Мир фантастики 2014. На войне как на войне - Дивов Олег Игоревич

Если его реферат получит хорошую оценку на конкурсе, ему и Адольфу предстоит поехать на молодежный съезд. Тот, что проходит на озере Байкал. Там будет много друзей из разных краев Царства. С иными из них он уже состоит в давней переписке: и на русском, и на английском, и на французском.

И все же не меньше, чем о встречах, Александр мечтал о дороге. Он представлял, как будет подниматься на крышу-террасу вагона и глядеть на леса, города, малые и огромные реки континента. И на закате увидеть чарующие степи Заволжья или ночью почуять аромат их трав. Край, где в давние времена Спасшийся Царь поднял бунт во имя Возвращения.

Порядок, разум, вольность и вера. Они прекрасно уживаются на едином пространстве Европы и Азии. Пространстве мира и жизни, а не войны.

– Ты что там увидел? – спросил подошедший Адольф?

– Жизненное пространство, – ответил Александр. – Ты когда-нибудь о нем думал?

– Нет. Его же не нарисуешь.

– А ты попробуй, – сказал Александр.

Федор Чешко

Вторая беда

Пыль. Горькая мешанина рыжей степной земли, гари и мертвечины. Она вязала губы, выедала глаза, тяжелой мутью застила небо – свирепое июльское солнце едва проглядывало сквозь нее, как гнойный пулевой свищ сквозь застиранный, черт-те который уже раз использованный бинт.

Сероватые страницы блокнота казались спрессованными из все той же назойливой пыли. Карандаш то проскальзывал, то рвал насквозь по два-три листа… Чтобы добиться более-менее внятной записи, грифель приходилось обильно слюнить, но язык был сух, как проклятая степь вокруг. В который раз принимаясь мусолить-обсасывать карандаш, Воронов тоскливо думал, что химические ядовито-синие пятна на губах окончательно придают ему, щуплому да нескладному очкарику, вид этакого заученного кабинетного интеллигента, лишь по вздорной случайности напялившего военную форму. А с другой стороны, разве же это неправда? Может ли выискаться причина вздорней, чем война?

Ну вот, слава богу, доцарапалось: «1300. Неприятель продолжает беспокоящий обстрел силами предположительно двух артбатарей». Час назад была аналогичная запись. И два часа назад. И три. Зачем вообще нужен этот дурацкий протокол? Чтоб хоть чем-то себя занять? Или для порядка? «Война требует порядка, как ничто иное», – любил повторять Ивар Калдиньш, командир ударной интернациональной дивизии имени Пролетарского Гнева. Он тоже носил очки… нет, даже хуже того – пенсне совершенно провизорского вида. Но уж товарища-то Калдиньша – широкоплечего, увесисто-основательного – никто бы не посмел назвать интеллигентом даже мысленно. Никто. И уж тем более – тогдашний сопляк Митька Воронов, глядевший на комдива снизу вверх не только в прямом смысле, но и в переносном.

Да, записи – это, наверное, проснулась давнишняя наука товарища Калдиньша. Ведь нет науки прочнее, чем опыт Гражданской, как сказал легендарный герой легендарной войны. Сказал командированному в действующую армию известному (даже, пожалуй, знаменитому) писателю Дмитрию Воронову. Почти год назад, в расположении штаба Резервного фронта. Тучноватый, но крепкий еще маршал по-молодецки крутил «солнце» на турнике, а потом, обтираясь мокрым рушником да расчесывая свои знаменитые усищи, доверительно «делился мыслями». Сколько недель еще продлится война, как бы он хотел лично командовать контрударом на Львов – Варшаву – Берлин («по секрету скажу: думаю, уже скоро, дело десятка-другого дней»)… Вокруг заваривалась какая-то суета, подбежавший адъютант несколько раз порывался о чем-то доложить, но маршал отмахивался: «Что еще у тебя за срочности?! Кончай панику разводить! Белых гадов били и этих побьем!»

Да, меньше года назад… Тогда еще можно было поверить и в недели, и в контрудар европейских масштабов, который уже вот-вот-вот…

И позже, зимой, когда немцев отшвырнули от Столицы, легко верилось, будто все худшее уже позади…

Но теперь и здесь легче поверить немецкой листовке, в которой Большая излучина Дона именуется петлей на шее СССР.

…А противник уже который час продолжает беспокоящий огонь.

Беспокоящий…

Тот, кто выдумал это название, видел названное только в бинокль. По ту сторону.

Каждые полминуты с размеренностью метронома увесистый спокойный удар – то ближе, то дальше – дергает землю, будто примериваясь разом стряхнуть с нее весь человеческий мусор. Каждые полминуты очередной бугорок, бруствер или что-то еще хоть сколь-нибудь приметное на шкуре степи всплескивается к небу и опадает обратно клочьями дерна, а то и мокрого дымящегося тряпья. Каждые полминуты нарастающий свист по-садистски неспешно вбуравливается в мозг, в сердце, в душу, и давным-давно уже забыто железное правило «слышимый – не твой», и уже нет ни воли, ни сил, ни стыда плющиться о дно траншеи или хоть голову пригибать. Осталось лишь вялое, полубравадное, полуискреннее желание, чтоб следующий расслышать не удалось.

Это – беспокоящий? Смешно. Вот только не до смеха. Хотя бы потому, что лишь Бог знает, не один ли ты остался в извивистой полуобваленной траншее. Может, все уже убиты или просто ушли, бросили тебя на забаву степи-людоедке, зною, врагу и смерти? Казалось бы, чего проще: встать, проверить… Страшно. Нет, не допроситься-таки конца – страшно убедиться, что одиночество тебе не мерещится.

Возможно, будь у писателя Воронова хоть какой-то боевой опыт, кроме давнишних полутора лет писарства в штабе интердивизии с неуклюже-цветистым именованием, немецкий беспокоящий огонь впрямь бы его лишь беспокоил. Но опыта у писателя не было. Хуже того: самого писателя не должно было теперь быть в этой степи и в этой траншее.

Писатель вчера приехал в очередную командировку на фронт. В Москве посчитали, что форма с майорскими петлицами облегчит выдающемуся, но сугубо штатскому литератору сбор материала для серии очерков (а повезет, так и книги). Но вышло иначе.

Благополучно добравшись до штаба армии, Воронов представился начальнику политотдела. Тот был занят, но в документы вороновские все-таки заглянул, высмотрел там для себя главное («политработникам всех уровней оказывать всемерное…») и вздохнул: «Вы курите? Тогда покурите на воздухе минут десять, а там я найду для вас помощника потолковей».

Воронов покурил. И еще покурил. И еще. Из интеллигентской стеснительности он долго не решался напомнить о себе. И в двухэтажном здании десятилетки, которое занимал штаб, и вокруг вспухала нервная шумливая сутолока. Даже штафирке было ясно: происходит что-то очень неприятное и очень серьезное. Все сильнее хотелось уехать, и не замедлило услужливо подыскаться самооправдание – дескать, разве можно приставать к занятым людям? Но уехать в трудный момент, даже не попрощавшись… сбежать… Позор. Если б хоть не проклятая известность! Пойдут разговоры… Нет, что простительно какому-нибудь мелкому журналистику, никак не годится для члена Союза советских писателей, произведения которого хвалили Горький, Шолохов, Алексей Толстой… Надо вернуться. Просто зайти в политотдел, сказать: вижу, мол, что теперь не до меня, заеду как-нибудь позже.

С таким вот намерением Воронов и отправился обратно в штаб, но на крыльце буквально нос к носу столкнулся с командующим. Тот сбега́л по ступенькам, через плечо внушая что-то едва поспевающему следом пропыленному полковнику. Едва не сбив с ног незнакомого майора, командующий полоснул его бешеным взглядом и мгновенно оценил чистоту обмундирования, неуверенность и еще невесть какие, одному ему ведомые приметы.

– Почему болтаетесь?! Вы кто, от кого?!

Он не был книгочеем, этот командующий армией, которая стремительно таяла, зубами и ногтями цепляясь за каждую пядь рудой придонской земли. И растерянное «Дмитрий Воронов… Только что приехал…» могло натолкнуть его лишь на одну мысль.

– Вот тебе и комбат с неба свалился! – радостно сообщил он полковнику.

Конечно, все еще можно было исправить. Тем более что командующий чуть ли не прямо с крыльца прыгнул в мятую «эмку» и укатил, выкрикнув напоследок: