Темные числа - Маттиас Зенкель

пустяк а теперь пришел черед тебе внести вклад в любом случае карьера на гражданке весьма пострадает если мы постоянно будем вызывать тебя как военнослужащего запаса» и так далее, и тому подобное. К концу недели Леонид уже настолько обессилел, что всерьез задумался, не обратиться ли за помощью к щуке с золотыми глазами.

•

Караганда, 1958 год

Ефрейтор Птушков вряд ли смог бы вырваться из клещей командования, если бы в безоконном бетонном блоке Железнодорожного имелись перила. Перил не было, и он свалился в черную бездну. После экстренной операции Леонида на вертолете транспортировали в областной центр, где еще несколько раз прооперировали. О возвращении на службу не могло быть и речи, как заявила главврач в ответ на бесцеремонные расспросы Попова. Они стояли у кровати больного в окружении стоек для капельниц и современной медицинской техники, даже не стараясь говорить шепотом.

– Мы не уверены, сможет ли пациент, даже если выйдет из комы, ходить и говорить после таких травм.

– Как это? Я же могу говорить, – возразил Леонид.

– А если нет? – спросил Попов главврача.

– Что? – поинтересовалась та, приподняв брови. Она устремила взгляд вдаль мимо больничных хозпостроек. Попов молча направился к выходу.

– Да послушайте же меня, – умолял Леонид.

Он умолял еще какое-то время, все сильнее злился, впадал в ярость, ругался до самого утра – никто его не слышал. Он словно лежал в хрустальном гробу. Измучившись, Леонид постепенно успокоился. Только вечером под повязкой, закрывавшей голову, потекли слезы. Он понял, что в таком положении нечего рассчитывать на помощь щуки с золотыми глазами. Пока он не может говорить, остается лишь терпеливо ждать, что могучий ветер принесет спасение. Досадно только, что невестой обзавестись он не успел, и поцелуя, который пробудил бы его, в ближайшей перспективе не предвидится. Но помощь все же неизбежно придет – если Пропп, чьи книги рекомендовала щука, не ошибся. Леонид ждал.

•

Однажды Леонид проснулся, и ему почудилось, будто он еще мальчик и лечится в санатории в Моршине. Он обрадовался, что скоро вернется к маме в Феофанию, но тут медсестра бесцеремонно разжала лопаткой ему челюсть, чтобы смочить рот. В другой раз ему показалось, что он сам двигает канаты, фиксирующие загипсованные руки и ноги, но тут в поле зрения мелькнула ночная медсестра и забрала судно. Леонид ждал.

Послесловие

«Гавриил Ефимович Тетеревкин навсегда останется гордостью русской словесности»[5], – писал Михаил Лермонтов сестре Гавриила Ефимовича, выражая соболезнования. Что ответила Наталья Ефимовна, неизвестно. Прожив еще сорок семь лет, она не могла не узнать, что к концу XIX века имя ее брата осталось лишь в сносках истории литературы. «Судьба его слишком напоминала узор тех дней, он завершил слишком мало произведений. Наверное, то, что о нем забудут, было неизбежно», – писала она в завещании. Как она ошибалась, стало очевидно лишь в конце XX века. Появление этого первого полного издания отрывков произведения «Свет» в переводе на английский язык стало возможным благодаря растущему интересу к наследию недооцененного до сего времени русского поэта, чье главное произведение лишь в наш цифровой век способно произвести глубокое впечатление.

Гавриил Ефимович Тетеревкин родился в ночь на 18 августа (по новому стилю) 1812 года в имении Тетеревкино. За горизонтом пылал Смоленск, отсветы пламени ярко освещали комнату, где появился на свет будущий поэт; наполеоновская армия теснила русские войска на восток. Его отец, Ефим Кузьмич, был членом Уголовной палаты. Мать, Екатерина Федоровна, в молодости блистала как пианистка-аккомпаниатор и исполнительница бальных танцев. Дворянский род Тетеревкиных[6] впервые упоминается в летописях 965 года, когда великий князь Киевский Святослав Игоревич потребовал непременного участия «тугоухого дружинника Тетерыкина» в походе против хазар. В 1514 году Спиридон Тетерывкин проявил себя при Василии III, великом князе Владимирском, Московском и всея Руси, во время взятия Смоленска, и ему пожаловали поместье. Такова ранняя история рода Тетеревкиных, пережившего временное присоединение к великому княжеству Литовскому.

Дед Тетеревкина, Кузьма Тимофеевич, владевший иностранными языками, при Екатерине II долгое время служил переводчиком в Коллегии иностранных дел. Во время поездок в Юго-Восточную, Центральную и Северную Европу он собрал значительное количество книг на иностранных языках, заложив основу библиотеки, которая оказала влияние на развитие юного Гавриила Ефимовича. С трактатами, посвященными флеботомии и чуду сошествия на апостолов Святого Духа, соседствовали французские, немецкие и датские литературные журналы, сатирические романы Франсуа Мари Аруэ (Вольтера), Джонатана Свифта и Иоганна Карла Вецеля, любовная лирика Данте Алигьери и Эвариста Парни. Особое место занимали многотомные труды энциклопедистов Эфраима Чеймберса, Жана Д'Аламбера и Дени Дидро. В этих книгах было заключено все знание человечества. Эстампы из иллюстрированных томов послужили Тетеревкину образцами для описаний в первых литературных экспериментах. В «Мировом океане света» (1827) он признает, что этим не ограничился:

Пролистывал и те тома,

Чей смысл был от меня далек.

И пусть суть оставалась невдомек,

Читать я полюбил весьма.

Горел, запоем все читая.

Бескрайний мир – сокровищ кладовая.

Русский критик Константин Попугаев видел в молодом Тетеревкине любителя литературы «с неопределенной жаждой познания», «русского француза, не получившего достойного литературного образования»[7]. Советский писатель Сигизмунд Кржижановский называл Тетеревкина Pantophagus fedorovi, который «читал без разбора все, что напечатано»[8]. Лев Добычин, товарищ Тетеревкина по школе, в воспоминаниях отмечал, что «книжная речь на родном языке» и интерес к русской истории «были посеяны в сердце юноши»[9] уже в годы учебы в гимназии.

Тимофей Андреевич Нефф. Портрет детей Олсуфьевых. 1842

До этого воспитанием Тетеревкина занимались домашние учителя-французы. Первый учитель, очевидно, был уволен, поскольку de manière de plus en plus inquiétante[10] начал погружаться в каббалистическую математику. Его подопечный тем временем, видимо, посвящал себя написанию стихов. Этим объясняется обширность корпуса ранних произведений Тетеревкина. Второй домашний учитель, Луи (д') Кельк-Пар, рассказывал, как по указанию родителей мальчика выбросил в навозную кучу почти сто стихов и первый акт комедии «Разговорчивый крокодил» (Le crocodile volubile).

В 1826 году Тетеревкина отправили учиться. Благородный пансион при Московском университете считался одним из лучших учебных заведений для дворянских детей. Отец в сопроводительном письме директору настаивал на строжайшем отношении к четырнадцатилетнему сыну. От объяснения Тетеревкина, что он-де довел отца «до белого каления» одним стихотворением, веет романтическим бунтарством и позерством[11].

Вместе с тем нельзя недооценивать противоречивое влияние Ефима Кузьмича на творчество сына. Московские годы в особенности необходимо