Чекисты рассказывают... - Владимир Листов

— Оленька, ты не права. — Лида моментально взяла себя в руки. — Яков порядочный человек. Ничего нет удивительного, что он до сих пор не женат. Был на военной службе, приходилось много разъезжать, и просто но встретил девушку, которую мог полюбить. Потом попал на финский фронт, там его тяжело ранили. Он, видимо, не совсем еще оправился после этого. Да и не сухарь он, как ты говоришь, Яков — душевный и приятный человек.

— Может быть, он и хороший, но ты-то о нем ничего не знаешь, а с моей точки зрения, он себе на уме.

— Оля, не говори так, а то мы поссоримся.

Оля махнула рукой и взялась за утюг.

IX

Кулиев читал показания арестованного нарушителя границы, поступившие из Ашхабада.

Ввели шатена лет тридцати, невысокого, коренастого.

— Садитесь, Казанцев, — сказал Кулиев.

— Все в ваших показаниях правда? — спросил он, положив ладонь на папку со следственными материалами.

— Конечно. Меня задержали на границе с рацией, другого выхода, как говорить правду, у меня не было. Кто поверил бы, если бы я сказал, что шел искать в СССР работу радиста и прихватил на всякий случай передатчик, — горько усмехнулся Казанцев.

— Вы не лишены чувства юмора. Это хорошо.

— Я понимал, что мои показания вы проверите и малейшая ложь в них будет выявлена. Да и вообще я решил, как только перейду границу, явиться с повинной. У меня нет никаких причин относиться к Советской власти враждебно.

— Что же заставило вас стать немецким шпионом?

— Сейчас объясню. Может быть, вы поймете меня. Родился и воспитывался я в Баку, сын рабочего Федора Казанцева. В 1927 году отец умер. Через год мать вышла замуж за иранского подданного, и мы выехали с ним в Иран. Там он бросил мать. Она сошлась с русским эмигрантом Шуваловым, который усыновил меня, чтобы я смог получить документы и поступить на работу. Вскоре мать заболела воспалением легких и умерла. Я остался с Шуваловым один. Он совсем одряхлел к тому времени. Больше пяти лет пришлось ухаживать за ним, как за маленьким, выслушивать его бредовые планы борьбы с большевиками или бесконечные диспуты собиравшихся у него эмигрантов о том, сколько еще может продержаться Советская власть. Предложение пойти в немецкую разведывательную школу, которое мне сделал один из знакомых Шувалова, я принял с радостью. Другого пути избавления от старика я не видел, а найти работу, чтобы зажить самостоятельно, было невозможно. Коробило, конечно, что иду на службу к немцам. Но я решил, что всегда могу быть двойником, вернее — работать честно на своих, а немцев обманывать. Самым важным для меня было тогда вырваться из дома старика.

— Хорошо. Об этом мы еще поговорим. А сейчас подробнее расскажите о немецких инструкторах, которые преподавали вам, где и как велась учеба.

Казанцев стал вспоминать, стараясь не упустить ни малейшей детали. Кулиев чувствовал, что Казанцев хочет быть искренним.

Вечером в тот же день Кулиев докладывал Румянцеву результаты допроса Казанцева.

— Какое впечатление осталось у вас о Казанцеве?

— Мне кажется, что он действительно пришел бы с повинной, если бы его не задержали на границе. Пограничники сообщили, что он был не особенно осторожен при переходе границы, а когда его задержали, тут же все откровенно рассказал.

— Что же вы предлагаете?

— Можно начать с немцами игру, используя Казанцева. Встретиться с Серебряковым он должен в течение следующего месяца. Времени мы не упустили. Освободим Казанцева и попробуем обвести фон Шёнгаузена.

— Что выяснили о Серебрякове?

— Это оказался тот самый Серебряков, которого я знаю. Ведет он скромный образ жизни. Ничего подозрительного за ним не замечено. Судя по показаниям Казанцева, Серебряков много лет не был связан с немцами. После встречи Казанцева с ним будем решать, какую роль отвести в этой комбинации Серебрякову.

— Добро. Я согласен. Действуйте. Показаниями Казанцева довольны?

— Теперь я могу существенно уточнить схему, которую докладывал вам. А главное — в пустые кружки́, обозначавшие немецкие разведывательные школы, могу внести сведения о инструкторах и обучающихся там диверсантах. Казанцев оказался на редкость наблюдательным человеком.

X

В марте 1941 года весна в Баку была в разгаре. Сергеев, неделю назад возвратившийся из Ирана, медленно, словно наслаждаясь приятным вечером, шел по Армянской улице. Не дойдя до сквера, который бакинцы называли почему-то Парапетом, он остановился у трехэтажного дома. Прямо у ворот на тротуаре расположился продавец гороха. Тут же около него пылала жарким огнем круглая жестяная жаровня с противнем, на котором, потрескивая и распространяя аппетитный запах, жарился горох. Вокруг собрались ребятишки изо всех ближайших домов. Продавец мешал специальным совком лопавшийся горох и гордо поглядывал на жаждущих. Он негромко, больше по привычке, приговаривал: «Горох, жареный горох». Зазывать покупателей не было никакой нужды. Они и так толпились вокруг. Сергеев, взглянув еще раз на номер дома и убедившись, что это дом 24, вошел во двор. В маленький дворик, похожий на четырехугольную шахту, выходили стеклянные галереи, тянувшиеся по сторонам каждого этажа, двор был пуст, вся детвора собралась около торговца с горохом. Сергеев направился к квартире в правом углу первого этажа, у колодца. Дверь открыл румяный сероглазый старик лет шестидесяти с косматыми, пепельного цвета бровями и лысой головой.

— Я к вам по делу. Вы один? — спросил Сергеев.

— Да.

— Я пришел за вещью, которую оставил вам на хранение пастор Швантес, — сказал Сергеев, войдя в комнату.

— А квитанция у вас есть?

— Вот возьмите, — Сергеев протянул червонец первого выпуска.

Старик долго держал его в руках и о чем-то сосредоточенно думал, словно забыв о госте. Видимо, это посещение было неожиданным и он хотел собраться с мыслями. Старик много лет был сторожем лютеранской кирки в Баку, в которой служил пастор Швантес, высланный из СССР за антисоветскую деятельность. За время своей работы в кирке старику не раз приходилось выполнять конспиративные поручения лютеранских духовных наставников, и он привык к осторожности. Подойдя ближе к лампе, он долго недоверчиво разглядывал червонец, несколько раз посмотрел его на свет, видимо хотел проверить, не фальшивый ли он, затем полез в ящик комода, вынул оттуда книгу, нашел там записанные серию и номер червонца и, убедившись, что представленный банкнот именно этот, сказал:

— Садитесь, я сейчас передам вам то, что оставил пастор.

Несколько минут старик кряхтя двигал в соседней комнате какие-то вещи, что-то у него с грохотом упало. Наконец он вышел с небольшим чемоданом, тряпкой стер с него пыль и поставил чемодан у стула, на котором сидел Сергеев.

— Вот, можете взять. Я даже не заглядывал в него. Ключ мне не оставляли. Вам придется ломать замок.

— Ничего, с этой задачей я справлюсь, — Сергеев пожал руку старику, взял чемодан и вышел. Быстро миновал двор, толпу покупателей жареного гороха, остановил на улице свободный фаэтон и поехал домой.

Жил Сергеев на одной из оживленных улиц города — Торговой, в четырехэтажном доме. Квартира его была на втором этаже и имела два входа: с Торговой улицы и с Красноводской через двор.

Дома он вскрыл чемодан. В нем был тщательно упакованный радиопередатчик. Сергеев улыбнулся, словно увидел старого знакомого. Точно на таком же его обучали в Тегеране, и он успел изрядно надоесть ему. Передатчик был очень прост в обращении, портативен и надежен в работе. Он питался от городской электрической сети, но мог работать и на батареях.

Сергеев задвинул чемодан с рацией под кровать и, сев в кресло, окинул взглядом комнату. Стены в полках с книгами, письменный стол, тахта, покрытая ковром, несколько стульев составляли всю обстановку. За занавеской в просторной нише была спальня.

Сергеев подошел к одной из полок с книгами и любовно стал перебирать томики Чехова. Книги помогали ему коротать время, когда он после тяжелой операции был обречен на вынужденное бездействие.

XI

По-весеннему широко разлился пограничный Аракс. Река глухо рокотала, нарушая тишину лунной ночи.

На иранской стороне какой-то человек неторопливо опустился в воду и поплыл к советскому берегу. Немало труда и ловкости требовалось, чтобы преодолеть быстрое течение, но человек упорно плыл, рассекая ударами рук волны.

Перебираться через границу в лунную ночь было делом особенно рискованным. Через несколько минут пловец достиг берега и ползком выбрался на сушу. Не поднимаясь, нарушитель внимательно осмотрелся и, успокоенный царившей тишиной, пополз к черневшей полосе кустов. Там он снял со спины резиновый мешок, вынул из него хурджин[10] и сухую одежду. Лежа переоделся, сложил в резиновый мешок мокрое платье и сунул его в хурджин. Встав с земли, он перекинул суму через плечо и, согнувшись, чтобы не возвышаться над кустами, пошел к лесу.