Приключения, Фантастика 1993 № 4 - Юрий Петухов

(продолжение следует)

Сергей Федин

Шестьдесят секунд до конца света

Все мы лишь снимся Господу…

Где-то на пятой кружке все вокруг стало напоминать мне какой-то фантастический аквариум. Воздух в пивной сгустился от застывшего сигаретного дыма, пьяных выкриков посетителей и непередаваемого букета запахов, и в этом фиолетовом тумане медленно проплывали чьи-то опухшие морды, быстро, извиваясь, как угри, проносились официанты, раздвигая подносами захмелевшее пространство. Я сидел в самом центре расплывающегося мира, тщетно пытаясь сосредоточиться. Лицо этого человека, внезапно проявившееся передо мной, поразило меня именно своей отчетливостью. И еще, конечно, глаза. В них плавилось какое-то потусторонее безумство, отрезвляющее и завораживающее одновременно. С этой минуты я помню все до мельчайших деталей.

— Не помешаю? — Голос был глухим и чуть хриплым, доносящимся как из преисподней. И тут же (я даже не успел ответить) нервное лицо незнакомца исказилось в ужасную сатанинскую гримасу, глаза дико вспыхнули и он проскрежетал:

— До полуночи оставалось два часа! — Он зловеще захохотал. Я оцепенел от страшных неведомых предчувствий и не мог вымолвить ни слова. Но лицо незнакомца, подобно внезапно стихнувшему морю, уже вернулось в привычные очертания. Он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я опомнился.

— Да, да, садитесь.

Он медленно опустился на продавленный стул, небрежно смахнув на пол маленькую запыленную вазу с увядшими цветами. Осколки брызнули во все стороны совершенно беззвучно в общем шуме, на сморщенные лютики тут же наступила чья-то тяжелая нога.

— Я хочу видеть ваше лицо без пошлых препятствий. Тем более, что это лицо будет последним, в которое будет глядеть жизнь на нашей паршивой планете.

— Вы сумасшедший? — я еще не терял надежды.

И опять его лицо как будто треснуло, и в искореженных судорогой чертах незнакомца я прочитал приговор.

— Как это было бы удобно для всех вас. — Он усмехнулся, лицо было опять спокойным. — Но я не сумасшедший, — он помедлил, как бы взвешивая мою душу на невидимых весах, — Я — гений. А ведь гениальность и безумство так похожи и одинаково ненормальны для обывателя, ибо заключаются в нарушении привычных аксиом. Разница в выборе.

— Какие аксиомы нарушили вы?

— Ну что ж, я объясню, но буду краток: у нас всех мало времени. Я держу этот мир за горло, и агония уже началась… Так вот. Вы когда-нибудь задумывались о снах? Да, да, о самых банальных земных снах и об их вторичной материальности? Вы обращали внимание на то, что всегда явно или неявно присутствуете в своих снах и являетесь там главным героем, более живым и реальным, чем все остальные? И это неудивительно: ведь ваш двойник отражает большую часть незаторможенного участка коры головного мозга. И всегда заметьте, — он придвинулся ко мне, его лихорадочный шепот давил на меня почти физически. — И всегда, заметьте, этот призрачный мир ваших сновидений погибает, мгновенно исчезает, как только вашему двойнику угрожает смерть. Вспомните, сколько раз вы просыпались, падая во сне в пропасть, или оттого, что вас кто-то душит и так далее. Для этих жалких и неполноценных теней, населяющих ваши сны, этих полуматериальных бледных копий людей, наступает конец света, как только одни из них, самый «реальный», погибает, и в тот же миг просыпаетесь вы, его прообраз, сверхсущество по сравнению с ним… — Он как то странно дернулся, длинные скрюченные пальцы рванули ворот рубашки. — И вот однажды, это было страшно давно — я еще учился в университете, мне пришло в голову, а что, если весь наш Мир только сон, кошмарный сон некоего высшего существа. Помните: «Тогда мир показался мне сном и поэзией божества; разноцветным дымом перед очами недовольного божества?»

— Да, да, кажется это Ницше, — прошептал я.

— Совершенно верно. Я вижу, что не ошибся в вас. — И снова жуткий всплеск дьявольского огня на лице незнакомца осветил на мгновение бездну его души. — Об этом думали многие, и я мог бы долго говорить об истории и истоках этой теории суперматериализма; назовем ее так, ибо если она верна, а она верна, то бытие этого спящего божества более материально, суперматериально, по отношению к нашей жизни, нашему миру. Так вот, я мог бы долго говорить об этой теории и ее философских аспектах, но у нас, повторяю, мало времени.

Итак, многие думали об этом, но только я пошел дальше. Я подумал: если все вокруг — лишь сновиденье неведомого высшего существа, то, возможно, среди нас ходит его ничтожный двойник, который, тем не менее, «реальнее» всех нас. И тогда я решил найти его, чтобы свести счеты с этим ненавистным мне, гнусным миром, — о! у меня есть причины его ненавидеть, — с этим кошмарным сном божества; называйте, впрочем, его как угодно. Двадцать лет я искал его, двадцать мучительных лет; как и где, уже не время рассказывать. — Тут голос его задрожал и пресекся.

— Но все-таки я нашел его! Вы слышите! Я нашел его! И до полночи остался только час.

Лицо незнакомца сияло непонятным мне сумасшедшим светом. Он странно, неестественно улыбался, а по щекам текли мутные слезы. Неожиданно голос его стал по-протокольному сух, глаза потухли:

— Этот человек оказался буддийским монахом и совсем стариком. Когда я подошел к его тростниковой хижине в Гималаях, он сразу вышел из нее и, ничего не спрашивал и опустив глаза, пошел за мной. Только раз с любопытством и печалью взглянул на меня. Видели бы вы его глаза! «Его глаза — подземные озера, покинутые царские чертоги.» — Голос незнакомца совсем затих, и весь он как-то сморщился и поблек: казалось, из него выпустили воздух.

— А теперь этот старик сидит в моей конуре и ровно в полночь он умрет: в его кружке когда мы пили воду, был яд. И весь мир, все, все вокруг — от самой последней букашки до Эмпайр Стейт Билдинг, от ничтожного клерка до короля, исчезнет, «как сон, как утренний туман», — он гнусно осклабился и захохотал:

— До полночи осталось полчаса. Полчаса до конца света.

Только тут я по-настоящему ощутил всю кошмарность ситуации. Я вдруг с содроганием осознал, что все услышанное — не бред параноика, не горячечная фантазия алкоголика, а явь. Лоб мой покрылся омерзительно холодным липким потом, руки мелко дрожали. Я был совершенно, чудовищно трезв. В сердце звонили поминальные колокола, мучительно отзываясь в маленькой бледной жилке у виска. Сквозь неестественно-ясную даль обезболенного инстинктом сознания медленно просочились слова незнакомца, сказанные (я уже почти привык к этим мгновенным переменам) деловым и чуть усталым тоном: