Противостояние - Игорь Вардунас

Карл проснулся от громкого стука в дверь. Открыв глаза и оглядевшись по сторонам, священник понял сразу две вещи. Первое – он лежит не на сене, а на относительно мягкой кровати. Второе – судя по солнцу, дело движется к полдню. Чтобы разъяснить эти наблюдения, требовалось произвести определенную умственную работу, на которую у него откровенно не было сил. Все тело болело, словно он весь предыдущий день и всю ночь проработал в поле, уши будто заложило ватой. Мысли ускользали, словно шмыгающие крысы. А тут еще этот стук, словно молотящий по макушке…

– Попозже! – Карлу казалось, что он проорал это слово во всю глотку, однако изо рта его вырвался лишь глухой и сдавленный сип. Впрочем, этого оказалось достаточно. Стук прекратился.

Карл сел и опустил ноги на пол, мучительно пытаясь припомнить, как он сюда попал. Шаря взглядом по комнате, он обнаружил рядом с кроватью стол, а на столе – кувшин. Протянул руку, взял. В глиняном сосуде плескалась какая-то жидкость. Карл принюхался. В нос ему ударил терпкий запах – вино! Священник, словно похмельный пьяница, сделал пару глубоких глотков.

Ломота, терзающая члены, помалу начала отпускать, в голове зашумело, но быстро прошло, да и вата из ушей чудодейственным образом испарилась. Прояснившись, голова заработала в полную силу, и Карл вспомнил все…

Вчерашнее дознание кардинал Годэ проводил в темпе сбора персиков при надвигающейся буре, грозящей посбивать с веток нежные фрукты. Либо последним маневрам внутри оборонительного строя, в то время когда противник уже надвигается, развернувшись в конную лаву. Едва за пойманными катарами захлопнулась дверь подвала, как во двор, словно баранов на бойню, загнали «свидетелей», на которых указал староста. Годэ занял привычное место в облюбованном кресле, Швальбе у пыточного стола, рядом с которым уже была обустроена дыба, а Карла усадили на секретарское место, и пошла писать инквизиция…

Арбалетчики по одному извлекали катаров из темницы и передавали их доминиканцам. Привычные к дознавательской процедуре монахи раздевали подследственных, и в поисках сатанинских отметин брили их начисто, от паха и до макушки, включая и подмышки с бровями. В комнату для допросов эти несчастные попадали в голом и довольно нелепом виде, где их уже ждали свидетели.

Годэ при появлении очередного еретика задавал для порядку вопрос об имени и роде занятий, после чего, откинувшись в кресле, наблюдал за происходящим, а к допросу приступал брат Ансельм. То, что производил доминиканец, собственно и допросом-то не было. Он задавал пару механических вопросов свидетелям, после чего предлагал арестанту немедленно сознаться в своих грехах. Совершенный тут же согласился на все и предложил любую посильную помощь, старуха злобно шипела и норовила доплюнуть до кардинала, а толстая баба причитала и жаловалась на жизнь.

Вне зависимости от того, что отвечал подследственный, его тут же передавали Швальбе, который при помощи двух подручных вздымал жертву на дыбе и, поигрывая в руках одной из своих заковыристых железяк, повторял заданные вопросы, ласково потыкивая подвешенное тело в самые уязвимые места. Карл, как того требовала процедура, записывал каждое слово, произнесенное обвиняемым.

До смерти перепуганные свидетели, не желая оказаться на дыбе, наперегонки обвиняли односельчан во всех смертных грехах, которые им приходили в голову, от сатанинских шабашей и пития крови невинных младенцев до рукоблудия и воровства моркови с соседского огорода.

Четвертой на допрос привели Арабель. Девушка, потеряв свои роскошные волосы и лишившись бровей, со следами грязных наемничьих пальцев по всему телу, выглядела поистине жалобно. При виде девушки Карл, опасаясь выдать свои чувства проницательному Годэ, опустил глаза и вжался в пергамент. Впрочем, девушка вела себя именно так, как просил ее Карл. Открывала рот, лишь когда ее об этом просили, сознавалась во всех деяниях, в которых просил сознаться отец Ансельм. В общем, вела себя столь покладисто, что и на дыбе ее Швальбе подержал скорее уж для порядку, не вздергивая так, чтобы вывихнулись суставы.

Первая часть процесса, определяющая степень вины подследственных, завершилась к полночи. Оставалась вторая, более важная часть – получение показаний про оставшихся на свободе соратников. Точнее, если называть вещи своими именами, не получение, а выбивание. Ибо в столь важном деле, как выявление еретических «гнезд», святая римская инквизиция никогда не опиралась на столь хлипкий фундамент, коим, по мнению всех мировых юристов, является добровольное признание и явка с повинной. Каждого из подследственных требовалось вдумчиво и беспристрастно подвергнуть пыткам, дабы он мог очистить совесть, вспомнив даже то, о чем говорил епископ Варезе с антипапой Сильвестром на ломбардской границе.

К тому времени как начали пытать Совершенного, Карл, почти не спавший предыдущую ночь, уже вовсю клевал носом, то и дело оставляя на пергаменте вместо четких строчек, нечитаемые завитушки и крючки. Даже дикие вопли катара, которому прижигали нежные части тела, не смогли вырвать из наваливающейся дремы. Заметив это, Годэ приказал одному из доминиканцев занять место секретаря, а Карла отправил спать. Швальбе, проявив неожиданную заботу, разрешил священнику воспользоваться его каморкой, мол «все равно поспать не удастся, уж больно работы много».

От воспоминаний Карла отвлек повторный стук.

– Святой отец! – осторожно, но настойчиво проговорил за дверью слуга. – Его высокопреосвященство велит вам приходить в себя и готовиться к выходу. Приглашенные собрались, через час или два суд начнется!

Никогда ранее просторный заливной луг, что располагался по правую руку от тракта, уходящего на Майнц, не видел столько народу за раз. Даже когда, годов этак тридцать назад, тут сошлись в нешуточной драке, разбирая старые межевые споры, фожеренцы с объединенными силами трех других деревень, и то меньше было. Хотя не в пример кровавее. Тогда под дерновое одеяльце ушло полторы дюжины честных христиан. Вчера же вся кровь ограничилась парой отрубленных пальцев, так и прыснувших в разные стороны от неудачного удара топором, коим неуклюжий слуга норовил вырубить потерявшуюся в дороге стойку для шатра.

Сооружение же прочих построек обошлось дешевле, ограничившись парой ссадин да полусотней заноз. Зато на траве луга, которому не суждено было в этом году быть выкошенным, меньше чем за ночь вырос целый лагерь, издали напоминающий воинский. Однако лишь издали. Шатры стояли как попало, между ними не бродили насупленные стражники, ожидающие ужина и пересменки. Лишь шныряли вездесущие слуги, так и норовящие перевести в свою собственность все, что плохо лежит, да чинно фланировали на пленэре расфуфыренные дамы и представители местного дворянства мужескаго полу, нанося дружеские и не очень визиты.