Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

говорит Бел, присевший на камне на корточки. – Нам нельзя обоим одновременно слетать с катушек. Мы только что вписались в аренду.

Мэнни поднимает на него глаза… и бросает на землю пятерку, прямо за кольцо вокруг камня. Он не слышит, а скорее чувствует внезапный глухой, пронзительный визг, доносящийся с места, куда приземлилась банкнота, и, не оглядываясь, понимает, что произошло. Банкнота ранила усики и заставила их отпрянуть от того места, где она упала на асфальт.

Бел потрясенно таращится на банкноту. Затем он лихорадочно вытаскивает из бумажника пачку разномастных купюр. У него есть евро, британские фунты, доллары США и даже несколько песо; Бел явно много путешествует. Он бросает одну из фунтовых банкнот. Она приземляется неподалеку от той, которую кинул Мэнни, но ничего не происходит.

– Я же сказал, отдай их мне, – говорит Мэнни, выхватывая пачку банкнот из трясущихся пальцев Бела. Странное чувство тут же усиливается; Манхэттен был возведен не только на оценке стоимости земли, но и на украденных ценностях.

– Я всего лишь пытаюсь помочь бороться с этой чертовщиной! – огрызается Бел. – О боже, они приближаются. Давай скорее, колдуй, как ты там хотел!

Мэнни начинает швыряться деньгами, сорить ими по краю белого поля, как какой-нибудь мот в дорогом клубе. Он сразу же видит, что деньги помогают, но не сильно. Пятидолларовая купюра расчищает землю лишь под собой, не больше, и вскоре теряется среди соседних усиков. Евро и фунты тоже срабатывают, но их сила, похоже, зависит от номинала. Стодолларовая купюра расчищает землю не только под собой, но и примерно в дюйме вокруг. Банкнота в сто евро расчищает чуть больше – но всех вместе их хватает лишь на то, чтобы сдержать натиск усиков и не дать ближайшим дотянуться до Мэнни. А если усики продолжат расти, то рано или поздно дотянутся до Мэнни вне зависимости от того, сколько еще дюймов земли он сможет отжать.

Вот оно что. Мэнни внезапно понимает: он попросту покупает землю вокруг памятника. Но ведь теперь она стоит гораздо больше шестидесяти гульденов.

– Бел, ты не знаешь, почем сейчас недвижимость на Манхэттене? Сколько просят за квадратный фут?

– Ты точно свихнулся.

Один из усиков повыше рассекает воздух и устремляется к бедру Мэнни, и он отбивает его двадцатидолларовой купюрой. Усик взвизгивает и шарахается в сторону.

– Мне правда нужно это знать, пожалуйста!

– Да я-то откуда знаю? Я снимаю квартиры, а не покупаю их! Может, тысячу долларов за фут? Две тысячи?

Мэнни с горьким стоном понимает, что в этом-то вся проблема. Недвижимость на Манхэттене ужасно дорогая, и у них не хватит наличности, чтобы расплатиться за собственные жизни.

В отчаянии он бросает свой «Амекс», и тот производит пока что самый заметный эффект, расчистив вокруг себя прямоугольник площадью с парковочное место. Похоже, у него неплохая кредитная история. У Бела, впрочем, карточек нет, а за площадкой, которую расчистил Мэнни, все еще колышутся усики… и у Мэнни осталась лишь дебетовая карта. Сколько у него там на счете? Ему никак не вспомнить.

– Хорошо, – довольно говорит дамочка. Мэнни с удивлением осознает, что позабыл о ней. Она улыбается, стоя среди густых зарослей мерно покачивающихся усиков, и по меньшей мере дюжина из них увивают ее голову и плечи. – Полицейские говорят, что уже едут. Может быть, раньше вам и сходила с рук наркота и извращения в публичном месте, но я не для того сюда переехала, чтобы мириться с подобным. Мы выживем вас отсюда, одного за другим.

Размышления Мэнни о ценах на манхэттенскую недвижимость затмевает внезапный ужас, от которого у него пересыхает во рту. Конечно, не факт, что полиция действительно приедет сюда; пусть Мэнни в Нью-Йорке всего лишь первый день, он уже видит, что Инвуд не из тех районов, куда копы приезжают на вызов оперативно – или вообще приезжают. Тем более что в городе недавно случилось чрезвычайное происшествие. Однако если они все же явятся сюда, то ступят на стремительно растущее поле белых усиков, окружающих Мэнни и Бела. А если один усик смог превратить назойливую белую расистку в проводник для бестелесного экзистенциального зла, то Мэнни не хочет знать, во что превратятся зараженные сотрудники нью-йоркской полиции.

Он уже готовится кинуть свою дебетовую карту и отчаянно надеется, что на ней окажется хотя бы миллион долларов… когда внезапно до них доносится музыка, рвущаяся из динамика какого-то другого телефона.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк, большой город больших надежд…»[5]

На таком расстоянии кажется, что эта мешанина исходит из консервной банки. Наверное, из айфона. Но в мешанине Мэнни разбирает хлопки и ритмичную музыку. Электронные барабаны и… как будто диджей крутит пластинку на пульте? Как в старом рэпе?

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Мэнни резко оборачивается и видит, что по дорожке, ведущей к Шораккопочу, к ним направляется чернокожая женщина. Высокая и сильная, с величавой осанкой и округлыми бедрами, изгибы которых подчеркивает юбка-карандаш, чертовски ей идущая. Впрочем, привлекательность женщины – лишь отчасти заслуга стильной одежды, туфель на высоком каблуке и элегантно уложенных кудряшек, окрашенных в медово-русый цвет. По большей части дело в ней самой. Она приковывает внимание и своим видом напоминает не то генерального директора крупной компании, которая направляется на сверхважную встречу, не то королеву, которая просто где-то оставила своих придворных.

Затем Мэнни замечает, что она тоже держит в руках мобильный телефон. Однако камера на нем выключена, а из динамиков орет музыка. Песня чуть старше Мэнни, но он пару раз слышал ее и… ого. С каждым ударом синтезированных барабанов усики, заполнившие поляну Шораккопоча, вздрагивают все разом. Мэнни облегченно вдыхает; в тот же миг женщина ступает на замощенную часть, и усики отшатываются прочь от скорого щелканья ее каблуков. Те, на которые она наступает, начинают кричать, издают едва слышный, шипящий визг, корчатся в муках… а затем исчезают. Когда она направляет телефон вниз, те, что еще не успели убраться прочь, содрогаются от каждого ритмичного удара барабана, словно им больно. Затем они рассыпаются, не оставляя за собой ни следа, ни намека на то, что вообще были здесь. Усики рассыпаются повсюду.

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Да. Пусть город и принимает приезжих вроде Мэнни с распростертыми объятиями, но потусторонним туристам, столь хамски паразитирующим на людях и подчиняющим их своей воле, он не рад.

– Нас пятеро, – бормочет Мэнни. Он знает, кто эта женщина – или, по крайней мере, что она воплощает.

Бел косо смотрит на него, затем качает головой:

– Дружище, я искренне надеюсь, что ты пьешь. После такого мне точно понадобится что-нибудь крепкое и приторно-фруктовое. – Мэнни смеется, не столько над шуткой, сколько для того, чтобы дать волю накопившемуся адреналину.

К тому моменту, когда хор заканчивает петь, усиков уже нет и поляна стала прежней: деревья, трава, асфальт, фонарный столб, камень, Бел и Мэнни, опустившиеся в полуприсед и приготовившиеся защищаться – хотя защищаться уже и не от кого. Усики исчезли даже с шеи и плеч белой дамочки, которая теперь смотрит на них троих – в особенности на черную женщину, – с растущим беспокойством. Однако она продолжает снимать их на камеру.

Мэнни и Бел поворачиваются к чернокожей женщине. Та наконец выключает музыку и убирает телефон в сумочку-шопер. (Мэнни с некоторым восхищением замечает, что сумочка фирменная, от Биркин. Судя по всему, он из тех парней, которые разбираются в дорогущих сумочках от Биркин.) Женщина кажется ему знакомой, хотя Мэнни и не уверен, что видел ее раньше. Возможно, дело в том, что они похожи. Он жадно пожирает ее взглядом.

– Я так понимаю, вы двое еще не разобрались, как эта ерунда работает, – обращается она к ним. Ее взгляд скользит по Белу, затем по Мэнни и останавливается на нем. Она чуть прищуривается. – А, значит, не двое. Только ты.

Мэнни кивает и сглатывает. Она такая же, как и он.

– Я, эм-м, ничего не знаю. А ты? – Он понимает, что это звучит глупо, но не может придумать вопрос получше.

Она приподнимает брови.

– Это зависит от того, о чем ты спрашиваешь. Стала ли я внезапно слышать какие-то голоса, которые несут откровенную чепуху? Да. Вижу ли я эти