В поисках прошлого - Джемма О’Коннор

Все это компенсировалось тем, что рядом с ним была Кэти-Мей. У него теперь наконец появились возможность и время сблизиться с дочерью или, вернее, стать ее рабом. Девочка достаточно натерпелась одиночества в Оксфорде и теперь радовалась тому, что может командовать своим папочкой как пожелает. Их коттедж располагался в небольшом поселке Данкин, в прелестной сельской местности, сильно всхолмленной; именно отсюда Рекальдо начал когда-то серию путевых заметок. В хорошую погоду можно было добраться морем до острова Грейт-Бласкет, однако, хотя и стояла жара, с моря то и дело налетали шквалистые ветры, так что паром не ходил. Он обещал Кэти-Мей свозить ее на остров, но та не сильно расстроилась, когда план провалился. Вскоре они сошлись так близко, словно вообще не разлучались, и Фрэнк обнаружил, что мечтал бы о том, чтобы эти каникулы продолжались вечно.

Крессида звонила каждое утро и обещала, что скоро к ним присоединится. Когда? Когда все дела будут сделаны. Список препятствий постоянно удлинялся: то поверенный задержался на отдыхе, то страховая компания оспорила расходы на похороны, то Грейс посоветовала оценить некоторые акварели у «Сотбис», то сын Марджори Тим начал возникать по любому поводу — инвентарной описи, состояния дома, запущенного сада. «Он угрожает, что наймет профессионалов, чтобы все здесь привести в порядок, а счет выставит нам. Это будет стоить бешеных денег!»

— Пошли его к черту, — мрачно посоветовал Фрэнк. — Если ты не пошлешь, это сделаю я.

— Уже послала. Вчера всякое терпение потеряла. Мы тут так орали друг на друга в саду, на виду у всех соседей…

— Это, видимо, несколько разрядило обстановку.

— Он теперь не пускает меня в дом. Говорит, что я забрала вещи, принадлежавшие его матери. К счастью, наконец-то приехал мой поверенный и очень быстро с ним разобрался.

— Ну, и чего ты там сидишь? Оставь все этим двоим, пусть сами разбираются. Приезжай, мы по тебе соскучились.

— Да я и сама не против, только вот машина сломалась. Проклятый трос привода сцепления надо менять. Я уже договорилась на понедельник. К среде должно быть готово, ну, самое позднее, к пятнице.

Она на сей раз не извиняется, отметил Фрэнк. Он не верил ни одному слову. Что бы ни удерживало его жену в Оксфорде, это был вовсе не трос сцепления трехлетнего «фольксвагена» — автомобиль был единственным, что оставил ей папочка. Он ощущал раздражение, неудовольствие и даже замешательство при мысли, что к нежеланию Крессиды уехать из Элсфилда наверняка имеет отношение здоровый и красивый местный доктор. Но потом оставил эту мысль. Крессида — человек слишком свободный, чтобы влюбиться просто так. Или нет? «Черт возьми, — думал он, — опять я за старое! Шаг вперед, два назад». Его чувства и так были в полном беспорядке со времени смерти тестя. Короткое, счастливое сближение, имевшее место в Уотерфорде, быстро сменилось конфузом. Может быть, мысль о переезде разбудила в ее душе прежних демонов? Заставила снова вспомнить об устье реки Глар? Он знал, что сердце Крессиды навсегда осталось там. Тем не менее в тот великолепный день в Бэллихэке она говорила об устье любой реки, без каких-либо колебаний. Или ему так показалось? А тут еще эта стенокардия, что без конца его одолевает. Фрэнку Рекальдо очень нужна была его жена. «И она должна приехать сама, по собственному желанию, — твердил он себе. — Кресси должна захотеть остаться со мной».

Бедняга Фрэнк был слишком погружен в свои ощущения, в свою роль жертвы, чтобы понять, насколько иррациональны его умозаключения. Может быть, его случайное замечание по поводу ухода с работы в полиции вновь подогрело ее обиду за его отказ переехать в Оксфорд? Когда-то супруги все обсуждали вместе, однако жизнь порознь усугубила природную замкнутость обоих. Оба были людьми, с трудом преодолевавшими недоверие к остальному миру.

«И почему это брак превращается в настоящие „американские горки“?» — сердито спрашивал он себя, ощущая в душе горечь, с которой не так просто справиться.

«Данкреа лиснинг пост» (архив)

Убитая женщина была экспертом-искусствоведом международного уровня. Она поправлялась после недавней хирургической операции, когда ее убили. Содействие расследованию оказывает много людей. Обвинение пока никому не предъявлено.

Отступление 4

Я проспал почти шестнадцать часов, пока солнечный свет не разбудил меня где-то около шести на следующее утро. Я лежал на кровати, стараясь не обращать внимания на запахи тления и пытаясь настроиться на то состояние, которое меня уже так далеко завело. И решил не сдаваться. У меня был запас провизии, которого должно было хватить на несколько дней, если быть экономным. Времени было сколько угодно. Я встал с постели и принялся изучать все вокруг. Вот тогда и начали возникать проблемы.

Ландшафт вокруг дома не имел ничего общего с тем, что хранился в моей памяти. Реальное положение вещей было искаженным вариантом моих детских снов, который теперь принимал должный вид: ярко-зеленая трава, серые скалы, красновато-бурые холмы. Раньше у меня перед глазами всегда вставала четкая картина, на которой выделялись отдельные дома — потому что их было немного. Теперь же дома были рассыпаны по всем окрестностям, закрывая привычные ориентиры. То, что я помнил, было простой, почти абстрактной картиной, выражением истинной красоты, но почти пустое, за исключением трех или четырех домов, которые казались мне, ребенку, такими величественными, что я и не думал о возможности их не заметить. Теперь их либо уже не существовало, либо они затерялись среди ярких новых домиков, разбросанных в полном беспорядке, словно горсть камешков.

Я даже решил было, что воспринимаю все так потому, что пришел на Трианак со стороны материка. Даже после того, как я обследовал каждый дюйм окрестностей, без конца топая по собственным следам взад и вперед вдоль береговой линии и по всем переулкам в поисках знакомых мест и видов, картина так и не складывалась. Понаставили заборов, понасадили живых изгородей, понатыкали болотных дубов, обозначающих границы новых владений. Очертания побережья не были уже столь же четкими и ясными, но, вполне вероятно, они такими никогда не были. Горы на горизонте, когда их было видно сквозь туман или хлещущие потоки дождя, были ниже и вовсе не такими впечатляющими, какими я их помнил. Я все искал что-то огромное — и не находил. В своих снах я видел, как брожу вместе с Трапом по знакомым местам, но, когда я просыпался, ощущение, что я принадлежу этим местам, испарялось, и я чувствовал себя посторонним, чужаком в краю, где надеялся найти убежище.

Река тоже выглядела совершенно по-другому. Я-то всегда рисовал себе картину, как скольжу по поверхности, опустив лицо в сверкающую воду. Не было больше сверкающей поверхности — да и была ли она когда-либо? Погода менялась каждый день: сильный ветер с моря усиливался, доходя до настоящего шторма, — это единственное, что я видел, бродя взад и вперед по дорогам и по берегу, пока окончательно не заблудился.

Я не мог заставить себя вернуться в Пэссидж-Саут, а о возвращении в Данкреа даже не думал. И все больше впадал в отчаяние. Большую часть времени у меня, кажется, отнимали жалкие заботы о том, чтобы как-нибудь продержаться. Я все позже и позже ложился спать в эту старую, пропахшую плесенью кровать, а вставал только тогда, когда начинало невыносимо бурчать в животе. Голод преследовал меня все время; голод и сырость. Одежда отсырела, и мне стало казаться, будто я превратился в улитку и тащу этот насквозь промокший коттедж на спине как свой домик. Запах плесени все время стоял в ноздрях, словно нос был забит гниющим сыром. Мозги как-то размягчились — мне потребовалось целых четыре дня, чтобы додуматься до простой мысли переместить свои поиски дальше от реки. Но как только это пришло мне в голову, я понял, что нашел единственный способ, который имеет смысл пустить в дело.

Когда я был ребенком, все время торчал на разных судах, то на одной яхте или лодке, то на другой, пересекая устье реки в ту или другую сторону. Иногда это была яхта отца «Азурра», но чаще я бывал со стариком. Кресси никогда не интересовали лодки. Что она любила, так это смотреть на реку, жить и гулять рядом с ней. Но, как и полагается настоящей деревенской жительнице, сама держалась от воды подальше. Никогда не плавала и терпеть не могла яхты. Я отчего-то знал, что мамой руководила не просто боязнь моря, а в большей степени страх за отца. Я тоже не любил бывать у него на яхте. Только в те часы и дни, когда он болтался в море и не мешался у нас под ногами, мы были по-настоящему счастливы и свободны. Может, я и сам внес вклад в такое положение дел? Не считая того, что я каждый день опускался на колени возле своей постели и молился, чтобы мой ужасный отец оставил нас в покое. Навсегда. Аминь.