на уме одни девки да машины.

Я встречал… да чего уж там — еще полгода назад я и сам был таким же: бестолковым недорослем, убежденным, что мир вращается вокруг него.

— Ладно, прости. — Я накрыл чуть подрагивающую от гнева руку своей. — Насть…

— Что — Насть? — Зеленые глаза выстрелили две молнии. — Мое дело — мастерская. А хочешь политикой заниматься — так занимайся, благородие! Ты у нас знатный — может, кто и послушает.

— Знатный… Ничего, Насть. — Я осторожно стиснул тонкие теплые пальцы. — Скоро ты сама будешь знатная. Закончишь университет, получишь чин по двенадцатому классу. А может, и по десятому даже.

— Да что мне, благородие, — отмахнулась Настасья. — Все равно оно… не то.

— Да почему же? — Я чуть подался вперед. — Если поступишь на службу, получишь по выслуге и девятый класс. А это уже — потомственная дворянка!

— Потомственная, не потомственная… Разная у нас с тобой жизнь выйдет, благородие.

Только что передо мной сидела грозная валькирия, готовая буквально сжечь меня взглядом — и вдруг потухла. Разом, в одно мгновение, как свечка, на которую дунул ветер… Похоже, я сам того не желая уколол ее в больное место.

— Насть, я…

— Да не надо, благородие. — Настасья печально улыбнулась и погладила меня по руке. — Все равно не поймешь.

— А ты покажи!

Мысль, зародившаяся мгновение назад, превратилась в идею. И сразу из идеи — в план. Пока еще смутный, неясный… Но почему бы и нет?

— Это как? — Настасья чуть отодвинулась и даже попыталась освободиться из моей хватки. — У тебя глаза какие-то… Ты чего задумал?

— Нормальные у меня глаза, — усмехнулся я. — Просто подумал — ну как-то же ты без меня отдыхаешь, развлекаешься?.. Ходишь на танцы?

— Ну… бывает, что и хожу.

— Отлично. — Я отодвинул кружку и поднялся из-за стола. — Вот их и показывай.

Глава 8

— Благородие, у тебя крыша уехала, — простонала Настасья. — Уже так далеко, что я и не вижу даже.

— А что тебе не нравится? — Я чуть повернулся перед зеркалом. — По-моему неплохо.

Образ получился если не стопроцентно достоверным, то хотя бы цельным. Джинсы, простенький шарф и кепка, закрывавшая козырьком лоб и даже глаза — если надвинуть пониже. Потертая куртка из кожи оказалась чуть великовата — похоже, Сенька оказался пошире меня в плечах. Но так даже лучше: пусть думают, что стащил у отца или старшего брата. Рубашку я оставил — ничего подходящего по размеру не нашлось — да и вряд ли кто-то станет приглядываться… А вечером на улице или в полумраке зала для танцев никто не отличит копеечную ткань от французской, которая стоит чуть ли не пятерку за погонный метр.

— На таксиста похож, — усмехнулась Настасья.

— Да хоть бы и на таксиста. — Я пожал плечами. — Главное, чтобы не на себя.

Отросшая за пару дней щетина не только добавляла мне пару-тройку лет, но и дополняла образ пролетария. Обычного парня из простых, который честно отстоял всю неделю в цеху за станком или таскал мешки на складе… а может — и правда, крутил баранку.

Но чего-то все-таки не хватало… Только чего?

Ну конечно! Руки!

Выйдя из подсобки, я решительно направился к машине с раскрытым капотом. Провел ладонями по двигателю, собирая как можно больше маслянистой копоти — а потом, тщательно размазал по коже и стер оставленной на крыле тряпкой. Настасья наблюдала за всем этим со странной смесью веселья и недовольства на лице, но все-таки подсказала:

— Теперь иди и помой… Только раз, все не смывай. И одеколон на полке возьми. Наши как на танцы соберутся — всегда столько на себя льют, что дышать нечем становится.

Я послушно выполнил все указания до единого. Пахло от меня теперь, как от целой парфюмерной фабрики — причем чем-то ядреным, чуть ли не выжигающим глаза и ноздри первые минуту или две. В общем, сомнительное удовольствие — но если уж надо…

— Прошу, сударыня. — Я протянул Настасье руку. — Изволите танцевать?

Она тоже успела переодеться. Конечно, не как на на выход в высший свет — но тоже вполне симпатично. Светлое платье по колено, сапоги и приталенное пальто с двумя рядами серебристых пуговиц. Совсем новое — видимо, купила недавно сама.

Ходить в мастерскую или по своим делам в том, что дарил я, Настасья, похоже, стеснялась.

— Укутайся. — Я натянул ей на голову повязанный на плечи пуховый платок. — Замерзнешь.

— Так тут недалеко совсем, благородие…

— Это на машине недалеко, — усмехнулся я. — А мы пешком пойдем, через черный ход. У меня на улице целая “Волга” сатрапов. Ты часто видела, чтобы парни с завода приезжали на танцы с охраной?

Я не собирался брать с собой ни машину, ни уж тем более дедовых “гвардейцев”. Конечно, нехорошо было обманывать парней и сбегать тайком — но я даже не надеялся, что они отпустят меня по-хорошему… Да и какая опасность может подстерегать меня там, где собираются самые обычные парни и девушки с рабочих окраин?

Убийцам с “глушилкой” там делать нечего — а остальные Одаренному не страшны.

Когда мы вышли на улицу, в нос тут же ударил запах завода и табачного дыма. Но какой-то выстуженный, подмерзший — похоже, ночь собиралась быть холодной. Я даже на мгновение пожалел, что не поддел под куртку что-то потеплее.

Но возвращаться, пожалуй, уже поздно. До клуба недалеко — за угол через улицу, даже меньше километра. Вряд ли успею замерзнуть… да даже если успею — уж точно найду способ не навредить здоровью.

Все-таки мы, Одаренные, покрепче обычных людей.

— Только не высовывайся, благородие, ладно? — негромко проговорила Настасья, чуть сильнее прихватывая меня под руку. — Если узнают — разговоров не оберешься… Тебе-то что, уехал и уехал, а мне тут жить. И ребятам моим из мастерской — тоже.

— Буду вести себя прилично, — пообещал я. — Тише воды, ниже травы.

Действительно — Настасью здесь, похоже, знали. И если не любили, то уж точно относились неплохо. Пока мы шли до соседней улицы, с ней здоровался чуть ли не каждый встречный. И молодые парни, ее ровесники, и взрослые мужики лет по сорок с чем-то кивали, махали руками, иногда негромко бормотали что-то приветственное — но подходить не подходили. То