Сперанский 4. Коалиция - Денис Старый

надиктуют. А ещё закупки для русской армии, часть из них должна осуществляться через Военторг. Стоит ли говорить о том, что мне банально предлагалась схема отмывания денег?

Да и ладно, я не белоручка. Подумали бы, как прикрыть такой вот вполне себе гешефт, да и провернули обоюдовыгодную сделку. Но нет, нашли дурочка за три сольдо! Это подстава чистой воды. Любые подозрения падают только на Военторг. Моё слово против слова канцлера? Смешно. И тогда я на крючке. Продолжаю торговать, а с меня уже верёвки вьют, вплоть до банального шпионажа. Так это ещё и на всю жизнь. Я оказался неправ, и вербовка происходит вполне грамотно с подсадкой на преступление и дальнейший шантаж.

— Я откажусь, — жёстко сказал я.

— А можете? — хитро и гадко осклабился Тугут.

Орк, вот теперь он точно похож на орка, как в фильме про хоббитов. Парочку бы бородавок ещё, так определённо орк.

— Я могу покинуть расположение войск и направиться в Петербург к своему покровителю, чтобы спрятаться там от гнева вашего. Думаю, кто именно может прикрыть меня перед императором, вы и так знаете. Могу письмо написать своему монарху, но вы же его перехватите, но всё же могу. Суворову, из-за близости с которым я сидел в крепости, чем вызвал чувство вины у фельдмаршала, также скажу о положении дел. Он не может не посочувствовать или же что-то учудить. Но Военторг готов обсуждать предложение господина Меласа о закупках продовольствия, если поступит письменное предложение о закупках с предлагаемыми ценами. Бумага с печатью и подписью, — сказал я и был готов, что сейчас же обрушится потолок, или же я провалюсь со второго этажа, где и происходил разговор, на первый.

Слова звучали вызывающе, словно крик убеждённого в своей невиновности, притом смелого человека, которого ведут на казнь, а он «рубит правду-матку».

— Вы дерзкий. Господин Разумовский говорил об этом, — Франц фон Тугут позвонил в колокольчик и обратился к моментально возникшему в дверном проёме слуге. — Кофе нам принесите!

Слуга ушёл, а канцлер не спешил продолжать разговор. Было видно, что он размышляет. И тишина, нарушаемая лишь шумом шагов Тугута, продолжалась более пяти минут.

— Я мог бы смести вас, как пыль. И вот размышляю, делать ли это… Скажите, генерал-майор, а что вы думаете, вот к примеру, о Венеции, Пьемонте? Или о Папской области? — спросил канцлер.

Чуть подавил в себе порыв ответить, что я не могу думать такими категориями, как будущее Пьемонта или других государств в Италии. Если у меня нет мнения, то какого чёрта я вообще позиционирую себя, как представитель самого канцлера Российской Империи уже графа Безбородко?

Вот мысль пронеслась в голове про мою империю, и что она, по сути, за моей спиной. Ну, а то, что меня могут разменять? Так дальше фронта не пошлют, а я и сам туда стремлюсь. А нет, так и в Сибири есть дела на пару лет.

Не должно мне бояться этого урода. Много боялся в иной истории персидского шаха Грибоедов, когда с честью погиб на чужбине иранской? Или же Александр Сергеевич Меншиков боялся ли, когда оскорблял османского султана в преддверье Крымской войны, глядя тому в глаза? Да такие примеры можно продолжать озвучивать почти бесконечно. И я прогибаться не стану, тем более, что сейчас я выскажу позицию своего императора.

— А разве может быть иное решение, кроме как вернуть королевские династии? Мы же за это воюем, чтобы выгнать французских революционеров из Италии и вернуть природное положение дел, — сказал я, глядя прямо в глаза Тугуту.

— Нет, я также выступаю за подобное. Но нужно же защитить все отвоёванные у французов земли, для того там должны стоять союзные войска, — я впервые почувствовал растерянность со стороны канцлера Священной Римской империи.

Такие люди, видимо, чувствуют, что их не боятся, а тут ещё и крайне мало возможностей повлиять на меня. Непривычная ситуация для того, кто возомнил себя главным вершителем судеб.

— Да, уверен, что так будет правильно, — слукавил я, решив в чём-то согласиться и подыграть этому человеку.

— И вы готовы способствовать тому, чтобы австрийские войска пришли вслед за русскими и встали в Италии, дабы не пустить туда более Французов? — спросил канцлер.

— Ваша Светлость, что смогу, то сделаю для того, — соврал я, чувствуя, что забрезжил свет в конце тоннеля, который извещал, что мы можем разойтись без обид и осложнений.

— Предложение по ценам вашему Военторгу? Оно будет там. Мы, признаться, не успеваем с обеспечением, и Военный Совет искал возможности для быстрых закупок. Более того, уже сейчас я отправлю нарочного в Будапешт, чтобы сняли арест с кораблей, что перевозили скотину для вашего Военторга, — посыпались «плюшки».

Оставалось только благодарить, а не спрашивать, на каком основании вообще арестовали идущие по Дунаю корабли со скотиной. По Чёрному морю коровки с бычками прошли, с турками договорились, что уже подвиг, перевели зверьё на новые кораблики, гребные, поднялись до Будапешта и… Вот не знал я об этом. Может, и хорошо, иначе была бы ещё одна причина, чтобы вспылить.

— Ваша Светлость, а могу ли я спросить, в чём причина вашего изменения гнева на милость? — решился я поинтересоваться.

Конечно же, он почти заставил меня сказать, что я не против австрийских войск в Северной Италии, когда мы, русские, оттуда уйдём, или даже раньше, из разговора это непонятно. Но я произнёс эти слова ещё и потому, что почти уверен, основываясь на реалиях и послезнании, что французы отобьют Италию. Пусть австрийцев и бьют. Наша задача — получить свои преференции. А моя личная — людей и технологии. Будет возможность ещё что-то приобрести, да хоть и пограбить, я это сделаю.

— Почему я столь милостив к вам? Ну, как же — вы же человек моего друга, собрата, канцлера Блейзбродко. Даже господин Разумовский, посол, нервничает, думает, что вы прибыли по его душу по поручению русского канцлера. Есть чего волноваться… Адюльтеры с первой женой нынешнего императора не могут скреплять дружбу с монархом, — похотливая морда заржала.

Охренеть. Мне только что продемонстрировали мастер-класс, как нужно качать объект. Меня качали и почти что это получилось. Теперь канцлер понял про меня то, что не хотелось бы показывать. Во-первых, я не пришёл по грязную душу русского посла в Вене Андрея Кирилловича Разумовского, о чём я почти прямо и сказал. Во-вторых, я произнёс слова о том,