1968 (май 2008) - журнал Русская жизнь

Следующий прокатившийся по Европе кризис - 1848 года - стал подведением итогов, «гамбургским счетом» Великой французской революции конца XVIII века. «Старый порядок», оживший вроде бы после победы над Наполеоном I (снова, заметим, общеевропейские наполеоновские войны) и организации Священного Союза европейских монархий, окончательно отправился в небытие. Марксистские историки называют это время периодом буржуазно-демократических революций, когда наряду с финансовой и промышленной элитой к участию в управлении государством в Западной Европе были допущены широкие средние слои. Демократия еще была цензовой, но в ее необходимости уже никто не сомневался. Промышленная революция определяет дальнейшее развитие европейской и мировой экономики. Россия по-прежнему шла своим путем, пока перевернувшая ее катастрофа начала XX века не положила начало новому мировому тренду - социальные права начинают претендовать на равное значение с политическими свободами. Именно этот фактор лег в основу третьего модернизационного кризиса, произошедшего после Второй мировой войны.

И наконец - 1968-й. Первое послевоенное поколение требует мира, любви и равенства. Всеобще избирательное право, равенство мужчины и женщины, европейцев и неевропейцев, защита интересов меньшинств, необходимость образования и качественной медицины признаются обязательными нормами. Промышленная революция давно завершена, население развитых стран проживает преимущественно в городах и имеет достаточный уровень образования, оно требует свободы выбирать собственный образ жизни. Если революционеры XVIII-XIX столетий мечтали о стирании границы между сословиями, то интеллектуалы 1960-х говорят о преодолении разницы между расами и полами. Так, в глазах многих сексуальная революция была призвана стать венцом освобождения человека, начавшегося с европейского гуманизма, продолженного Реформацией, Просвещением и эпохой социальных революций. Казалось бы, цели модернизации достигнуты. Модерн торжествует полную и окончательную победу. Строившаяся столетия Вавилонская башня почти возведена. Вопрос в том, что дальше.

С другой стороны

27 марта 1968 года во время тренировочного полета во Владимирской области разбился Юрий Гагарин. Первый космонавт Земли вполне мог бы стать образом той самой «глобальной революции». Происходя из бедной провинциальной семьи, благодаря образованию и трудолюбию он сумел стать известным всей планете. Чем не равенство социальных возможностей? Его любовные похождения достойны культовых фигур западной молодежной культуры. Чем не сексуальная революция? Его улыбка стала символом десятилетия. Как «Битлз», как Кеннеди, как Мэрилин Монро. И смерть Гагарина так же трагична и так же нелепа, как смерть большинства культовых героев его времени. Именно первый космонавт, пожалуй, ярче других символизировал всепобеждающую, как казалось многим, идею прогресса. Шутка ли - благодаря его полету человечество получило новую перспективу освоения Вселенной - теперь уже за пределами собственной среды обитания. Космические ожидания были важным интеллектуальным фоном 60-х, равно как разочарование в «покорении космоса» стало фоном общего разочарования последующей эпохи.

Странным образом Советский Союз, возникший на месте вечно отстававшей от европейских кризисов в развитии Российской империи, на этот раз в чем-то, хотя бы внешне, оказался впереди. Проблема равенства полов, свобода отношений, право на гражданский брак и развод - все это стало частью русской жизни еще в 1920-е годы. Последовавшее затем подмораживание нравов воспринималось даже с некоторым одобрением. Но все равно - за исключением квартирного вопроса препятствий для свободы частной жизни при Советах по факту не было. Более того, заявив, что «в СССР секса нет», власть фактически сделала эту сферу жизни единственной зоной свободы. Не случайно молодые кремлевские циники 60-х рекомендовали своим сверстникам - политическим бунтарям больше внимания уделять личной жизни: «Чем бороться за справедливость, лучше завести себе еще одну бабу!»

Многие другие требования западной молодежи формально были предметом гордости молодежи советской: всеобщее бесплатное школьное образование, высшее образование, доступное любому деревенскому пареньку. То, что при этом существовали негласные процентные нормы «по пятому пункту», знали далеко не все. Да и бороться с этим в условиях отсутствия публичной политической жизни можно было только на индивидуальном уровне: абитуриенты и студенты из зоны риска «учились на шесть», меняли фамилии и национальность в паспорте, а наделенные совестью преподаватели игнорировали «негласные установки». Равенство мужчин и женщин дошло до такого предела, что иногда советские гражданки сетовали: «Уж лучше бы меня муж содержал, как это было во времена бабушек».

Многих исследователей удивляет, почему диссиденты, возникшие тогда в СССР, изначально не собирались брать власть. На самом деле это вполне объяснимо. «Самая лучшая в мире» власть в Советском Союзе и так уже была установлена. Большинство диссидентов, как известно, не оспаривало социализм как системный выбор. Речь шла лишь об улучшении уже существующего и в основе своей правильного общественного строя. Вот еще бы «человеческое лицо» к нему приделать, и совсем будет хорошо. Разумеется, в действительности стремление к свободе и справедливости расходилось с реалиями советского государства не менее, чем в «капстранах». Однако советская система в 60-е годы была еще достаточно прочной. Точнее сказать, менее гибкой. Возможно, во многом благодаря поколенческому фактору. И на Западе, и в СССР в этот момент правили фронтовики, победители во Второй мировой. Но если генерал де Голль ушел с поста президента Франции в 1969 году, несмотря на убедительную победу своей партии на выборах, то полковник Брежнев оставался во главе своего государства до начала 80-х.

«Поколение отцов» в СССР оказалось слишком сильным и имело слишком много аргументов для того, чтобы оставаться у власти. Даже его консерватизм оправдывался опасностью резких движений, способных разрушить достигнутые достижения, в том числе в области относительных послаблений режима. Не случайно ввод советских войск в Чехословакию поддержали реформаторы в Политбюро, и прежде всего сам Алексей Косыгин, - слишком ранней показалась им Пражская весна, боялись, что это может вызвать куда более серьезные заморозки в Москве. Но главный аргумент - все-таки прошедшая война. Культ победы над нацизмом, установившийся во многом в брежневскую эпоху, служил едва ли не главной идеологической основой последних десятилетий существования советского режима. Любой советский начальник, будь то генсек, директор завода или заведующий лабораторией, мог всегда прекратить любой спор, отрезав молодому бунтарю: «Мы за вас кровь проливали!» Умение руководить «по-фронтовому» было востребовано в кадровом резерве. Сами же старики рассматривали период своего правления как передышку, данную их стране в бесконечной череде войн и катаклизмов. В итоге, строя новые Магнитки, прозевали наступление компьютерной эры. Их срок истек во второй половине 80-х, вскоре пала и та система, на страже которой они стояли.

Кому- то события 1989-1991 годов в Восточной Европе и бывшем СССР могут показаться возвращением к двадцатилетней давности поискам свободы. Однако на дворе стояла уже совсем другая эпоха. Падение костного, заскорузлого, мрачного Советского Союза, как ни странно, стало прежде всего падением одного из самых крупных модернистских проектов за всю историю Нового времени. И все более очевидный кризис сегодняшнего Запада во многом имеет ту же природу. Ибо тоже модернистский проект. Что-то ведь странное наступает, когда становится ясно, что сделать мини-юбку еще короче уже не получится. Благие цели вроде бы достигнуты, а счастья нет. Благополучные 70-е сменили жестокие 90-е. Свобода обернулась пустотой и страхом, прогресс -апатией, социальные гарантии - инфантилизмом, равенство - завистью и непониманием, борьба за мир - новыми войнами.

Только ветер с Востока доносит весть о новой силе. Новой или хорошо забытой старой? Сама эпоха европейской модернизации, начавшаяся во время и во многом благодаря упадку Азии, похоже, завершается новым ренессансом Востока. В этом апогей модерна 1968-го снова выглядит символично: именно тогда в Европе впервые начинается массовая мода на Восток. Буддизм, маоизм, начало исламизации черной Африки и афроамериканского населения США - все это родом из конца 60-х. И терроризм - как технология, блестяще заимствованная с Запада сначала борцами за «свободную Палестину», а затем воинствующим исламизмом в целом. Кто знает, как будет выглядеть 1968 год в трактовке аятолл.

Михаил Харитонов

Не досталось им даже по пуле