К полюсу! - Дмитрий Шпаро

12-го мы смогли определить нашу широту: 65°50'7" северной широты, таким образом, за четыре дня нас отнесло на 56 миль к югу.

В 10 часов вечера 14 января во время ужасного шторма с оста вахтенный сообщил, что лед снова пришел в сильное движение. В непосредственной близости от нашего дома возникла трещина, и отломившиеся куски льда громоздились друг на друга.

Около 11 часов нам пришлось пережить мгновение, когда внезапно появившаяся трещина грозила разломить дом. При громовом шуме произошло событие, которое на первый взгляд не может вызвать ничего, кроме стыда. Только богу известно, каким образом никто не получил повреждений при паническом бегстве из дома. Мы находились на льду, без крыши над головой, во власти страшной непогоды, ожидая дня, который должен был наступить только через 10 часов.

Эта ночь была самая страшная из всего нашего полного приключений путешествия на льдине. Казалось, ей не будет конца. Холод достигал -10°. О настоящем сне, по крайней мере в лодке, нечего было и думать. Беспорядочное, неспокойное забытье одолевало смертельно усталых людей. Упакованные, подобно селедкам, мы лежали в спальных мешках. Повар нашел все же в себе силы, чтобы утром приготовить в доме кофе, и никогда, пожалуй, этот изысканный напиток не пробуждал так к жизни измученных людей, как тогда. Непогода бушевала целый день. Мы лежали в лодках, наполовину в воде, наполовину в снегу, дрожа от холода, промокшие насквозь. Ночь с 15-го на 16-е мы провели в том же безутешном состоянии, и только 16-го днем погода стала улучшаться, и мы смогли покинуть наше убежище.

Пять ночей все спали в лодках. Дня до 19-го при сносной погоде мы использовали на то, чтобы из обломков разрушенного жилища построить новое.

Несмотря на все эти злоключения, лишения, усталость и опасности всевозможного рода, настроение у людей оставалось бодрым, духом не падали. Истинно морской юмор сохранял в самые сложные моменты наш кок. До тех пор, пока у него был табак, ничто его не сокрушало. Когда 3 января страшное сжатие разрушило нашу льдину и дому угрожала опасность в любой миг пойти на дно, кок занимался починкой кофейника. «Хоть бы льдина продержалась до того времени, как он закончит починку. Ему бы хотелось еще раз вскипятить воду, чтобы перед «отбытием» мы получили немного горячего...»

Февраль протекал спокойно, погода была все время хорошая. Дрейфующий лед и айсберги, которых становилось все больше, не сокращали площадь нашей льдины. Окрепла уверенность в будущем.

Мы стали совершенно равнодушны к вещам. Самые ценные книги разрывались на самые пустяковые нужды. Золоченая рама нашего каютного зеркала давно пошла на топливо, зеркало было выброшено. Бензин и алкоголь использовались как топливо для печки. Как можно было использовать порох? Лучше всего для фейерверка, для развеивания тоски.

В середине февраля, находясь на 64°40' северной широты и примерно в 20 морских милях от земли, мы увидели в восьми милях к западу полосу открытых вод, тянущуюся параллельно побережью. Ландшафт побережья стал менее суровым. Возникало впечатление, что там могут жить люди. Солнце, которое поднималось уже на 17°, начало заметно припекать. Мы чувствовали себя совершенно по-летнему: долой меховую одежду! Можно было увидеть кое-кого из нас с открытыми грудью и шеей, с закатанными рукавами.

Март был снежным и принес нам мало веселых дней.

В бухте Нукарпик была вынужденная остановка примерно на четыре недели. Мы находились в 2—3 морских милях от земли. В то время как лед, не задерживаясь, продолжал свой дрейф на юг, нашу льдину таскало то в южном, то в северном направлении.

В середине апреля у одного из наших людей — у Циммермана — случился приступ цинги. Ноги у него опухли. Мы приняли меры, заставили его больше двигаться на воздухе, и вскоре он выздоровел.

Утром 7 мая нас неожиданно обрадовал вид открытой воды по направлению к земле. Сильный юго-восточный ветер расчистил за ночь небо, и на рассвете дежурные услышали шум и плеск, которые могло издавать только море. Теперь нам всерьез пришлось задуматься: не пришла ли пора покинуть льдину? Пришла! Ветер и погода благоприятствовали. Все ближе и ближе подвигалась к нам полоса воды на юго-западе — ветер разъединял массы маленьких льдин и гнал их на север. В половине двенадцатого капитан[12], который до этого момента молча наблюдал за льдом и погодой, объявил — вначале офицерам, которые все без исключения согласились, — что, по его мнению, наступил момент покинуть льдину и на лодках искать спасения на побережье. Но он бы желал разделить ответственность за решающий шаг не только с ними; он полагает. что уход со льдины и погрузка в лодки состоится на основании добровольного решения всех или по крайней мере подавляющего большинства. Это сильно укрепит виды на спасение благодаря общему напряжению сил. Насколько обоснованно это мнение, покажет будущее. Соображения капитана встретили всеобщую поддержку, и только доктор Лаубе высказал некоторые сомнения, которые, впрочем, не возымели действия. Наше решение было твердым.

После плотного обеда мы начали немедленно готовить лодки. Это была тщательная и утомительная работа. Сначала надо было вынуть находившиеся в лодках провизию, одежду, паруса, мачты, инструменты и прочее. Пустые лодки тащить через три льдины, затем перетаскивать все содержимое — частично на санях, частично на спине — и вновь загружать лодки...

С лихорадочным рвением и нетерпеливо делалась эта работа, и уже через три часа все было готово. Мы бросили последний благодарный взгляд на нашу верную льдину. Сквозь бесчисленные опасности и бедствия она за двести дней вынесла нас из страны ужаса и смерти в гостеприимные широты, дав нам мужество и надежду на скорое спасение.

Было около четырех часов дня, когда после троекратного «ура» мы подняли паруса.

Надо сказать, что китобоям не раз приходилось высаживаться на льдины, но такого длительного дрейфа еще не знала история Арктики. После гибели «Ганзы» позади остались двести дней и две тысячи километров. Но борьба за жизнь еще не закончилась. Только два дня удалось плыть на лодках, а затем 60-километровый пояс сплоченного льда вновь преградил путь к берегу.

Вновь дрейфовали на обломке ледяного поля. Двадцатого мая приблизились к острову Илуилег и решили пробиваться к нему.

Это была каторжная работа.

Сначала, разгрузив лодки, нужно было тащить их к месту ближайшего привала. Приходилось перебираться через вздыбленные ледяные валы, причем спуск подчас был труднее подъема. Лодки то зарывались в снег, то застревали между торосами, и вновь освободить их стоило неимоверных усилий. Затем их снова тащили. Когда этот тяжелый маневр счастливо оканчивался, надо было перенести все вещи. На каждого приходилось по 100—150 фунтов, и можно себе представить, как глубоко мы проваливались в снег с такой тяжелой ношей.