Вели мне жить - Хильда Дулитл

— Устроим себе небольшой праздник, — сказала Джулия. — Где-то у меня были припасены бокалы.

Она подошла к книжному шкафу и открыла нижний ящик, где они с Рейфом держали всякую всячину — обувь, совок для мусора и прочее. — Да, вот они, — и с этими словами она извлекла из отдельно упакованной коробки два венецианских бокала: она никогда не выставляла их при гостях из боязни, что разобьют. Конечно, для вермута они не годятся, но сегодня ей захотелось достать именно их. — Они не очень подходят для вермута, но если на дно капнуть чуточку, — пояснила она Бёлле, — то можно вообразить, что пьёшь старое бренди.

Наливая, Белла не поскупилась.

— Многовато, — заметила Джулия.

Они сели друг против друга за большим столом, на котором Джулия наводила порядок как раз перед приходом Беллы.

— Рейф пишет?

— Да, конечно, Белла. А, собственно, почему вы — почему вы?..

— Сама не знаю, зачем спросила, — Белла задумчиво повертела в руке венецианский бокал. — Ей-богу, не знаю.

— Это зелёное стекло подходит к вашему платью. Венецианское — не то, чтоб старинное… А ведь, правда, существует поверье, что сроку венецианскому стеклу — как дружбе? Стоит человеческим взаимоотношениям дать трещину, и стекло «гаснет». Я очень берегу эти бокалы.

— Я раньше их у вас не видела, — откликнулась Белла.

Она не догадалась сказать (или не захотела?): «Они ваши с Рейфом». Наверное, знала.

— Это наши с Рейфом бокалы, — не преминула заметить Джулия.

— Я рада, что вы зашли, Белла. Она повернулась к книжному шкафу, порылась в коробке, доставая ещё один.

— Поставим этот для Рейфа.

Теперь на столе стояло три бокала.

— Я хотела сказать, — начала Белла, — что… что Рейф скоро возвращается.

— Да, — подтвердила Джулия. — И что же?

Белла продолжала — видно было, что заранее заготовила речь.

— Знаете, я никогда ни о ком особо не заботилась. И дальше с вызовом: — «Мне всегда везло на любовников».

— А я здесь причём?

— Я хочу сказать — ну, словом, я никогда не разбивала семейные пары. Я не собиралась быть разлучницей.

Хорошо — и что дальше?

— Этот вермут напомнил мне о Риме. Мы всегда пропускали там перед обедом рюмочку вермута: говорят, если принять небольшую порцию хинина — а он как раз содержится в вермуте — то шансы подхватить малярию резко снижаются.

— Как интересно, — заметила Белла.

И тут только Джулия её разглядела — будто увидела впервые: не дрогнувшие мускулы лица; ровно лежащий грим — словно она его только что аккуратно и со знанием дела нанесла. То был предмет насмешек Рико — Беллин грим: он всякий раз зубоскалил по этому поводу с Эльзой. «Представляешь, у неё разные оттенки», поделился он с ней открытием после того, как осмотрел содержимое Беллиного трюмо. Раньше ему это сделать не удавалось: Белла проводила дни напролёт в своей «светёлке», а Эльза с Фредериком сидели у неё внизу.

— Здесь тесно. Эльза сообщила, что они сегодня вечером идут к Молли Крофт — договариваться. Вроде появилась возможность им переехать через пару дней в тот коттедж.

— А как же…? — Белла осеклась.

— Что — «как же»?

— Эльза говорила мне, что вы с Рико…

Ах вот как, — оказывается, Эльза ей сказала! А больше она ей ничего не рассказывала?

— Я решила, что всё уладилось, — ответила Белла. — И поэтому сильно удивилась, когда в первую ночь после их приезда вы остались здесь, а не пошли ко мне наверх.

Ну что на это скажешь?

Она объяснила, с трудом подбирая слова:

— Видите ли, то есть я хочу сказать, — всё это непросто. В тот день — помните, вы с Эльзой ещё вернулись из магазина? — мы с Рико остались вдвоём. Так вот, он вообще ни о чём таком не заговаривал.

— А вот Эльза говорит, что вы писали друг другу, и всё было решено. И я думала, что вы с Рико…

Надо же, оказывается, она думала, что я с Рико.

Как-то Рико заметил, что у Беллы скрытая форма истерии. Похоже на то. Белла сидела перед Джулией притихшая, — ни дать ни взять кукла с ярко-розовыми щёчками, с зачёсанными назад, блестящими от лака волосами, с подведёнными вверх, к вискам, уголками глаз. Говорила она бесцветно, — все американцы говорят так на одной ноте, — не сравнить с богатыми модуляциями эльзиного певучего голоса, да и с энергичной манерой Рико, любителя подчёркивать отдельные слова, тоже мало общего, а уж о бархатной интонации Рейфа, благодаря которой каждое его слово превращалось в поэзию, — вообще говорить не приходится. Голос Беллы был под стать её кукольному виду. К тому же, она была слишком напряжена: чувствовалось, что внутри у неё всё дрожит. Ещё минута, и она сорвётся на крик «О Боже!» Не надо до этого доводить… Хотя с чего, собственно, ей впадать в истерику? Джулия заметила примирительным тоном:

— Нам всем пришлось нелегко…

Не могла же она пересказать Бёлле слова Рейфа, которые он повторял из письма в письмо: «С Беллой у меня ничего серьёзного… так, забыться на время. В мыслях у меня одна ты».

Вот и в последнем его письме то же самое — да все его письма такие! Впрочем, зная Рейфа, она предполагала, что Бёлле он пишет всё наоборот, особенно, если вспомнить, какие он посвящает ей стихи про мирт и гиацинты. Секрета из стихов Рейф не делал: последние опусы про любовь и войну он вообще заставил Джулию прочитать. «Вот, возьми», сказал он, вручая ей стопку переписанных стихотворений. «Я написал их для Беллы». Чёрт побери, как всё стало публично! Что-то здесь не так.

Вот и Белла разоткровенничалась. Зачем ей это надо? Играла бы себе спокойно роль одалиски, — она так подходит к её подрисованным глазкам и двум шпилькам, заколотым на японский манер в высокую причёску, — вылитая мадам Баттерфляй! Кому-то ведь надо быть мадам Баттерфляй. Белла идеально подходила для этой характерной роли: в зелёном платье, с гримом, с вздёрнутыми «домиком» чёрными ниточками выщипанных бровей, с тёмными, чуть раскосыми глазами. Одна беда: характера под этой внешностью не было никакого — так, пустота.

Как там сказал Рико? «У неё скрытая форма истерии».

— Сигарету? — быстро, пока кукла не сломалась, и на ковёр не посыпались детали — колёсики и пружинки, — предложила Джулия.

— Нам всем приходится нелегко, — повторила она, ища спички.

Сломаемся, рассыплемся, взорвёмся — были и нету! Это запросто. С такой-то компанией — эдакой гремучей смесью в узкой пробирке! Это всё Рико виноват: его присутствие накаляло атмосферу, действовало как катализатор. На фоне тусклой унылой обстановки он выделялся, как след от ракеты в сером небе, он всех вышучивал и дразнил, под стать дикому шипящему коту. Реактивом служила Белла — она подогревала общие страсти. Рико, конечно, прав: здесь явный случай подавленной истерии. Именно поэтому она сейчас такая тихая. С подведёнными, чуть раскосыми глазами, в зелёном платье, с выщипанными «в ниточку» бровями — чем не усики бабочки? — Белла смотрелась как некое экзотическое существо. Баттерфляй? Редкая бабочка?

Блестящий жук, с твёрдыми надкрыльями, — вот кто такая наша Белла, и платье её зелёное — сплошная цельнометаллическая оболочка. Посмотришь на неё со стороны: сидит себе, потягивает вермут, — без сигареты, против обыкновения, — железная леди, да и только. Она даже двигается заученно, будто назубок знает свою роль, но боится сцены.

А чего ей меня бояться? Неужели думает, что я стану в такой момент показывать ей зубы? Да упаси меня бог. Люди на удивление не гибки — вот и Белла точно такая же. Ей трудно принять мысль о том, что их жизнь разом переменилась: появился кто-то третий. Эта перемена произошла как нельзя кстати: Иван в Петрограде, комнатка наверху пустует, а Бёлле с матерью, продавшей свою парижскую квартиру, негде жить. Так сама Белла рассказывает. И у Джулии нет оснований ей не верить. Их и так все кругом подозревают: Джулию в том, что она укрывает у себя немку, Рико — в неподчинении властям, а всех скопом — в антипатриотических настроениях. Так что Бёлле, конечно, необходимо выговориться, выпустить пар, так сказать. Рико тысячу раз прав: что-то глубоко запрятанное — истерия? — клокочет и бурлит у неё внутри.

«Моя мать живёт в ногу со временем»! Да разве кто-то спорит с этим, Белла? Она хорошо помнит свою встречу с г-жой Картер — это было до войны, в Лондоне: их познакомил Иван. Г-жа Картер работала тогда журналисткой, одевалась со вкусом, кормилась гонорарами. Отдать Беллу в школу искусств — это её идея. Она не терпела возражений и взрывалась по малейшему поводу: «Пусть женщина делает то, что ей вздумается! Это моё кредо, я на этом стою. Я верю в современную женщину». Однако в 1913 году никто не взялся бы определить, что такое «современная женщина» — даже сама г-жа Картер, а после 1914 года это понятие требовало особенно осторожного обращения. Сказать: «У современной женщины должен быть богатый опыт» — означало подойти к самому краю, к самой черте, станцевать на тончайшей проволоке.