Человек по имени Как-его-там - Пер Валё

— Покурили?

— Да. Гашиш. Чтобы получить кайф. Это классно.

— Кто давал тебе гашиш?

— Макс. Он…

— Да? Что же он делал?

— Ну, ладно! Ты ведь спас мне жизнь, и, кроме того, я пообещала тебе говорить правду. Но я ничего не сделала.

— Так чем же занимался Макс?

— Он торговал гашишем. В основном, продавал его подросткам.

Гюнвальд Ларссон сделал пометку.

— Что было потом?

— Ну, ребята бросили жребий, кому с кем оставаться. Это было очень забавно. Ты, наверное, сам участвовал в таких делах.

— Они подбросили монетку?

— Точно. Максу досталась Мадлен, и они ушли в другую комнату. А я и этот парень, Кеннет, остались в кухне. Мы собирались…

— Продолжай, я слушаю.

— Ой, ты наверняка сам участвовал в таких вечеринках. Сначала мы собирались заняться этим делом попарно, а потом собраться всей компанией, если, конечно, ребята еще будут на что-то способны. Это самая классная вещь, я тебе точно говорю.

— Свет вы выключили?

— Да. Тот парень и я легли на пол в кухне. Впрочем…

— Что, впрочем?

— Ну, произошла странная вещь — я уснула. Проснулась я оттого, что Мадлен меня тормошила; она растолкала меня и сказала, что Макс сердится оттого, что я не иду к нему. В этот момент я лежала на том парне сверху, раскинув ноги.

— Дверь между кухней и комнатой была закрыта?

— Да, и тот парень, Кеннет, тоже уснул. Мадлен принялась его тормошить. Я щелкнула зажигалкой, посмотрела, сколько времени, и увидела, что была с ним в кухне больше часа.

Гюнвальд Ларссон кивнул.

— Я ужасно себя чувствовала, но все же встала и пошла в комнату. Макс схватил меня, повалил на пол и сказал:

— Ну, так что же он сказал?

— Сейчас мы с тобой займемся делом, сказал он. Эта рыжая сучка ни на что не способна. А потом…

— Да, я слушаю.

—А потом я больше ничего не помню, кроме того, что раздался хлопок, похожий на выстрел, в комнате сразу стало полно дыма и огня. А потом появился ты… О Боже, это было ужасно.

— И тебе ничего не показалось странным?

— Только то, что я уснула. Обычно со мной такого не бывает. Я имела дело со многими настоящими ценителями, и они говорят, что я отлично знаю свое ремесло. И к тому же очень привлекательна.

Гюнвальд Ларссон кивнул и спрятал листочки бумаги. Он долго разглядывал девушку и, наконец, сказал:

— По-моему, ты довольно уродлива. У тебя обвисшие груди и мешки под глазами, ты выглядишь больной и жалкой. Через несколько лет ты опустишься, превратишься в жалкую развалину и станешь выглядеть так ужасно, что к тебе будет даже страшно прикоснуться. До свидания.

На лестнице он остановился и вернулся в квартиру. Девушка сняла халат и щупала у себя под мышками. Она хихикнула и сказала:

— В больнице у меня отросла щетина. Ты передумал?

— Я подумал, что тебе стоит купить билет в Смоланд, поехать домой и найти себе нормальную работу, — сказал он.

— Там вообще нет никакой работы, — ответила она.

Он захлопнул дверь за собой с такой силой, что она едва не соскочила с петель.

Гюнвальд Ларссон постоял несколько минут на Гётгатан. Что же он выяснил? То, что газ из квартиры Мальма просачивался в кухню верхней квартиры, вероятнее всего, вдоль водопроводных и канализационных труб. То, что концентрации газа хватило, чтобы люди наверху уснули, однако, она оказалась недостаточной, чтобы газ взорвался, когда Карин София Петерсен щелкнула своей зажигалкой.

Что это означало? В общем-то, ничего; во всяком случае, настроение у него не улучшилось.

Он чувствовал себя уставшим и нездоровым. Ему казалось, что после допроса девушки в ее мрачной комнате у него полный упадок сил. Он прямиком направился в турецкие бани и провел там три безмятежных часа.

В понедельник днем у Мартина Бека состоялся телефонный разговор, о котором никто в отделе не должен был знать. Он дождался, когда Колльберг и Скакке вышли, набрал номер Института судебной экспертизы и попросил к телефону человека по фамилии Хелм, которого считали одним из наиболее опытных криминалистов в мире.

— Ты осматривал труп Мальма как до вскрытия, так и после него?

— Естественно, — сердито ответил Хелм.

— Как по-твоему, в нем было что-нибудь необычное?

— В общем-то нет. Разве только то, что труп слишком сильно обгорел. Я имею в виду, со всех сторон. Даже сзади, хотя он лежал на спине.

Хелм сделал паузу и задумчиво добавил:

— Матрац, естественно, тоже сгорел.

— Да, понятно, — сказал Мартин Бек.

— Не понимаю я вас, парни, — в недоумении сказал Хелм. — Разве это дело не закрыто? Зачем же…

В этот момент Колльберг открыл дверь и Мартину Беку пришлось поспешно закончить разговор.

XII

Во вторник, девятнадцатого числа, Гюнвальд Ларссон был близок к тому, чтобы все бросить. Он знал, что деятельность, которую он развил на протяжении последних нескольких дней, была не совсем законной, и до сих пор не удалось обнаружить ничего, что бы могло оправдать его поведение. Действительно, он не мог доказать, что существовала какая-либо связь между Мальмом и другими людьми в доме, когда начался пожар, и теперь знал еще меньше, чем раньше, откуда взялась роковая искра.

Его утренний визит в Южную больницу позволил подтвердить лишь то, что уже и так раньше в общем-то было известно. Кристина Модиг спала в маленькой мансарде, потому что в квартире ее матери было тесно и, кроме того, ее маленькие брат и сестра очень шумели. Вряд ли поведение девушки можно было считать нормальным, но полиции до всего этого никакого дела было. Будучи малолетней, она уже одно время находилась на попечении у государства, однако теперь у властей стала модной точка зрения, что нужно использовать другие методы, когда юные девушки сбиваются с пути. Таких подростков стало слишком много, а работников социальных служб не хватало и, к тому же, методы их работы устарели. В результате многие подростки оказались предоставлены самим себе и делали все, что хотели; это ухудшало репутацию страны и приводило родителей и учителей в состояние отчаяния и бессилия. И все же, как уже говорилось, полиции до всего этого не было никакого дела.

То, что Анна-Кайса Модиг нуждается в помощи психиатра, было очевидно даже для такого относительно нечувствительного человека, как Гюнвальд Ларссон. С ней было трудно разговаривать, она все время дрожала и плакала. Он выяснил, что в мансарде была керосиновая печка, впрочем, об этом он уже знал и без нее. Разговор с ней ничего не дал, тем не менее он сидел у нее до тех пор, пока врач не рассердился и не выставил его оттуда.

Из квартиры Макса Карлсона на Тиммермансгатан не доносилось никаких признаков жизни, хотя Ларссон энергично стучал в дверь. Вероятнее всего, там просто никого не было.

Гюнвальд Ларссон поехал к себе домой в Булмору, надел клетчатый фартук и отправился в кухню, где приготовил яичницу с ветчиной и жареным картофелем. Потом он выпил чашку чая, выбрав сорт, который соответствовал его сегодняшнему настроению. К тому времени, когда он покончил с едой и вымыл посуду, было уже больше трех часов дня.

Он немного постоял у окна, глядя на высотные жилые дома этого респектабельного, но невероятно скучного пригорода. Потом спустился вниз, сел в машину опять поехал на Тиммермансгатан.

Макс Карлсон жил на втором этаже старого дома, который, однако, был в довольно приличном состоянии. Гюнвальд Ларссон оставил машину в трех кварталах от дома, но не из осторожности, а скорее из-за хронической нехватки мест для стоянки. Он быстро шагал по тротуару и находился уже менее чем в десяти метрах от парадного, как вдруг заметил человека, идущего ему на встречу, — девочку лет тринадцати или четырнадцати, похожую на тысячи других, с длинными развевающимися волосами, в джинсах и курточке. В руке она несла вытертый кожаный портфель и, очевидно, шла прямо из школы. В ее внешности и одежде не было ничего необычного, и он, вероятно, никогда бы не обратил внимания на девочку, если бы не ее поведение. Она двигалась чересчур беззаботно, словно изо всех сил старалась выглядеть спокойной и естественной, но, несмотря на это, ежесекундно с тревогой и виноватым видом оглядывалась но сторонам. Встретившись с ним взглядом, она немного поколебалась и остановилась, а он продолжал идти прямо, мимо нее и парадного. Девочка проводила его взглядом и вошла в парадное.

Гюнвальд Ларссон остановился, вернулся назад и последовал за ней. Двигался он быстро и бесшумно, несмотря на то, что был крупным и тяжелым, и, когда девочка постучала в дверь к Карлсону, Гюнвальд Ларссон уже успел преодолеть половину лестницы. Она тихонько постучала четыре раза; это было похоже на какой-то сигнал, и он попытался запомнить ритм. Она облегчила ему задачу, повторив стук почти сразу же, через пять или шесть секунд. Немедленно после повторного стука дверь приоткрылась; он услышал звяканье цепочки, дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Он спустился в парадное и, прислонившись к стене, принялся ждать.