Потерянная эпопея - Алис Зенитер

Чуть позже, стоя у стенда Сильвен, Тасс вдалеке видит их. На Селестене баскетбольное трико «Бостон Селтикс» поверх футболки – оно отбрасывает зеленые блики, когда он выходит на яркий солнечный свет. У Пенелопы решительная походка, руки сложены на животе как щит. Вместе с ними шагает пара. Тасс думает, не родители ли это. Они на вид не старше ее, может быть, даже моложе, особенно женщина, на удивление высокая для канаки. Тасс смотрит, как все четверо, пробираясь между стендами, спускаются в нижнюю часть площади Кокосовых пальм.

Июль

У Ручья нет дома. Он в нем не нуждается. Он слишком мало спит, чтобы озаботиться постоянной комнатой, может вздремнуть днем там и сям, ему хватает. Живи он в Цепи с ее туманными склонами или на одном из островов, где свежо по утрам, тогда, возможно, и любил бы прочное, постоянное. В племени, которое он покинул, все умели строить хижины. Он ушел слишком рано, не умеет, и ему это не нужно. В Нумеа никогда не бывает по-настоящему холодно. Иногда идет дождь. Для этого существуют деревья, автобусные остановки, заброшенные дома и друзья. А теперь, в июле, когда наступает сухой сезон, он надеется, что дождей больше не будет.

Зачем ему дом? Кухня, сказали бы белые. Но Ручей знает, что кухня лучше на улице. И потом, ему не очень нравится идея трапез, трех срезов дня, когда надо сесть и поесть. Он грызет чипсы, не прекращая текущих дел, и оставляет на своем пути крошки крекеров. Когда все члены группы эмпатии насилия собираются вместе, а их десятки; когда надо развести огонь под котлами, а они огромны, и их донышки лижет пламя; когда трапеза становится событием, он находит в ней интерес. А иначе часто забывает поесть. В животе так часто урчит, что он привык и не слышит.

– Ты ворчишь,– замечает иногда НВБ.

Ручей рассеянно поглаживает рукой на уровне пупка и похлопывает по животу, как будто он чужой. Когда надо поесть, надо по-настоящему, потому что иначе голод помешает размышлять, он извлекает несколько тысяч тихоокеанских франков из пластиковой коробки на дне своей котомки и покупает первую попавшуюся еду. Печеночный паштет, пикули, фрукты, которые чья-нибудь мамаша продает на обочине дороги,– не имеет значения. Из-за пищи пластиковая коробка пустеет и должна быть наполнена. Из-за пищи он вынужден искать франки. Чтобы кормиться, у НВБ есть сад, у ДоУс – работа. А у Ручья – делишки: он организует нелегальные бинго.

Часто он устраивает это на паркинге за булочной или супермаркетом, у дороги. В некоторых кварталах дело идет лучше, чем в других. Соленая Река – хорошее место. Он часто возвращается туда и туда же идет сегодня. Расставляет складные пластиковые стулья в тени. Его сетки бинго красивы, он рисует их старательно, и мамаши всегда с радостью покупают их. Они смотрят на последовательность номеров в обрамлении цветов и птиц. Никто не говорит ему, что некоторые украшения не удались. Но он и сам знает. Сегодня, например, его попугайчик похож на маленького дога. Играют семь мамаш, они болтают, ожидая, когда он начнет. Он надеется, что подойдут еще несколько участниц, но прохожие женщины смотрят на подпольную игру, не выказывая ни малейшего интереса. Ручей поворачивается к мамашам и начинает расхваливать свое бинго. Он объявляет номера так напыщенно, как будто они выиграют роскошные лоты, да, даже здесь, на обочине дороги, с пылью на губах и в волосах, ladies and gentlewomen, your attention please![14] Они смеются всем его шуткам. Он им не сын, не кузен, и они могут ему простить, что он живет как маргинал, одиночка, сам по себе. Предлагаются также прохладительные напитки, бормочет он, открывая ледник. Через десять минут исступленной игры одна из женщин кричит «Бинго!» с кровожадной радостью. «Еще клетку, еще клетку!» – требуют остальные. Он начинает вторую партию.

Ребенком Ручей часто сопровождал мать и теток на бинго. Обычно вечер устраивался для сбора средств на то или иное благое дело. Так и пришла ему идея. Его бинго на обочине дороги финансируют его жизнь, его позицию, его политическую группу. Сегодняшние мамаши не знают про группу, нет, конечно же, но отлично знают, что они его содержат. Они могли бы даже дать ему свои банкноты прямо в руки и преспокойно пойти себе за покупками. Но игра заменяет им вежливость: он притворяется, что делает это, чтобы их развлечь, они притворяются, что делают это, чтобы выиграть, так подаяние не унизительно ни для кого.

Ручей не любит, когда Старцы бросают на него грустные или злые взгляды, когда просят его вернуться в племя, чем болтаться как навоз в проруби, когда говорят ему, что он создает плохой образ канаков. Во-первых, он не болтается, он совершает подпольные акции. Во-вторых, он и сам хотел бы знать, что это такое – хороший образ канаков. В этой стране, в этот момент ее истории. С чем они выросли, Старцы, как хорошие образы канаков, чтобы самим строить себя? И что они предложили ему, когда он достиг отрочества? Потому что Ручей отлично помнит, как бедны были предлагавшиеся ему образы, когда ему было пятнадцать лет, как мало было образов мужчин, похожих на него, будь они канаки или нет, и до чего же мало тех, с кем можно было бы идентифицировать себя. Если точнее: образы были повсюду, но всегда одни и те же. Его друзья, его кузены носили футболки, на которых сиял профиль вождя Атаи или Боб Марли анфас. Каждая дерзость лохматого героя становилась предлогом для ореола, и футболки были текстильными алтарями во славу этих двух черных святых. Великий Бунт и регги, зелено-желто-красный повсюду, профиль мертвеца, мертвец анфас, футболки как надгробные камни. Это ему не подходило, Ручей хотел другого. А потом, в начале 1990-х, один из дядьев показал ему баскетбольный матч, и Ручей создал себе новую Церковь. Она тоже была полна черных святых, но живых. И даже больше чем живых: в них было по два метра роста, они весили по сто двадцать кило, носили 58-й размер обуви, они высмеивали меры, обесценивали цифры. Их имена звучали как песнопения: новые святые звались Мэджик, Шакиль, Коб, Хаким, Ле Брон; имена-заклинания, которых не хватало Ручью. Их цвета не ограничивались зеленым-желтым-красным, у них были пурпур и золото, кровь и небо, перламутровая белизна, угольная чернота, морская синева, и их ризы переливались